Публика собиралась часто яркая, талантливая, шумная. Завсегдатаем был
Мамонт Викторович Дальский, в ту пору артист Александрийского театра. В
ресторане Лейнера и произошло знакомство Шаляпина и Дальского.
Когда Шаляпин приехал в столицу, Мамонт Дальский был хорошо известен
в Петербурге. С огромным сценическим темпераментом играл артист Гамлета,
Отелло, Чацкого, Незнамова в драме «Без вины виноватые», Рогожина в
«Идиоте», самую любимую свою роль — актера Кина в пьесе А. Дюма-отца
«Кин, или Гений и беспутство». Известен был он и своей бурной богемной
жизнью. «Игра — моя жизнь», — любил говорить Дальский. Его дерзкая
бравада, картежные баталии, кутежи с цыганами принесли ему славу «русского
Кина», как часто называли его поклонники.
Самыми захватывающими из петербургских впечатлений Шаляпина были
театральные. В императорские театры попасть было трудно — слишком дорогие
билеты, — но зато Шаляпин старался не пропускать спектаклей заезжих трупп и
доступных ему различных благотворительных концертов. Так, осенью 1895 года
он оказался в летнем театре в Петергофе на спектакле, в котором участвовали
артисты Александрийского театра М. Г. Савина, К. А. Варламов, П. Д. Ленский и
молодой тогда Ю. М. Юрьев. На следующий день Шаляпин случайно
встретился с Юрьевым в конторе императорских театров и познакомился с ним.
Певец рассказал о своей не слишком удачной жизни начинающего артиста, а при
прощании попроси контрамарку в театр. Юрьев не забыл об этом и вскоре
пригласил Шаляпина на спектакль, провел за Кулисы и в зрительный зал. В тот
день шел «Гамлет». Юрьев играл в этом спектакле Лаэрта, Дальский — Гамлета.
Шаляпин был потрясен игрой Дальского.
Они быстро сблизились, стали друзьями. Шаляпин переселился в гостиницу
«Пале-Рояль» и снял номер рядом со своим кумиром.
У гостиницы, в которой жили друзья, было не только эффектное название,
но и громкая реклама. «Большой меблированный дом «Пале-Рояль». Санкт-
Петербург, Пушкинская ул., дом 20, близ Николаевского вокзала. 175
меблированных комнат от 1 рубля до 10 рублей в сутки, включая постельное
белье». Объявление завершалось загадочным предупреждением: «Просят
извозчикам не верить». Вероятно, извозчикам была известна истинная
репутация гостиницы. Впрочем, каждый, кто сюда попадал, сам убеждался в
том, что громкая реклама была обманчива. Громоздкое здание, напоминавшее
Шаляпину вещевой склад — цейхгауз, давило на небольшое пространство
улицы, на соседние дома, и памятник Пушкину работы скульптора А. М.
Опекушина казался здесь особенно крошечным и неуместным.
В «Пале-Рояле» Шаляпин и Дальский жили на пятом этаже. «В мое время
сей приют был очень грязен, — вспоминал певец, — единственное хорошее в
нем, кроме людей, были лестницы, очень отлогие. По ним было легко взбираться
даже на пятый этаж, где я жил в грязненькой комнатке, напоминавшей «номер» в
провинциальной гостинице». Но пыльные портьеры, грязь и насекомые в
комнатах тогда не омрачали его существования. Шаляпин был неразлучен с
Дальским. Их роднили удаль, молодечество, желание эпатировать буржуа,
которые были свойственны молодому Шаляпину не меньше, чем Дальскому.
Правда, у Дальского стремление эпатировать заходило иногда слишком
далеко. Однако, несмотря на беспутство, необузданность, вспыльчивость,
Дальский, по словам театрального критика А. Кугеля, «был способен к хорошим
порывам, и душа его была не мелкая». Добрым порывом было, несомненно,
дружеское и одновременно отеческое отношение к начинающему артисту.
Дальский был незаурядным актером. Режиссер В. Э. Мейерхольд высоко
ценил талант трагика и вспоминал его слова: «Не должно быть у актера
совпадения личного настроения с настроением изображаемого лица — это
убивает искусство». Свою коронную роль — Гамлета — Дальский всегда играл
по-разному. «Если был бодр, энергичен — играл Гамлета мечтательным,
нежным. Если был настроен задумчиво-лирически — играл с мужеством и
страстным пылом. Я влюбился в Дальского, — рассказывал Мейерхольд, —
когда заметил у него легкое и сразу прерванное движение руки к кинжалу при
первом обращении к принцу Гамлету короля».
