«Добро пожаловать в мой Рай».
Глава 35
В небе с пронзительным визгом взорвалась целая череда фейерверков, разбросала искры и опустилась на землю неторопливыми спиралями. За ней последовали, быстро сменяя друг друга, красные и синие всполохи. Приближался финал.
Из темноты за мной наблюдало скорчившееся у задней стены, закутанное в тени существо. Его голова блестела, казалась гладкой и влажной, но, только подойдя ближе, я понял, что она залита кровью. Его череп был голым, как будто обритым налысо, парик пропал, но я узнал лицо даже до того, как он открыл глаза – круглые бельма на алом. Они уставились на меня так, будто я был чем-то ненормальным, как будто это я был чем-то лишним во вселенной. И, может, неспроста.
Чувства переполняли меня настолько, что казалось, глупо даже пытаться их контролировать. Я одновременно смеялся, плакал и задыхался, почти уверенный, что уже сорвался в пропасть бесповоротного безумия, потому что стоявший передо мной кошмар не мог существовать на самом деле, но, тем не менее, существовал. Вместе с осознанием этого факта ко мне пришла странная ясность мысли, я испытал облегчение: я приму неизбежный финал, каким бы он ни был. Ужас отступил перед озарением, слезы иссякли, и я почувствовал себя на удивление собранно. Я явился в этот дом ужасов, чтобы отыскать зло и положить ему конец – или погибнуть. И теперь я его нашел.
Он склонил голову набок, как будто услышал мои мысли. На какое-то мгновение я увидел в его взгляде того, кем он был много лет назад.
– Бернард, – сказал я.
– Подойди ближе, Алан. – Его голос звучал глубже, чем обычно, к нему примешивалось бульканье и посторонние отзвуки, как будто его легкие заполняла жидкость, или он полоскал горло и одновременно пытался говорить.
Я подчинился, и, чем ближе я подходил, тем шире и ярче становился луч фонарика. Существо было полностью обнажено и по плечи покрыто поблескивавшей кровью, которая лежала таким густым и ярким слоем, что ее почти можно было принять за краску. Фейерверк подходил к концу, взрывы грохотали почти без перерыва, заливая фабрику, наши тела и лица потоками цветных огней. Я проследил взглядом за синим лучом, опускавшимся к ногам Бернарда. Он сидел на корточках в темноте, как загнанный в угол зверь. Пол вокруг его ступней и стену за спиной покрывала студенистая масса дрожащей плоти, крови и костей, как будто кто-то с силой швырнул порцию этого месива в угол. Казалось, вещество мало-помалу впитывается в пол и стену, постепенно просачиваясь куда-то еще.
Не все духи отходят в мире, – сказала Клаудия. – Кое-кто задерживается.
Кажется, ничто не сковывало его движения, но все они были медленными, как будто сонными. Он поднял окровавленную руку к лицу и начисто вытер глаза, потом отвел взгляд, как будто глубоко задумавшись. Каждый раз, когда он выдыхал через нос, из его ноздрей вытекали струйки крови и смешивались с уже покрывавшей его кожу алой пеленой. В конце концов, он принялся громко дышать ртом.
Меня отвлекло движение слева. В нескольких футах, в темном углу, куда не достигал ни свет фонарика, ни вспышки фейерверков, стояли едва видимые во тьме существа из наших кошмаров.
Но я знал, кто они. Я видел их прежде.
– И ты знаешь, зачем они здесь, – пробулькал Бернард.
– Ты не настоящий, – сказал ему я. – Вы все ненастоящие.
– А твои сны, они настоящие? Твои кошмары?
– Ты всего лишь призрак в моем воображении.
– Почти. – С громким шипением, которое звучало как спуск пара из трубы, он выдохнул через рот и растянул губы в усмешке. У него больше не было зубов, только гладкие розовые десны. – Привидений не существует, Алан. Это только воспоминания… эхо… следы.
– Зачем ты это сделал?
Он перевел взгляд, медленно провел черным языком по губам.
– Такова моя природа.
– Нет, – сказал я, мотая головой. – Ты был моим другом.
– Друг, родственник, – пробулькал он. – Тот, кому ты доверяешь, в кого ты веришь. У меня нет каких-то особых качеств, ничего, что меня выдавало бы. Неужели ты до сих пор не понял? Я повсюду, Алан. Я – во всех. В ком угодно. – Он широко разинул рот, и поток темной крови хлынул ему на подбородок. – В безутешном, слабом, одиноком, потерявшемся, утратившем веру и нечистом. Проклятом. Ах, это сладкое проклятие.
Фейерверк прекратился, и на фабрику опустились тишина и мрак. Остался только луч моего фонарика и звуки океана неподалеку. Я покрепче сжал в руке нож Рика.
– Ты явился сюда, чтобы меня убить, да? – Влажные глаза уставились на мою руку. – Этой нелепой игрушкой?
Тяжело дыша, я впился в чудовище передо мной и заверил:
– У меня есть игрушки и помрачнее. Почему ты мучаешь нас?
Влажные алые пальцы погладили окровавленный подбородок. Потом он протянул руку ко мне, с кончиков пальцев капала кровь.
– Иди за мной, Алан. Я покажу тебе красоту муки. – Он ухмыльнулся, когда я подошел ближе. – Я уже говорил, что твоя мать тоже тут, с нами?
– Моей матери рядом с тобой нет.
– Неужели ты сейчас хоть в чем-то уверен? Неужели после такого ты хоть когда-нибудь сможешь во что-то поверить?
Я с трудом сглотнул.
– В этом я уверен.
– Тебе снились такие ужасные кошмары, – сказал он голосом моей матери, – когда ты был совсем маленьким. Помнишь, малыш?
