Оно и не касалось. Каждый делал своё чётко определённое дело, а если что и думал о пребывании в море непривычного для эсэртэшки метеоролога, то в компании более двух ничего об этом не говорил. Точно так же никто ни слова не сказал о бурной деятельности Сергея Николаевича во время подхода их судна к крабообрабатывающей плавбазе, которую посетили они по каким-то капитанским делам. За полтора часа стояния у борта этой громадины метеоролог проявил необычайную активность, итогом которой стали два ящика великолепного камчатского краба – он умудрился выменять их у истосковавшихся по «газу» работяг с плавбазы всего за две бутылки спирта.
Этот краб, закатанный, как и положено левому товару в банки из-под икры минтая, в считаные секунды перекочевал с борта на борт и находился теперь в холодильнике у артельщика, ведающего на судне всем провиантом. Ждал своего часа по прибытии в порт. То ли в оплату пойдёт кому-то в конторе за устроенный рейс, то ли поддержит бюджет семьи Усмановых. А может, просто дети его очень любят этот морской продукт и съедят его сами, ни с кем не делясь. Так или иначе, но почти все о двух этих двадцатикилограммовых ящиках знали, однако вряд ли кто-нибудь когда-нибудь и что-нибудь о них метеорологу сказал бы. Так бы, наверное, после рейса забыли и о метеорологе, и о его столь удачно выменянном крабе. Мужик-то он, в общем, был нормальный, что и подтверждало его присутствие на дне рождения радиста. Но вот тут, после трёх первых стаканов, крабы эти, почти уже уплывшие в небытие, вдруг всплыли посредством замысловатой тирады старпома. Все мгновенно поняли, о чём идёт речь, хотя предмет назван не был. И, поняв также, о ком идёт речь, никто не удостоил Усманова даже коротким взглядом. Просто в весёлой и непринуждённой атмосфере гуляющей каюты вдруг разлился довольно редкий в этих краях аромат напряжения и ожидания.
Первым на него среагировал сам метеоролог. То ли чувствуя свою подспудную вину перед этими морскими работягами за то, что он внаглую появился здесь и задарма ел казённый хлеб, то ли безотносительно к его нахождению в море проснулось вдруг у Сергея Николаевича компанейское чувство или желание широкого жеста, но он вдруг решительно отстранился от томно прильнувшей к нему хвалёной поварихи Насти и весело воскликнул:
– А как насчёт краба? У меня тут есть кое-что на этот счёт!
И, увидев восторг на окружающих его лицах, уже вставая, бросил артельщику:
– Коля, дай ключи.
– Погоди, Настюша, сейчас вернусь, – это – потревоженной и недовольной его вставанием женщине.
И, наконец, – в адрес всей компании:
– Ребята, разливайте, но не пейте без меня. Я – мухой.
Усманов зажал в кулак взятые у артельщика ключи от кладовой-холодильника и под одобрительные возгласы покинул прокуренную каюту. При первом же шаге по коридору его здорово мотануло влево, и он понял, что дело тут вовсе не в сильной болтанке.
– Вот чёрт, уже окосел, – весело подумал Сергей Николаевич, крепко ухватившись за поручень и концентрируясь на предстоящем пути до первой двери, – а всего-то граммов двести принял. Надо умерить темпы, не то ночью будет плохо.
Артельная находилась на нижней палубе. Чтобы попасть в неё, нужно было пройти небольшой коридорчик по средней палубе и после двери спуститься по короткой, но крутой лесенке вниз. Так что дорога туда и обратно и впрямь должна была занять не более пяти минут. Но будто назло торопившемуся Усманову кто-то основательно задраил коридорную дверь, и после нескольких неудачных попыток открыть её он понял, что придётся идти в обход – ведь не звать же ребят, чтобы помогли открыть дверь, засмеют, черти.
Чертыхаясь и кляня почём зря неизвестного блюстителя судовых правил, Сергей Николаевич пошёл в обход: вновь по узкому коридорчику мимо гуляющей каюты, затем по лесенке вверх на основную открытую палубу и далее, через две лесенки вниз – к двери артельной. Проходя по верхней палубе и всякий раз крепко хватаясь за поручни при каждом даже слабом крене судна, он успел отметить неизменную красоту морского заката. Осеннее солнце уже коснулось линии горизонта, и казалось, свинцовые волны заботливо умывают медный диск отходящего ко сну светила.
В артельной, подойдя к своим ящикам, он быстро вскрыл верхний и начал вытаскивать оттуда маленькие баночки с крабами. Затем вспомнил, что не взял с собой никакой сумки и попытался рассовать банки по карманам. Туда влезло штук пять. Столько же он взял в руки и уже хотел идти, как вдруг представил своё появление с этими жалкими десятью баночками перед оравой жаждущих обещанного деликатесного закуса. Немного подумал и, решив, что его появление с целым ящиком крабов будет куда больше соответствовать уже продекларированному широкому жесту, стал засовывать их обратно.
Сергей Николаевич не лишён был свойственного многим людям желания производить эффект. Тем более что в каюте, помимо выпивки и приятной компании, его ждала симпатичная и явно проявившая к нему определённый интерес, женщина.
– Только бы не свалиться, только бы не свалиться, – думал он, с трудом преодолевая с тяжёлой и очень неудобной ношей сначала одну, а затем другую крутые лестницы до верхней палубы.
