Повисла тревожная пауза; Мэй не раз сталкивалась с мужчинами, которые слишком хорошо говорили, перепрыгивали через миллион ступенек и приземлялись на негодные комплименты. Ужас. Она повернулась к нему — убедиться, что он не то, чем показался, не великодушен, не безвреден, но искривлен, измучен, асимметричен. Однако увидела все то же гладкое лицо, синие очки, древние глаза. И болезненную гримасу.
Он покосился на свою бутылку, словно это она во всем виновата.
— Я хотел, чтоб ты не парилась из-за своего голоса. И, кажется, обидел всю остальную тебя.
Мэй над этим поразмыслила, но взболтанный рислингом мозг тормозил и залипал. Расшифровать реплику Фрэнсиса или его намерения не удавалось, и Мэй плюнула.
— По-моему, ты странный, — сказала она.
— У меня нету родителей, — ответил он. — Это меня хоть чуть-чуть оправдывает? — Затем, сообразив, что болтает лихорадочно и чересчур, прибавил: — Ты не пьешь.
Ладно, его детство опустим.
— Я всё, — сказала Мэй. — Накрыло уже по полной.
— Прости, пожалуйста. У меня иногда слова путаются. Мне лучше, если я на таких тусовках молчу.
— Ты ужасно странный, — повторила Мэй очень серьезно. Ей двадцать четыре, и она таких никогда не встречала. Это ведь, пьяно подумала она, доказательство Бога, так? За свою жизнь она столкнулась с тысячами людей, и среди них столько похожих, столько бесследных, а тут этот человек, новый и чудной, и говорит чудно. Что ни день, ученые открывают новые виды лягушек или кувшинок, и это тоже как будто доказывает, что есть некий божественный лицедей, небесный изобретатель, который дарит нам новые игрушки, прячет их, но прячет плохо, там, где мы можем на них наткнуться. И этот Фрэнсис — он совсем ни на что не похожий, какая-то новая лягушка. Мэй повернулась к нему, подумывая его поцеловать.
Но Фрэнсис был занят. Одной рукой он вытряхивал песок из туфли. С другой, кажется, скусывал целый ноготь.
Греза погасла, Мэй подумала про дом и постель.
— А как все добираются до дома? — спросила она.
Фрэнсис поглядел на месилово внизу — люди, похоже, пытались изобразить пирамиду.
— Ну, есть, конечно, общага. Но там наверняка уже все занято. И всегда автобусы ходят. Тебе, наверное, говорили. — Он махнул бутылкой на главные ворота, и Мэй разглядела крыши мини-автобусов, которые видела утром по дороге сюда. — Компания по любому поводу анализирует затраты. И если один сотрудник переутомится — или, как сейчас, перепьет — и сядет за руль… короче, в долгосрочной перспективе дешевле автобусы пустить. Только не говори, что ты тут не ради автобусов. Офигительные автобусы. Внутри как яхты. Каюты, дерево, стояки такие…
— Стояки? Стояки? — Мэй пихнула его в плечо, понимая, что флиртует, понимая, что это идиотизм — флиртовать с другим сфероидом в первый же вечер, идиотизм в первый же вечер так напиваться. Но она все это делала и была довольна.
К ним плыла чья-то фигура. Мэй наблюдала с тупым любопытством и сначала разглядела, что фигура женская. А потом — что приближается Энни.
— Этот человек тебе докучает? — спросила та.
Фрэнсис поспешно отодвинулся от Мэй и спрятал бутылку за спину. Энни рассмеялась:
— Ты чего заметался, Фрэнсис?
— Извини. Мне показалось, ты что-то другое сказала.
— Уй-я. Совесть загрызла! Я видела, как Мэй бьет тебя в плечо, и пошутила. А тебе есть в чем каяться? Ты что задумал, Фрэнсис Гарбанцо?
— Гаравента.
— Ну да. Я знаю, как твоя фамилия. Фрэнсис, — сказала Энни, неловко плюхнувшись между ними, — я, твоя досточтимая коллега, а также твой друг, вынуждена кое о чем тебя попросить. Можно?
— Конечно.
— Хорошо. Позволь мне побыть с Мэй наедине? Мне необходимо поцеловать ее в губы.
Фрэнсис рассмеялся, но осекся, заметив, что не засмеялись ни Мэй, ни Энни. В испуге и замешательстве, явно перед Энни трепеща, он зашагал вниз по ступенькам и затем по лужайке, увертываясь от кутил. На полпути остановился, обернулся и задрал голову, словно проверяя, в самом ли деле Энни замещает его подле Мэй. Страхи его подтвердились, и он зашел под козырек «Средневековья». Попытался открыть дверь, но ему не удалось. Он тянул и толкал, но дверь не поддавалась. Зная, что обе они смотрят, он свернул и скрылся за углом.
— Он говорит, что занимается безопасностью, — сказала Мэй.
— Он так сказал? Фрэнсис Гаравента?
— Видимо, это он зря.
— Ну, не то чтобы он прямо в опасной безопасности. Не в Моссаде. А я помешала тут такому, что явно было бы лишним в первый же вечер, идиотка?
— Ничему ты не помешала.
— А я думаю, помешала.
— Да нет, не особо.
— А вот и помешала. Я же вижу.
Энни разглядела у ног Мэй бутылку:
— Я думала, мы уже много часов назад все выпили.
— Под водопадом у «Промышленной Революции» было вино.
— А, ну да. Там все вечно что-нибудь прячут.
— Я только что сказала: «Под водопадом у „Промышленной Революции“ было вино».
