Встал, как с похмелья, тряхнул головой.
— Не хворать ли ты, парень, собрался?
Поднялось беспокойство: захотелось скорее. Очертил бы голову и рискнул... Нет, не надо! Втемную не играем!
Конвейер собирали из частей. Два года лежали части на шахтном складе.
Рос соседний завод. Требовал угля все больше и больше. Для кокса — отборного угля. А на здешнем руднике такая нашлась марка, как нигде в Кузбассе. Даже Урал заинтересовался!
Взялись вплотную за рудник. Заложили гигантскую шахту, слали машины и лучших людей. Тогда и приехал Коваль.
На штольне вспомнили о конвейере.
Нужно было вначале проверить части, испробовать механизмы, все собрать, а потом уж тащить под землю. Так и начали.
Орлов налетел на работу с разбегу, расставил бригаду.
— Ты — сюда! Митрошка, вытаскивай ящики! Вымести пол! Сюда, ко мне подавай!
Шахтный амбар загудел в грохоте и звоне.
Через час Орлов уже сбросил куртку. Весь перепачканный маслом, метался вдоль вытащенных частей. Бил молотком, подвертывал, составлял. Наладив немного, толкал подручного.
— Доделывай!
А сам хватал другое. Искоса поглядел — в дверях инженер, Коваль и Мухин. Тогда крикнул громко:
— Даешь конвейер!
Инженер присмотрелся к работе, нагнулся, потрогал.
— Неплохо, неплохо!
Потом отошел. Глаза его отвлеклись и строгая мысль подтянула лицо. Инженер рассчитал, словно взглянул себе внутрь, и решил:
— Совсем хорошо!
Коваль и инженер ушли. А работа закрутилась еще стремительнее. Кончить тут да скорее в лаву. Под землю, в лаву!
Заданный темп увлекал. Неуклюжий кулак Никифор теперь не ходил, а бегал трусцой, колыхая отвислым животом. Митрошка во всем подражал Орлову. Куртку долой! Перемазался пуще Орлова. Скакал по трубам и ящикам.
— Даешь!
Подносили, складывали, пригоняли. Громоздкие тяжести получили подвижность, стали послушны. Где-нибудь упиралась, выползала мудреная сложность. Сашка бил себя по лбу, прикрывал вдохновенно глаза.
— Пугаешь? А ну-ка, сюда!
И как не было затруднения.
— Ну, и чортова голова! — под конец восхитился и сам Мухин. — Вот золотые руки!
Звенья огромного механизма сплетались в красивую, хитроумную цепь.
Смена окончилась. Взмокший Сашка отбросил ключ, шатнулся от усталости и удовлетворенно сказал:
— Даешь конвейер!
Лава все ближе и ближе подходила к пятнадцатой печи. Орлов следил за ней напряженно. Сам под землю попасть не мог. Как он пойдет без дела? Может вспугнуть завоеванное доверие и разрушить весь план!
Поэтому он выспрашивал у других. Но ловко, мимоходом, отводя глаза. По этим рассказам знал все.
Конвейер готовили спешно. Но и лава не стояла на месте. Она двигалась так: с пологим наклоном из глубин поднимался угольный пласт. Снизу вверх был просечен ходком — узким туннелем печи. Звалась эта печь номер четырнадцать.
Бригада добытчиков растянулась цепью вдоль стенки хода. Издырявила ее сверлами, зарядила каналы и в грохоте динамита рухнула полоса угля. Его убрали, спустили вниз. Коридор прирос в ширину, раздвинулся влево.
Новый нажим опять отпихнул стенку. Еще и еще. Туннель превратился в широкую щель. Низкое подземелье росло в горе. Груз потолка подкрепляли стойками. Излишнюю и опасную пустоту обваливали. И снова врубались в уголь.
Гнали забой все влево и влево, ко второму ходку, к роковой для Орлова пятнадцатой печи. Тут решится его судьба. А лава пойдет все дальше, к шестнадцатой печи, очищая от угля полянки, нарезанные в пласту.
Наконец, и конвейер попал под землю.
Желанный момент наступил, Сашка — монтер и слесарь — получил возможность ходить по штольням. Но и это не все!
В печь забраться нетрудно. Она выходила в тот же откаточный штрек, из которого поднимались в лаву. Но удобный момент не подвертывался. Для побега нужна была ночь. И достаточно темная, чтобы не заметили часовые с соседних вышек. Главное дело — попасть на ночную смену.
А конвейер работал отлично.
— Сумел же наладить варнак! — все еще удивлялся Мухин.
Никак не мог помириться, что Сашка, бывший бандит и взломщик, и — на тебе! Пользу какую принес! Но волей-неволей верил.
Орлов приходил теперь в лаву хозяином. И хозяином, и желанным гостем.
— Хорошенечко погляди, Александр Никитич, — упрашивал бригадир. — Задание, знаешь, срочное, так чтобы не было заминки...
— Которая часть шалит? — осведомлялся Орлов. — Ага! Будь покоен...
Садился у ерзавших над землей железных корыт-рештаков, слушал ритмичный их лязг, улавливал шум перебоя, подвинчивал, исправлял и уходил из лавы, довольно блестя глазами.
Так пропустил один подходящий случай. И ночь насупилась облаками, и он работал в ночную смену! Но вызвали его в кабинет инженера.
Давно когда-то рассказывал Ковалю инженер об усовершенствованных моторах. Их ставили на конвейер в лучших шахтах.
— Добуду такой мотор! — обрадовался тогда Коваль. — Неужели мы от других отстанем?
