— Мы бы не продержались ни дня, если бы не верили друг в друга. Понимаете, у нас было настоящее братство. Когда капитан Чэнь вёл нас в бой, сосед готов был жизнью расстаться ради соседа. Когда женщины варили детям еду, то не делили детей на своих и чужих. Мы знали, что любой день может быть последним. Как умели, радовались жизни и понимали, что вместе либо победим, либо погибнем.
О том чтобы бежать, не то что не говорили, даже не думали. Из Лаоту шла одна-единственная тропа, и уйти по ней всей деревней было невозможно, а в одиночку — немыслимо. И не потому, что с неба на тебя устремятся сто пар хищных глаз, а из-за простого и честного слова «вместе».
— Мы знали: не будет чудовищ, и настанет счастливая жизнь. Спокойная и изобильная. Но нас становилось всё меньше, и капитан решил отправить гонца с просьбой о помощи. Поручение было опасное, но иного выхода он не видел. Жребий пал на меня, — Лунвэй со значением ткнул себя пальцем в грудь. — Мне тогда было лет двадцать.
Стоит ли говорить, что наивный деревенский парень, чудом избежав смертоносных когтей и клыков, подкрепление в Лаоту не привёл, попросту не сумев преодолеть стену человеческого безучастия. Зато с избытком насмотрелся на «спокойную и изобильную жизнь». На ложь и жадность, на пьяниц и грабителей. Самое сильное впечатление на него произвёл рассказ о чьём-то самоубийстве.
— По странному стечению обстоятельств, в тот же день я узнал нечто, что навсегда изменило мою жизнь, — Лунвэй понизил голос. — Не скажу от кого, но я узнал, как правильно и наверняка уничтожать гуйшэней. Это оказалось очень просто. Настолько просто, что средство я изготовил на следующий же день.
— Действительно! Что уж проще рогатины! — осклабился Дуань.
— Ошибаетесь, — серьёзно сказал старик. — У меня была не рогатина и не лук. Помню, как я шёл из Лаоту — быстрым шагом, стараясь не попасться чудовищам на глаза, прячась в тени, словно преступник. Обратно я шагал хозяином, а гуйшэни падали с неба и корчились у моих ног.
— Но погодите, — отец приложил кончики пальцев к вискам. — Ведь деревня Лаоту погибла!
— Да, две трети пути по тропе я не дошёл.
Дуань, который, кажется, собирался что-то спросить, поперхнулся незаданным вопросом. Отец, не моргая, смотрел на Лунвэя, и тот продолжил:
— В деревне мы каждый день проживали с чувством общего дела. Мы ценили жизнь, ценили себя и других. Но почему этого не ценили в Байчэне и Цзые? Что было не так? Что было по-другому? У нас был враг, и борьба с ним закаляла души и делала их чистыми. В бедной и несчастной Лаоту попросту не было места для грязи. А я шёл туда и нёс ей эту грязь. Уничтожь я угрозу целиком и полностью (а я мог это сделать) — и грязь постепенно заполонит человеческие жизни. К западу от Цзые я видел деревню, как две капли воды похожую на нашу, но ни единого вечера там не проходило без пустых споров и пьяных драк. А если бы я просто вернулся и умолчал о полученном знании, уже моя собственная жизнь превратилась бы в каждодневное лукавство. Я больше не принадлежал своей деревне. Мне не было места среди этих честных людей. И я принял единственно правильное решение — уйти и никогда не возвращаться.
Отец выразительно посмотрел на меня, а вслух сказал, что жители Лаоту погибли страшной смертью.
— Зло и добро — два полюса одной стрелки. Когда в комнате зажигают свечу, на стены ложатся тени, — назидательно сказал Лунвэй.
Отец вновь выразительно на меня посмотрел, но уже ничего не сказал. Впрочем, паузы не возникло: Дуань принялся расспрашивать старика о мощи его тайного оружия, и старик, не раскрывая сути, похвастал, что легко убивает любое количество гуйшэней в воздухе и на земле и, если господин Чхве пожелает, за один день навсегда избавит гору от этой напасти. В том числе от спящих — как уже обнаруженных, так и оставшихся в глубине горной породы, — чему капитан упорно отказывался верить.
В это время явился привратник и передал донесение вечернего патруля. Внизу, у самого тумана, удальцы нашли ещё одну «грушу» и теперь радостно ожидали наград.
— Пойдёмте туда немедленно! — оживился старик. — Вы всё увидите лично, на примере этой самой «груши». Господин директор, изволите пройтись с нами?
(Отец был директором управления взысканий и поощрений.)
— Увы, нет, уважаемый Лунвэй, и вам настоятельно не советую ходить по ночам столь далеко от города. Разумнее дождаться утра. Вы познакомитесь с господином Чхве и всё ему покажете.
— И в самом деле, — поддержал его Дуань. — Вы здесь человек новый, а к низу горы уступы очень ненадёжны.
Но спорить было бесполезно. И, попрощавшись с отцом, капитан, поддерживая старика под руку, отправился показывать ему находку. Когда дверь за ними закрылась, отец велел мне взять тетрадь и кисточку. Вечером я всегда что-то писал под диктовку, отрабатывая почерк. Он встал и веско произнёс:
— Свеча загорается от искры, а не от темноты, — и ушёл из комнаты.
