– Это не то же самое, это…
– Ты спрашивал об этом Рика?
– Нет, именно об этом не спрашивал, но сомневаюсь…
– Может быть, в таких снах, включая твой, нас и правда навещают умершие. Может, мой отец и правда явился мне во сне? Мне хотелось бы думать, что это утешение. Я верю в жизнь после смерти, а если так, то с чего бы считать посещение во сне чем-то невероятным? Оно вполне вероятно. – Она улыбнулась. – Может быть, Бернард мог попрощаться только так?
– Хорошо. Тогда почему нам не мог присниться один и тот же сон?
– По сути, так и случилось.
– Не по сути.
Тони улыбнулась.
– Для начала, словам Дональда едва ли можно доверять из-за его состояния. Когда человек вот так пьет, нельзя понять…
– Тут же не в том дело, что я рассказал ему о своем сне, а он по пьяни вообразил, будто ему приснился точно такой же. Я даже не упоминал о своем. Дональд первым принялся рассказывать мне о собственном кошмаре. И еще до того, как я что-то сказал, он знал, что мне приснилось то же самое.
– Ну хорошо, как Дональд описал свой кошмар? Что именно он сказал?
Я уставился на нее, уже догадываясь, куда вели все эти вопросы, и внезапно усомнился в собственной уверенности.
– Он упомянул несколько деталей, которые показались мне точным повторением того, что приснилось мне, – сказал я, – но я не расспрашивал его обо всех подробностях.
– Ну вот видишь. – Она развела руками, затем позволила им упасть, хлопнув ладонями по бедрам. – Вам обоим приснилось, что вас навестил Бернард. Что он был не один. В обоих случаях он пришел, чтобы попрощаться, и сказал Дональду, что уже побывал у тебя. Так? Или я упустила что-то из твоего описания?
– Нет, – со вздохом признал я, – все точно.
– Как бывает со многими, вам приснились похожие сны. Похожие, Алан, а не одинаковые. И я не сомневаюсь, что это само по себе может беспокоить, но в таких снах нет ничего необычного. – Она вернулась к стойке и салату. – Кроме того, когда вы его обсуждали, Дональд уже напился в стельку. К тому же ты устал, не успел выспаться и поесть, вы оба все еще пытаетесь справиться с потрясением, напряжением и душевным смятением из-за смерти близкого вам человека, и получается обстановка, в которой ты перестаешь понимать, что реально – или, по крайней мере, достоверно, – а что нет.
– Ты… да, наверное, ты права. Просто… – Я помотал головой, одновременно в замешательстве и в надежде немного прочистить мозги. – У нас обоих возникли дурные предчувствия. Этот сон не был особенно приятным или успокаивающим. Это был кошмар.
– Ну, если тебе снится, что умер твой лучший друг, конечно же, это будет кошмар.
– Я не об этом. – Сам того не осознавая, я начал нервно потирать руки. У меня снова вспотели ладони. – В этом сне был мрак, ощущение, будто… Я понимаю, что это звучит глупо, но в нем было ощущение зла. Как будто Бернарда забрали в ад.
Тони накрыла салат полиэтиленовой пленкой и поставила его в холодильник.
– Любовь моя, Бернард покончил с собой – разумеется, вас это потрясло. И, хуже того, он даже не оставил записки, которая хоть как-то объяснила бы, почему он так поступил. Это чудовищное, невыносимое и болезненное событие. – Она посмотрела на меня с сочувствием. – Ты наверняка считаешь себя в чем-то виноватым – это неправильно, но неизбежно, и в тебе одновременно кипят недоумение, гнев и бог знает какие еще чувства. Случилось нечто действительно мрачное и травмирующее, и ты пытаешься как-то разобраться, понять, что произошло. Только и всего, Алан. И этого вполне достаточно.
У меня на губах появилось что-то вроде улыбки.
– Неплохо.
– Невозможно десять лет проработать помощником мозгоправа и кое-чего не нахвататься. – Она ухмыльнулась, но улыбка почти тут же пропала. – У Джина очень много случаев в практике связаны именно со смертью.
Тони работала секретарем у частного психиатра в городе и успела многое узнать о человеческой природе. Я ненавидел свою работу, но Тони нашла дело, которое приносило ей настоящее удовольствие, она ладила со своим начальником и пользовалась его уважением. Если кому и следовало продолжить обучение после школы, так это ей. Она всегда интересовалась психологией, но, хотя я много лет предлагал ей пойти на какие-нибудь курсы, она так и не собралась. Все появлявшиеся у нас свободные деньги отправлялись прямо в «фонд дома», накопительный счет, который Тони создала сразу после нашего медового месяца. Сумма на этом счету росла так медленно, что мы неизменно оставались в четырех столетиях от покупки собственного дома, но Тони отказывалась сдаваться. Это во многом напоминало мне наш брак и то, почему она по-прежнему оставалась со мной, несмотря на все наши недостатки.
