— А! Квадрант 7 почти на полмили севернее от киля, — объяснил офицер Норману. — А жаль: его стоит видеть! Но ничего, я уверен, что вы увидите его попозже. К капитану Барнсу — туда.
Они вновь прошли немного по коридору, и офицер спросил:
— Вы знакомы с капитаном, сэр?
— Нет, почему?
— Просто любопытно. Очень уж он жаждал вас увидеть. Звонил каждый час связистам, чтобы уточнить, когда вы прибудете.
— Да нет, — сказал Норман. — Я никогда не встречался с ним.
— Очень милый человек.
— Не сомневаюсь.
— А знаете, — глянул через плечо офицер, — о капитане Барнсе есть хорошая поговорка.
— Да? И какая же?
— Говорят, что он больше бранится, чем на самом деле сердится.
У дверей с надписью «Начальник проекта» и прикрепленной ниже табличкой «Капитан ВМС США Гэрольд К. Барнс» офицер шагнул в сторону, а Норман вошел в обшитую деревянной рейкой каюту. Высокий крепкий мужчина без пиджака стоял позади стола, заваленного грудой папок.
Капитан Барнс был из тех бравых военных, в присутствии которых Норман чувствовал себя толстым и неуклюжим. В своих сорок с небольшим Гэл Барнс имел военную выправку, живое выразительное лицо, коротко подстриженные волосы, твердую волю и крепкое рукопожатие государственного человека.
— Добро пожаловать на борт «Хейвса», д-р Джонсон. Как себя чувствуете?
— Усталым.
— Ну да, конечно. Вы прилетели из Сан Диего?
— Да.
— Так или иначе, а это пятнадцать часов. Хотите отдохнуть?
— Я хотел бы знать, что происходит, — ответил Норман.
— Вполне понятно, — кивнул Барнс. — А что они вам сказали?
— Кто?
— Те, кто взял вас в Сан Диего, те, кто доставил вас сюда, люди в Гуаме. Везде.
— Они ничего не говорили мне.
— А видели вы какие-нибудь сообщения, что-нибудь в прессе?
— Совсем ничего.
Барнс улыбнулся:
— Отлично. Рад это слышать. — Он указал Норману на стул, и тот с удовольствием уселся. — Как насчет кофе? — спросил Барнс, оборачиваясь к кофеварке на конторке за его спиной.
И тут погас свет. Комната погрузилась во мрак, и только из бокового иллюминатора пробивался свет.
— Черт побери! — воскликнул Барнс. — Опять нет! Эмерсон! Эмерсон!
— Сэр! — младший лейтенант появился в боковых дверях: — Стараемся исправить, капитан.
— Что на этот раз?
— Замыкание на ROV Вау-2, сэр.
— Я думал, мы подключили к нему дополнительные линии?
— Очевидно, их тоже перегрузили, сэр.
— Я хочу, чтобы их починили сейчас же, Эмерсон!
— Мы надеемся скоро справиться с этим, сэр.
Дверь закрылась, Барнс уселся на место. В темноте Норман слушал его голос:
— Это и вправду не их вина. Эти корабли не были приспособлены для того избытка грузов, который мы взвалили на них сейчас и… ага, вот и готово. — Барнс улыбался вспыхнувшему свету. — Вы сказали, что не откажетесь от кофе, д-р Джонсон?
— От черного — не откажусь.
Барнс налил ему в кружку.
— Как бы то ни было, но это большое облегчение для меня, что вы ни с кем не разговаривали. В моей работе, д-р Джонсон, секретность — подлинная мука. Тем более в таком деле. Если хоть слово просочится отсюда — проблем не оберешься. Черт, командование даже не хотело давать мне эсминцы, пока я не заверил их, что речь идет о разведке советской подлодки. Тогда я получил четыре, а потом восемь эсминцев.
— Разведка советской подлодки? — удивился Норман.
— Ну, это я им так сказал, в Гонолулу, — ухмыльнулся Барнс. — Приходится слегка хитрить, если хочешь получить все необходимое для операции вроде этой. Нужно знать, как вытрясать оборудование из современных ВМС. Но, конечно же, Советы и не думали сюда заплывать.
— И не думали? — Норман почувствовал, что как-то упустил нить беседы, и теперь старался поймать ее.
— Это совершенно нежелательно. О, разумеется, они знают, что мы здесь, они засекли нас со своих спутников по крайней мере два дня назад, но мы запустили целый поток дезинформирующих шифрованных сообщений о проводимых нами поисково-спасательных учениях на юге Тихого океана. Такие учения не представляют для них большого интереса, хотя они, без сомнения, засекли садящиеся самолеты, и мы давно обнаружены. Они могут даже подозревать, что мы пытаемся утилизовать ядерные боеголовки, как мы это делали в Испании в 68-м. Но они не сунутся сюда, потому что в политических интересах им лучше не впутываться в наши ядерные проблемы.
Они знают, что у нас произошли неприятности в Новой Зеландии.
— Так это все так и есть? — непонимающе спросил Норман. — Ядерные боеголовки?
— Нет, — ответил Барнс. — Слава Богу. Как что-нибудь ядерное, так кому-то в Белом Доме просто неймется оповестить об этом целый свет. Но сейчас мы держимся подальше от ребят из Белого Дома. На самом деле, мы обходим и Госсекретаря. Все сводки проходят непосредственно через Секретаря по обороне лично к Президенту. — Он побарабанил костяшками пальцев по столу. — До сих пор все идет не так плохо. Да вы и последний из прибывших. Теперь, когда и вы здесь, мы наложим на всю информацию строжайшее вето. Ничего не войдет и не выйдет.