Гуйшэни не исчезли. Много лет спустя, получив назначение в гостевой архив, я специально искал там личное дело Лунвэя из Лаоту и не нашёл о нём ни единого упоминания.
Глава вторая. Бао Бревно обезглавливает чудовище, в доме траура звучат стихи
Я был в семье единственным и поздним ребёнком. Говорили, что когда я родился, отец души во мне не чаял и повсюду ходил, сияя улыбкой. Но через пять лет умерла мама, и с нею словно умерло всё тёплое, ласковое и живое, что было в отце. Маму я не помнил совсем, а отца всегда знал таким — несколько отчуждённым и скупым на слова и эмоции. Он был таким не только со мной. Он был таким со всеми и всегда.
Нужно было видеть его, скажем, за чтением книги. Идеальная осанка, расправленные плечи. Не шевелится ни один мускул на лице. Не слышно дыхания, глаза смотрят, не мигая. И только по движению зрачков можно понять, что перед тобою человек, а не статуя. Дома и на государственной службе отец поддерживал самый строгий порядок и вызывал у других благоговейный страх, в том числе у меня.
…Перечитал эти строки. Образ получился какой-то совсем уж холодный и безразличный. Это неверно. Я знал, я всегда знал, что он меня любит. Лет до десяти он неизменно проводил последние часы перед сном в моей спальне.
— Расскажи сказку, — просил я.
— Правда намного удивительнее, — вполголоса говорил он.
И вот какие истории он мне рассказывал.
Раньше в мире всё было иначе. Не было ядовитого тумана, не было и людей. На земле было пусто. И тогда на больших летающих лодках спустились великие предки из разных небесных стран. Отец перечислял самые удивительные названия: Страна Храбрецов, Страна Законов, Прекрасная Страна и даже Внезапная Страна — ну, и естественно, Срединная Страна, где на небе жили китайцы.
Великие предки дали начало земным народам и построили города в низинах, в поймах рек и на берегах больших скоплений воды, которые назывались озёрами и морями. Они засеяли землю семенами трав, кустарников и деревьев; разбили парки и пастбища и выпустили туда животных, больших и малых; развели рыб и птиц. Они дали имена близкому и далёкому, живому и неживому, высокому и низкому. Они исчислили время и разбили год начетверо, и каждую четверть натрое, и каждый день на двадцать четыре доли. Они назвали солнце солнцем, а луны — лунами, как привыкли делать у себя на небе.
Это был Золотой век, когда не было ни войн, ни даже государств и границ, все люди были равны между собой и свободно летали на небо и обратно, а небожители заботились о том, чтобы у них ни в чём не было недостатка. Но пришёл день, когда они перестали спускаться на землю, и люди начали жить по своим законам, тревожиться о нехватке еды, завидовать и не доверять друг другу. Они обзавелись оружием, провели межи и разделились между собой. Он сделали себе боевых чудовищ из стали и пламени. Они приучились действовать силой и угрозами, воспели убийство и объявили его справедливостью. Две сотни лет земля терпела их дела, и реки безропотно пили человеческую кровь. Две сотни лет железные когти распахивали поля и засевали их смертью. И в свой срок посевы взошли.
В один и тот же день и час язвы земли раскрылись: вспыхнули вулканы, закипело море и растрескалась суша. Из недр на поверхность хлынул густой ядовитый туман и укутал планету толстым смертоносным одеялом. Вдыхавшие его умирали в ужасных мучениях. Он разъедал кожу и выжигал лёгкие, ослеплял и оглушал — и те, кто не погиб сразу, умирали долго и мучительно. Спаслись только те, кто бежал в горы. Не всем повезло так, как нам. Многие народы, освоившие низины, сгинули в них без следа. У нас же была рядом горная страна — и Первый Лидер увёл в неё китайцев и корейцев, а с ними индийцев и других наших соседей. Многие знания оказались утеряны, многие имена искажены, а для нас наступила новая эпоха — скудости и невзгод, великих подвигов и великих потерь. И пока с подножий гор не сходит туман, эта эпоха продолжается.
Это повествование меня завораживало. Помню, как я рисовал небесные лодки и стальных боевых зверей, помню, как мне хотелось узнать об этих временах больше, но приставать к отцу с расспросами я боялся — и обратился к нашему учителю. Тот строго и важно посоветовал мне внимательнее читать учебные книги. В учебных книгах история начиналась с Первого Лидера, и до него словно не было ничего и никого.
И ещё помню (почему-то захотелось об этом написать): сумерки, мы с ребятами стоим во дворе школы, и Сяоэр, которому я как-то проговорился, кричит, тронув меня за плечо и указывая в небо:
— Ты смотри! Что это по небу плывёт?
Я тут же вытянул шею и даже встал на цыпочки. А Шикуай насмешливо сказал:
— Подсадить, коротышка? Не видать, небось!
Я тогда сильно обиделся на шутку — а особенно на «коротышку». До самого окончания школы я рос очень плохо и был ниже всех своих сверстников, да к тому же щуплым. Когда-то отец вкопал во дворе особый столбик, на котором я отмечал свой рост, и одно время я по нескольку раз в неделю (бывало, и каждый день) подходил к нему, и горько досадовал, что не вырос ни насколько. А позже оказалось — хорошо, что не вырос.