После первой пришлось даже остановиться, чтобы перевести дух и поудобнее взять выскальзывающий из рук картонный ящик. Наконец ступени кончились, и Усманов, тяжело дышащий, но уже пьяный предстоящим восторгом своего скорого появления с этаким количеством деликатеса перед восхищённой публикой засеменил по палубе. Самое тяжёлое было позади. Оставался только короткий горизонтальный путь по свежему воздуху и десяток ступенек вниз на среднюю палубу.
Судно размеренно качало, и ему пришлось двигаться намного медленнее, чем хотелось, чтобы со своей неудобной ношей попадать в такт с равномерным подъёмом и опусканием опоры. Он двигался по правому борту и уже подошёл к открытой двери на среднюю палубу, где его ждала последняя лесенка, когда этот борт встретил довольно мощную волну. От её удара судно быстро и сильно накренилось влево. Уже расслабленного близким завершением путешествия Сергея Николаевича вместе с ящиком сильно потянуло в ту же сторону, и, чтобы не загреметь в развёрстую темноту хода вниз, он интуитивно отклонился в противоположном направлении. Отклонился вместе с ящиком крабов на онемевших от их тяжести руках. Вслед за этим судно естественным образом столь же сильно наклонилось вправо. Усманова так же властно, как секунду назад влево, потянуло вправо. В сторону моря.
Не будь в его руках тяжёлого груза, он давно уже схватился бы либо за поручни, идущие по стенке палубной надстройки, либо за достаточно высокое внешнее ограждение. А с занятыми руками, да ещё с таким весом на них, ему приходилось маневрировать только телом. Чувствуя уходящую опору справа, он попытался сделать аналогичное отклонение влево, но его собственных сил уже не хватало для преодоления растущей инерции ящика. По какому-то исключительно роковому стечению обстоятельств он оказался прямо напротив калиточки во внешнем ограждении, которая открывается при подходе судна к высокому причалу, и – совершенно уже невозможное дело! – она оказалась незапертой. Так что ворота в морскую пучину для метеоролога вместе с его крабами оказались натурально распахнутыми настежь.
Бессильно кренясь в эти ворота по вине злополучного ящика, по-прежнему не выпуская его из рук, он ещё мог предотвратить падение с борта. Для этого ему надо было всего-то оттолкнуть от себя в сторону моря тянущий его туда тяжёлый груз и по третьему закону Ньютона самому мотануться в противоположном направлении. То есть от моря. Тогда он и собственное падение остановил бы, и руки освободил для так и ждущих его вокруг поручней и всевозможных конструкций, за которые можно было схватиться.
Однако Сергей Николаевич поступил иначе: последним усилием развернувшись лицом к палубе, он резко бросил ящик в тёмный люк лестницы. Отчего сам с удвоенной силой, спиной вниз, на манер профессионального аквалангиста, полетел в море. Последнее, что он увидел в воздухе, пытаясь принять вертикальное положение перед входом в воду, – это наполовину скрывшийся за горизонтом кроваво-красный овал покидающего землю солнца. Сдавленный его крик, потушенный ударом о воду, никто не услышал. А вот грохот обрушившегося на лестницу ящика и высыпавшихся из него банок с крабами долетел до каюты, где эти самые крабы ожидались с особым энтузиазмом. Кстати, артельщик Коля уже и без того обеспокоился долгим отсутствием выпившего человека и собирался идти на его поиски.
Сильный шум в коридоре заставил половину компании выбежать из каюты. Тут увидели раскатившиеся по полу банки, поднялись наверх. Не найдя нигде Усманова и обнаружив раскрытую калитку, всё поняли и подняли тревогу. Через десять минут подошли к нему, барахтающемуся в ледяной воде, и вскоре наполовину онемевшего от холода уже растирали спиртом. Сначала снаружи, а затем и изнутри. Как ни странно, крабовладелец не подхватил даже воспаления лёгких, хотя утверждают, что в такой воде – её температура была не более шести градусов – человек выдерживает всего минут восемь. Своего нелепого поведения со спасением ящика с крабами и собственной отправкой в ледяную пучину Усманов так толком объяснить и не смог.Пришлось мне как-то в бытность работы во Всероссийском обществе слепых просматривать любопытную американскую брошюрку «Руководство по самообороне для слепых». Оказывается, не так уж обрёчен незрячий человек, если кто-то угрожает его жизни. И автор брошюры приводил множество способов самозащиты: от адаптированных приёмов карате до умелого использования трости и современной электроники. Но знаете, какой способ сохранения жизни стоял под номером один? Ни за что не догадаетесь!
Слушайте: «Если на вас напали с целью ограбления, то самое лучшее, что следует сделать, чтобы сохранить жизнь, – это тут же отдать всё имеющееся у вас ценное, ничего не утаивая…»
Конечно, это не намёк: дескать, о чём тут рассуждать – жизнь всегда дороже любых денег и ценностей. Нередко ведь не ради денег вступает человек в борьбу с грабителем. Он защищает свою честь, какие-то моральные принципы. И даже пострадавший, заслуживает он в этом случае уважения и восхищения. Однако – о, время! – старый, как мир, вопрос «Кошелёк или жизнь?» ставит ныне не грабитель с большой дороги, а современная техника, созданная для облегчения нашего существования. Естественно, лишённая алчности и морали, эмоций и интересов. От чьих посягательств защищать тут свою честь? Казалось бы, да бог с ней – десяткой, сотней, тысячей рублей! Здоровье, жизнь дороже. Но человек не всегда решает так. Вот что ещё поражает: мы требуем от учёных, врачей, общества в целом всё большей и большей заботы о нашем благополучии. Справедливо возмущаемся, негодуем, когда что-то тут не по-нашему. И совершенно не думаем о собственной ответственности перед своим здоровьем, жизнью.