Норман все никак не мог осознать происходящее.
— Но если катастрофа не имеет отношения к ядерным зарядам, — спросил он, — то откуда такйЙ таинственность?
— Ну, — сказал Барнс. — У нас еще нет всех фактов.
— Крушение произошло в океане?
— Да. Более или менее непосредственно под тем местом, где мы сидим.
— Тогда никто не мог уцелеть.
— Уцелеть? — Барнс казался удивленным. — Ну, конечно, я так и не думаю.
— Тогда почему же меня вызвали?
Теперь Барнс глядел непонимающе.
— Ну да, — пояснил Норман, — меня обычно вызывают на место аварии, если кто-то остается в живых. Для того-то они и включили в команду психолога, чтобы он помогал справиться с тяжелыми, травмирующими проблемами уцелевшим пассажирам или, иногда, их родственникам. Знаете, все их ощущения, страхи, повторяющиеся ночные кошмары. Люди, пережившие катастрофу, часто испытывают разные виды вины и тревоги, связанные с тем, что уцелели они, а не другие. Женщина сидит рядом со своим мужем и детьми, и вот внезапно они все погибают, а она остается в живых. Вот в чем дело. — Норман снова сел. — Но в данном случае, когда самолет разбился на дне океана, на глубине в тысячу футов, никак не может быть подобных проблем. Тогда зачем я здесь?
Барнс пристально глядел на него, чувствуя себя, похоже, не совсем уверенно. Он принялся перебирать папки на столе.
— Сказать по правде, никакая это не авиакатастрофа, д-р Джонсон.
— Тогда что же?
— Это крушение космического корабля.
Немного помедлив, Норман кивнул:
— Ясно.
— Вас это не удивляет? — поинтересовался Барнс.
— Нет, — ответил Норман. — Фактически это многое проясняет. Если военный космический корабль потерпел аварию в океане, это объясняет, почему я ничего не слышал об этом по радио, почему это держат втайне, почему меня доставили сюда именно таким путем… Когда он разбился?
Барнс чуть подождал с ответом.
— Насколько нам удалось установить, — сказал он, — этот космический корабль разбился триста лет назад.
НФЖ
Воцарилось молчание. Норман слушал жужжание кондиционера; из соседней комнаты долетали радиопозывные. Он смотрел на кружку с кофе в своей руке, разглядывая щербинки на ободке. Он пытался как-то переварить услышанное, но мысли еле шевелились у него в мозгу, ходили по кругу.
Триста лет назад, думал он. Космический корабль трехсотлетней давности. Но космический корабль никак не может быть трехсотлетней давности. Тогда как же космическому кораблю может быть триста лет? Никак не может. Должно быть, Барнс ошибся. Но с чего бы Барнсу ошибаться? ВМС не послали бы столько людей и кораблей, если бы не были твердо уверены в том, что произошло. Значит, космическому кораблю триста лет.
Но как это может быть? Не может этого быть. Это что-нибудь другое. Норман снова и снова возвращался к одному и тому же и ничего не мог придумать. Мозг его был ошеломлен, ошарашен.
— …шенно не может быть сомнения в этом, — говорил Барнс. — Мы смогли подсчитать возраст коралловых наростов с величайшей тщательностью. Тихоокеанские кораллы вырастают на 2,5 см в год, а объект — чем бы он ни являлся, — покрыт более, чем пятиметровым слоем кораллов. Огромная толща кораллов. Разумеется, кораллы не 18 растут на глубине в тысячу футов, и значит, этот риф погрузился на большую глубину какое-то время назад. Геологи утверждают, что это случилось около века назад, вот мы и предположили, что подлинный возраст корабля около трехсот лет. Но мы могли и ошибиться, этот корабль может быть гораздо древнее. Он может быть и тысячелетней давности.
Барнс вновь принялся перебирать бумаги на столе, укладывать их в аккуратные стопки, равняя края.
— Я не собирался скрывать этого от вас, д-р Джонсон, но все это сводит меня с ума. Вот почему вы здесь.
Норман покачал головой:
— И все-таки я не понимаю.
— Вас доставили сюда, — пояснил Барнс, — потому что вы имеете отношение к НФЖ.
— НФЖ? — переспросил Норман. Он чуть было не добавил:. — Но НФЖ был шуткой!.. — Но увидев, как серьезен, даже мрачен Барнс, он порадовался, что вовремя прикусил язык.
И все же проект НФЖ был шуткой. Все, с ним связанное, с самого начала походило на розыгрыш.
В 1979 году, когда администрация Картера доживала последние дни, Норман Джонсон был ассистентом профессора в Калифорнийском университете в Сан Диего; он специализировался на поведении групп людей в стрессовых ситуациях и время от времени сотрудничал с федеральной командой по катастрофам. В те дни голова его была занята покупкой дома для Эллен и детей, устройством публикаций в периодике, да еще приходилось гадать, оставят ли его на той же должности в университете на новый срок. Исследования Нормана были признаны блестящими, но психологическая наука всегда была подвержена новомодным течениям, и интерес к изучению тревоги и беспокойства упал, потому что многие исследователи стали расценивать тревогу как чисто биохимическое расстройство, которое можно излечить только с помощью наркотических препаратов; один ученый даже зашел так далеко, что вообще заявил: «Тревога перестала быть вопросом психологии. Эту тему пора давно закрыть». Точно также признали устаревшей и изучение динамики поведения коллектива, которое, может и имела место в групповых стычках и шоковых потрясениях начала семидесятых, но