И вот вошел в кабинет Орлов и видит, что стол обступили люди. Коваль прищурился на вошедшего и узнал.
— Иди-ка скорей, Орлов! Чудо смотреть!
Орлов почтительно, но с достоинством подошел и невольно заулыбался. Из ящика только что вынули мотор. Никогда он не видел такого. Мотор хорош, да и упаковка на диво! Видно, что дорогой.
Провощенной бумагой обмотаны части. Все с нумерами, смазаны и блестят.
Орлову бы поглядеть, похвалить да выйти. И скорее к пятнадцатой печи! А он — слово за словом, винтик за винтиком и увлекся. Спорил с электриком, вместе догадывались и собирали. Не было Сашки-бандита, а был механик штольни.
Взглянул Орлов на стенные часы и вздрогнул — рассвет! Пропустил свое время. Но все же отправился под землю.
Особой досады не чувствовал — завтра возьмет свое. Погода установилась пасмурная — завтра возьмет верняком!
Сейчас ходил по штрекам и словно прощался со штольней.
Отправился в дальний забой. В нем когда-то в первый раз увидел Коваля.
Пришел и, поднимая лампу, начал оглядывать черные стенки. Свет озарил блатные стихи. Когда-то Орлов вырезал их на угле. Теперь он повесил лампу на крепь, внимательно прочитал и вынул из-за голенища нож. Хороший, отточенный нож был приготовлен для побега. И начал ножом сколупывать строки. Надпись исчезла и Орлов произнес:
— Убежать — убегу, а пакостить штольню не стану!
Тучи, надутые ветром, плыли, как пена. Разливали весеннюю теплоту и дождь. Кустарники гнулись в порывах бури. Перелетные гуси шли низко, ныряя по ветру над самой штольней.
Наступил день, и окончивший смену Орлов уходил в лагерь.
Шахтный двор был тоже похож на лагерь. Обширная площадь с эстакадами, с грудами угля, электрической станцией и другими постройками находилась в петле изгороди. Горб горы, серо-зеленый от свежей травы, замыкал горизонт.
В недрах горы висели пласты угля. Внутри работала штольня с ее квершлагами, штреками и печами.
Редкие дыры шурфов пробуравили склон. Через эти отдушины снизу машины сосали воздух.
Над каждой дырой вышка — вроде скворешника на высоких ногах. Вышки, серые от ненастья, были известны Орлову наперечет. Они сторожили ненужные для него места.
Вдруг он моргнул беспокойно и нахмурился.
На стриженом склоне горы появились обструганные бревна. Ставили вышку над пятнадцатой печью!
Сердце Орлова забилось.
Успеет он или нет? Оставалась последняя ночь...
— Не управятся к вечеру! — ободрял себя Орлов. — Вечером посмотрю, если три огонька, значит — старые вышки. Засветит четвертый — и лопнул мой банк!
Сумерки опустились на душу Орлова. Он шагал по грязи и все ему было противно. И шахта, и лагерь, и весь белый свет. Нет на нем места для Сашки-Орла! А недавно было...
И вот передвинулась жизнь и смазала ясные его мысли, как непросохшие чернила. Передвижка была большая.
В лагере числился он еще недавно в «филонском взводе». Филон — это лодырь, отказчик, стопроцентный блатяк. А сейчас у Орлова отдельная койка в доме отличников.
— Дожил! — ворчал он. — Был лагерь, как лагерь. Попал в него и сиди. А не хочешь — беги. Только не нюнь! А теперь? А теперь до того, сукин сын, дотянул, — ругал он себя, — и бежать неудобно!
Морщился: как придет в лагерь, станут хвалить за конвейер. Ставить в пример и даже поздравлять...
Вспомнилась шахта.
— Была местечком! И в картишки сыграть, и десятника облаять, да мало ли что! Взять хоть бы шурф!
А сейчас? Смутила шахта. Эти — Коваль, инженер, даже Мухин.
— Милые они все до первого раза! — внушал себе Сашка. — Работаешь и хорош. А случись с тобой что-нибудь, и хана. Очень ты нужен!
Но все-таки чувствовал шахту, как проходные сени.
А труднее всего со свободой. Сашка шагал и мрачно думал:
— Убежал я, положим. Готово! А кто меня ждет? Жена и приятели? Чорта! Много их было... таких! Или, скажем, занятия? Пожалуйте, Александр Никитич, спасибо, что не забыли
— Нет! Ничего решительно нет. Пустой ему свет, бездельный! Ловкие руки, двадцать шесть лет и... вроде калеки! Червонцы опять сшибать по шкапам? И хлопотно, и скучно... Но срок в десять лет — это да-а!
И Орлов чесал затылок.
А потом еще: дал зарок — убегу! Его крепкое слово еще не пошатнулось. А если сломается и оно, что тогда будет с Сашкой-Орлом?
— Навсегда я, должно быть, бандит! — решил Орлов и, опустив голову, подошел к лагерным воротам.
Настала глухая и бурная ночь. Темь сотрясалась порывами ветра. Хлестал дождь. Раскачивались фонари у штольни, и лужи мерцали в бегающих тенях.
Сашка шел в ночную смену. Глаз коли — не видать!
Гора и небо слились в темноте. Только светятся огоньки на постах. Сашка считает — один, два, три... Нет четвертого фонаря!
— Н-но, парень, не дрейфить!
План простой. Побудет в лаве. Выждет миг, спустится в штрек, а оттуда в соседнюю печь и — наверх.