Разумеется, сначала меня привлекла ее красота. Хотя мы были ровесниками, Тони выглядела значительно моложе меня и сохранила не только фигуру, но и порядочную часть своей подростковой живости. Но наш брак держался на плаву благодаря искреннему взаимопониманию, а не только ее физическим качествам. Я отлично понимал, что не сумел стать кормильцем, как она ожидала, что застрял на низкооплачиваемой работе, куда устроился практически сразу после школы, и что спустя двенадцать лет брака мне вряд ли удастся найти другое занятие. Тони осознала этот факт и смирилась с ним куда раньше меня и, подведя, так сказать, итог, решила остаться со мной.
Мы никогда не говорили об этом, но оба в какой-то мере разочаровались друг в друге, в однообразной рутине, в которую превратилась наша жизнь, в автоматических действиях, совершаемых день ото дня. Но были в нашем существовании и удобство, безопасность и доверие, а это тоже кое-чего стоит. Привычка и постоянство пришли на смену страсти, ослабевшей через несколько лет после свадьбы, и из задыхающихся любовников мы превратились в надежных партнеров, друзей, верных и постоянных соседей по квартире, которые время от времени, как будто по глупости, занимались любовью.
– Не все могут смириться со смертью, – услышал я слова Тони. – Большинство не может. Но она касается нас всех.
Все, разумеется, правда, но я начинал думать, что у смерти были любимчики. За тридцать семь лет смерть не просто посещала меня с завидной регулярностью, она находилась рядом с самого начала, как будто с нетерпением поджидая начала кровопролития. Мой отец, каменщик, погиб в результате несчастного случая на стройке всего через несколько недель после моего рождения. В старшей школе Томми насмерть сбил невнимательный водитель. Родители Тони умерли от сердечного приступа, не дожив до шестидесяти, сначала отец, а всего год спустя – мать. Моя мать пережила несколько инсультов и вскоре умерла у меня на руках. А теперь и Бернард взял смерть под руку и переступил грань. Все это казалось таким бесцельным, таким бессмысленным, как сказал Дональд, но мне хотелось верить, что у этого хаоса была какая-то убедительная причина, какой-то план.
– Слушай, до обеда еще есть немного времени, – сказала Тони. – Может, тебе прилечь и немного отдохнуть?
Я встал, обхватил ее за талию и притянул к себе. Тони положила руки мне на плечи и улыбнулась, но я чувствовал, как напрягается ее тело. Я с радостью согласился бы с ее объяснением – что я переутомился и мой рассудок, возможно, был не совсем ясен, – но все еще не мог избавиться от страха.
– Просто у меня от всего этого неприятное чувство.
– Ты, скорее всего, беспокоишься за Дональда, – сказала она, поглаживая мою шею теплыми пальцами.
– Да, и это тоже. – Я обнял ее крепче. – Я тебя люблю.
– Я тоже тебя люблю. – Еще раз быстро поцеловав меня, Тони отстранилась и с шуточно-строгим видом велела: – А теперь иди отдохни.
На этот раз обошлось без снов. Проспав больше часа, я проснулся на диване, хотя едва помнил, как на него ложился. После того как Тони разбудила меня, я постепенно выплыл из тьмы, как пловец медленно и плавно поднимается к поверхности мутной воды. Впервые за долгое время я пробудился как бы незаметно, без встряски, которая вырвала бы меня из сна. Все равно просыпаться, не чувствуя тепло прижатого ко мне тела Тони, было непривычно. В первые несколько секунд, еще не вполне сообразив, где нахожусь, я слепо протянул руку, пытаясь ее нащупать, но отыскал лишь пустоту и успел заметить, как Тони вернулась на кухню.
Какое-то время я лежал, вновь закрыв глаза. Тони включила проигрыватель и выбрала компакт-диск, из ближайшей колонки доносились негромкие переливы рояля. Безостановочный вой ветра и удары дождя по окну отвлекли меня от музыки, но внезапно возникший перед внутренним взором образ Бернарда – таращившееся на меня лицо, как будто приклеенное к внутренней стороне век, – заставил меня сесть. Я сделал медленный вдох, выдохнул и энергично протер глаза.
Мы поужинали за кухонным столом. Пустая болтовня изредка прерывалась случайным звяканьем столовых приборов по тарелкам и приглушенным жеванием, а весь остальной мир в это время поливал как будто бесконечный ливень. Еда была превосходной, беседа – несколько сдержанной. Мы оба не хотели продолжать прежний разговор, но, подозреваю, по разным причинам. Тони умела отстраниться от происходящего и, без сомнения, находила в этом облегчение, я же чувствовал себя слишком вовлеченным; ко мне, возможно, частично возвратилось здравомыслие, но, несмотря на все утешения и объяснения, я все еще не мог избавиться от страха. Что-то происходило или собиралось вот-вот произойти, – или, может быть, уже произошло, но что-то творилось; в этих кошмарах и неколебимом ужасе было нечто большее, чем Тони готова была принять во внимание, а я – осознать. В этом, по крайней мере, я был уверен.
После ужина Тони устроилась на диване с книгой, а я ушел в спальню с ежедневником Бернарда и фотографией, которую забрал из дома Дональда. Я сел на край постели и пролистал ежедневник, пытаясь отыскать среди неразборчивых пометок и записей что-то необычное, выделявшееся среди прочего, но не нашел ничего, что вызывало бы малейшее подозрение. Засунув фотографию внутрь, я застегнул чехол и положил ежедневник на тумбочку.