Я боюсь, я напуган так сильно, что едва могу дышать. Я отчаянно рыдаю, давлюсь, меня всего трясет. Но потом я понимаю, что рядом со мной мама, любящая и терпеливая. У нее самые красивые темно-коричневые глаза на свете. Она обнимает меня, садится на постель, качает меня в объятьях и что-то нашептывает. Он нее пахнет чистотой, свежестью и теплом, и я чувствую себя в безопасности.
– Все в порядке, – говорит она мне. – Всего лишь дурной сон, маленький мой, это всего лишь дурной сон. – Она нежно стирает пальцами слезы, и пелена, сквозь которую я раньше глядел на нее, пропадает. – Что тебе приснилось такое страшное?
– За мной гналось что-то в темноте, – говорю ей я. – Я бежал, а оно меня кусало, рычало и кусало меня, за пятки и за ноги.
Она целует меня в лоб.
– В темноте нет ничего, кроме темноты.
– В темноте есть чудовища, – говорю ей я.
– Чудовищ не бывает, малыш.
И хотя я знаю, что это не так, я знаю и то, что она никогда по-настоящему не поймет; я внимательно смотрю ей в лицо и вижу неизменную грусть в ее глазах. Я напуган, она грустит. Эти отметины выжжены на наших телах и в наших умах и так же неотделимы от нас, как пятна от леопарда.
– Почему ты всегда такая грустная? – спрашиваю я. – Из-за того, что папа умер?
– Я не всегда грустная, малыш. – Она лжет, но улыбается и снова меня целует. – Как думаешь, ты сможешь снова уснуть, как взрослый мальчик?
За ее спиной мрак из коридора медленно проникает внутрь через щель под дверью… или, может быть, пытается сбежать. Там ничего нет, ничего не прячется за занавесками или под кроватью. Но мы не одни. Я чувствую. Внутри меня.
– Малыш, это только сон, – говорит она, чувствуя мою неуверенность. – Тебе все еще страшно?
Я мотаю головой. Теперь моя очередь врать:
– Нет.
– Не впутывай ее, – сказал я. – Оставь ее в покое.
– Но ведь это я дал ее тебе, Алан. Я дал тебе идеальную мать.
– Ты не можешь меня напугать.
– Тебя все пугает, – ответила тварь искаженным, булькающим голосом Бернарда. – Ты все тот же напуганный маленький мальчик, насвистывающий в темноте. И я вижу тебя. Я всегда тебя видел. А теперь и ты видишь меня.
– И что же я вижу?
Он немного сгорбился, повернулся и посмотрел на пол, потом на стену, как будто сам тоже растворялся в ней.
– Начало. Конец. Все старое. И новое. Прошлое. Будущее. Разные лица, разные имена, разные жизни, но ты всегда со мной, а я – с тобой, я кормлюсь тобой, твоими страхами и слабостями.
– Как паразит, – сказал я, – пьющий кровь невинных женщин и детей.
– Не бывает невинных. – Из его рта и носа снова потекла кровь, но он как будто не заметил. – Я освободил этих тупых сучек. Позволил встретиться с их бесполезными богами. – Тварь ухмыльнулась, обнажая розовые десны. – Я стою на пороге чего-то прекрасного, Алан. А ты потерялся, запутался, как и остальные, в собственной непогрешимости. Мир не хочет меня уничтожать, он породил меня, создал меня, сделал меня целым. Правда во тьме, Алан. Здесь, со мной.
– Ты – болезнь.
– Нет, только симптом. Гниющая рана, нарыв на их теле, зараза, что пожирает их изнутри и смеется над попытками не обращать на нее внимания. Они не пытаются меня остановить, только притворяются, что я не существую. Нерон играл на скрипке, Алан. – Он вздохнул, провел окровавленной ладонью по такому же окровавленному черепу. – А Рим горит. – Он огляделся, как будто на секунду забыл, где находится. – Я освободил этих женщин от их лицемерия и бессмысленной жизни. Я дал им цель. Никому нет дела до каких-то нищих мамаш-одиночек и их ублюдочных детей. Никому нет дела, живы они или мертвы, страдают они или истекают кровью. Мир их не хватится. Миру ни до кого и ни до чего нет дела. Но я сделал их бессмертными. Я придал смысл их бессмысленному существованию. Они стали чем-то в смерти, как ты не понимаешь? У них появилась цель. И теперь они принадлежат мне, как и вы все. В моей тьме они принадлежат мне. Я их Бог. Я их спаситель.
Существа в углу придвинулись ближе, оказавшись в круге света; у них были черные акульи глаза, точно как в моем сне.
Я повернулся так, чтобы видеть и их, и Бернарда. Кровавая мерзость у стены снова выпрямилась. Грудная клетка двигалась под осклизлой кожей. Невидимые создания ползали внутри его плоти, как потревоженные насекомые. Тварь встретилась со мной взглядом и снова ухмыльнулась, слизывая кровь с десен.
В этом существе больше нельзя было отыскать никакого сходства с Бернардом. Пропал мальчишка, вместе с которым я рос, играл в баскетбол, катался на велосипеде, смеялся и так многое пережил. Пропал юноша, вместе с которым мы, став подростками, пережили потерю друга и закончили школу. Пропал мужчина, который сидел на моей свадьбе, который был моим другом всю жизнь. Но даже посреди всего этого безумия я не мог не вспомнить Бернарда – маленького мальчика, потому что, наверное, только в те времена он и в самом деле был тем, кем я его считал. И из-за него мое сердце обливалось кровью, потому что невинный ребенок из маленького городка, каким когда-то был Бернард, давно погиб. Но простой смерти, по всей видимости, было недостаточно. Он был полностью уничтожен.