Энни окинула взглядом кампус.
— Да уж понимаю. Мля. Что непонятного.
Дома, после автобуса, после рюмки водочного желе, которое ей кто-то в этом автобусе подсунул, после печальных речей шофера — семья, близнецы, у жены подагра, — Мэй не могла уснуть. Лежала на дешевом футоне в крохотной комнатушке, в квартире как вагон, которую делила с двумя почти незнакомыми девицами — обе стюардессы и появляются редко. Квартира находилась на втором этаже бывшего мотеля — скромная, уборке не поддавалась, воняла отчаянием и невкусной стряпней прошлых обитателей. Грустное жилище, особенно после целого дня в «Сфере», где все заботливо и любовно сделано людьми с прекрасным вкусом и глазомером. В своей комковатой низкой постели Мэй несколько часов проспала, очнулась, вспомнила прошедший день и ночь, подумала про Энни, и Фрэнсиса, и Дениз, и Джосию, и пожарный шест, и «Энолу Гей», и водопад, и факелы тики, и все будто из отпуска и грез, в руках не удержишь, но затем вспомнила — и потому не могла уснуть, голова кружилась от младенческого восторга, — что скоро вернется туда, где все это было. Ей там рады, ее там наняли.
На работу она пришла спозаранку. Приехала в восемь утра, но сообразила, что стола — во всяком случае настоящего стола — ей так и не выделили и деться ей некуда. Она час прождала под плакатом «Сделаем это. Сделаем всё это», пока не появилась Рената, которая и отвела ее на четвертый этаж «Возрождения», в большой офис размером с баскетбольную площадку, где стояло штук двадцать рабочих столов, все разные, органичных форм, все из светлого дерева. Между столами стеклянные перегородки, столы располагаются пятерками, как цветочные лепестки. И ни души.
— Ты тут первая и пока одна, — сказала Рената, — но это ненадолго. Новые отделы Чувств Клиента обычно мигом заполняются. И от начальства недалеко. — С этими словами она обвела рукой десяток офисов вокруг пустоты. Сквозь стеклянные стены видны были обитатели — расслабленные, компетентные и мудрые начальники, где-то между двадцатью шестью и тридцатью двумя, приступали к работе.
— Любят ваши дизайнеры стекло, а? — с улыбкой заметила Мэй.
Рената застыла, наморщила лоб и поразмыслила над этим тезисом. Убрала прядь за ухо и сказала:
— Пожалуй. Могу проверить. Сначала разберемся, как тут что устроено и чего ждать в первый нормальный рабочий день.
Рената показала ей стол, кресло, монитор — все эргономично, все подстраивается так, что можно работать стоя, если охота.
— Располагайся тут, как удобно, кресло подстрой, и… о, смотри, тебя встречают. Не вставай, — прибавила она и отошла.
Мэй проследила за ее взглядом и увидела, что к столу направляются трое молодых людей. Лысеющий человек под тридцать протянул ей руку. Мэй ее пожала, а новоприбывший выложил на стол громадный планшет.
— Привет, Мэй. Я Роб из бухгалтерии, начисляю зарплаты. Вот меня ты точно рада видеть, правда? — Он улыбнулся, а затем от души расхохотался, словно до него не сразу дошло, как смешно он выступил. — Так, ладно, — продолжал он. — Мы тут всё заполнили. Подпиши в трех местах. — Он указал на экран, где в ожидании подписи мигали желтые прямоугольнички.
Когда Мэй расписалась, Роб забрал планшет и очень тепло улыбнулся:
— Спасибо и добро пожаловать на борт.
Он развернулся и отбыл, а к Мэй подошла пышная женщина с прекрасной кожей медного оттенка.
— Привет, Мэй. Я Таша, нотариус. — Она протянула Мэй широкий гроссбух. — Водительские права есть? — Мэй протянула ей права. — Отлично. Мне нужны три подписи. Не спрашивай зачем. И не спрашивай, почему на бумаге. По закону требуется. — Таша ткнула пальцем в три прямоугольничка, и Мэй в каждом поставила свое имя. — Спасибо, — сказала Таша и предъявила синюю штемпельную подушечку. — Теперь везде поставь отпечаток пальца. Не волнуйся, не испачкаешься. Ты попробуй.
Мэй вжала большой палец в подушечку, а затем в прямоугольнички с подписями. На страницах появились чернильные отпечатки, но палец остался совершенно чист.
Мэй возликовала, и Таша задрала брови:
— Вот-вот. Невидимые. Чернила остаются только в этой книге.
Ради таких вещей Мэй сюда и пришла. Здесь все делается лучше. Здесь даже отпечатки пальцев ставят передовыми и невидимыми чернилами.
Ташу сменил худой человек в красной рубахе на молнии. Он пожал Мэй руку.
— Привет, я Джон. Я тебе писал вчера, просил захватить свидетельство о рождении. — И он молитвенно сложил руки.
Мэй достала из сумки свидетельство о рождении, и глаза у Джона засияли:
— Ты принесла! — Он коротко, беззвучно зааплодировал и оскалил все свои крошечные зубки. — Все в первый раз забывают. Ты моя новая любимица. — Свидетельство он забрал — пообещал вернуть, когда сделает копию.
За ним возник четвертый сотрудник — довольный жизнью человек лет тридцати пяти; никого старше Мэй сегодня пока не видела.
— Привет, Мэй. Я Брэндон. Имею честь вручить тебе твой новый планшет. — И он протянул ей нечто блестящее, прозрачное, с черной и гладкой, будто обсидиановой рамкой.