Зная множество секретов актерского мастерства, приемов перевоплощения,
Дальский помогал и Шаляпину овладеть сценическим искусством. Он был
чуток, бескорыстен, но одновременно и требователен. «Их сблизили общие
интересы, — вспоминал впоследствии К). Юрьев в своих «Записках», — оба
одаренные, увлекающиеся. Творческие начала у обоих были очень сильны. На
этой почве возникали всевозможные планы, мечты, горячие споры... Да что
греха таить, — надо сознаться, и кутнуть они оба были не прочь!.. Он
(Шаляпин. — Авт. ) поклонялся Дальскому и, уверовав в его авторитет,
постоянно пользовался его советами, Работая над той или другой ролью,
стараясь совершенствовать те партии, которые он уже неоднократно исполнял,
стремясь с помощью Дальского внести что-то овое, свежее и отступить от
закрепленных, по недоразумению именуемых традициями, форм, не повторяя
того, что делали его предшественники».
Как актер Шаляпин многим был обязан Юрьеву и Дальскому. Они часто
бывали на оперных спектаклях с его участием, а потом обсуждали вместе с
певцом достоинства и недостатки исполнения той или иной партии. «Пел он
прекрасно, но играл, надо прямо сказать, плохо: не владел своей фигурой,
жестом, чувствовалась какая-то связанность, но и в то же время уже ощущались
проблески настоящего творчества», — вспоминал Юрьев.
Однажды Шаляпин пригласил Юрьева на генеральную репетицию оперы Э.
Направника «Дубровский», в которой ему была поручена партия Дубровского-
отца.
— Ну как? — спросил он Юрьева после первого же акта.
— Все бы хорошо, Федя, если бы ты умел справляться с руками, — ответил
Юрьев.
— Да, да, мешают, черт их подери! — огорченно согласился Шаляпин, — не
знаю, куда их деть... Болтаются, понимаешь, без толку, как у картонного паяца,
которого дергают за ниточку. . Видно, никогда с ними не сладишь!
— А вот что, Федя, — посоветовал Юрьев, — постарайся их больше
ощущать, не распускай их так, держи покрепче... А для этого на первых порах
возьми спичку и отломи от нее две маленьких частички — вот так, как я сейчас
это делаю, — и каждую зажми накрепко между большим и средним пальцами.
Так и держи, они не будут заметны публике. Ты сразу почувствуешь свои руки,
они найдут себе место и не будут, как плети, болтаться без толку. Главное, чтобы
не думать, куда их девать. А потом привыкнешь — станешь обходиться без
спичек...
Шаляпин попробовал и даже обрадовался:
— Да-да! Ты прав. Совсем иное ощущение!
Шаляпина привлекал драматический театр. «В мои свободные вечера я
ходил... не в оперу, а в драму. . Началось это с Петербурга... Я с жадностью
высматривал, как ведут свои роли наши превосходные артисты и артистки:
Савина... Варламов... Давыдов...» «Мы так привыкли его видеть в кулисах, что,
когда он не приходил, нам чего-то не хватало», — вспоминал К. А. Варламов.
Шаляпин не просто увлекался спектаклями Александрийского театра и
игрой артистов — он хотел проникнуть в самую суть сценического поведения,
пытался понять, нельзя ли что-нибудь из виденного перенести на оперную
сцену. В театр Шаляпин входил обычно со служебного входа и сразу шел в
артистическую уборную Дальского или Юрьева. Заглядывал он сюда и в
антрактах.
А после окончания спектакля Дальский, Юрьев и Шаляпин нередко
заходили «на огонек» к Зое Яковлевой, их большой приятельнице. Она жила
совсем рядом с театром, на Фонтанке у Чернышева моста (ныне мост
Ломоносова). В ее доме все было просто, без чинности.
Зоя Юлиановна Яковлева пользовалась известностью в петербургских
литературных и артистических кругах как прекрасная исполнительница
комических ролей (вероятнее всего, в любительских спектаклях. — Авт. ), а
позднее как писательница. Ее рассказы можно было встретить на страницах
петербургских газет, в журнале «Нива». Две ее пьесы ставились на сцене
Александрийского театра. В 1900-х годах в театре «Комедия» шла ее пьеса «Под
крылом его светлости», «открывшая романтическую страничку из жизни
Потемкина», как писал рецензент «Обозрения театров». Впрочем, ярко
выраженного литературного Дарования у Зои Яковлевой не было, но талантом
доброты, радушия и гостеприимства она была одарена щедро — за это ее и
любили.
В доме Зои Яковлевой было электрическое освещение — в ту пору большая
редкость. Лампочка без абажура свисала с потолка в центре комнаты. Яркий,
необычный свет, чай с бутербродами, веселое общество привлекали гостей. Во
всей обстановке дома, в самой хозяйке, как отмечал Юрьев, было «что-то