Почему же его компания стала сдавать позиции?
Наверняка все дело в распиле…
Сингапурская компания завозила лес с Суматры, и, по сравнению с филиппинским, он был на пять сун[9] длиннее. Бесплатные пять сун никоим образом не радовали китайцев, они лишь увеличивали осадку грузового судна. Более того, груз плохо помещался на склады, увеличивалось время на его транспортировку, и в итоге прекрасный, но неформатный товар попросту портился и гнил. Филиппинцы воспользовались этим изъяном, поставив во главу угла не психологию продаж, а метод хранения. Ранее выработанная Коей тактика должна теперь измениться. Он прежде всего обежит лесозаготовительные компании, выяснит, кто их основные владельцы – китайцы или другие; и в соответствии с этим развернет на их территории боевые действия – согласно обстоятельствам. Он всегда одет в ослепительно белый костюм, отутюженные складки брюк говорят о его безупречном вкусе; на лице присутствует неизменная улыбка; тугой галстук, не допускающий и намека на кризис головной компании, элегантно выглядывает из-под пиджака. Это поспособствует расположению клиентов. Итак, он считал, что в первую очередь нужно ненавязчиво выведать настроение партнеров. И только сейчас заметил, что за ним все еще бегут назойливые ребятишки.
Для укрепления боевого духа он пошел вдоль портовой набережной, чтобы понаблюдать за энергичным потоком филиппинского леса, сплавляемого вверх по реке. Вдоль берегов выстроились пустые суденышки с выставленными направо и налево шестами, будто готовые к сражению. На каждой из лодок, будто флаги, болталось какое-то тряпье. Грузовая баржа с поднятым рваным парусом коричневого цвета медленно приближалась со стороны порта. Лодки, нагруженные хлопком-сырцом; баржи, доверху наполненные арахисом, коксом, рисом, углем, глиноземом, ротангом, железом. И среди всего этого филиппинский лес – массив красной и белой лауаны[10], конкурирующий на рынке с кедром с берегов Ялуцзян[11] и с красным сандалом[12] Сиама, – невозмутимо поднимался вверх по течению. А вот сингапурского леса, гордости Кои, он не заметил – ни дерева китайской айвы, ни тамбулиана[13], ни мербау[14] – ничего такого.
– Так дело не пойдет, нет-нет-нет.
Он увидел большой плот, спускавшийся по течению. На нем было что-то вроде огорода, а в воде вокруг, словно букашки, сновали сампаны. Под куполом моста, покачиваясь, прошла лодка, полная зеленых бананов, проступающих патиной из гущи шестов с тряпьем.
На мосту прогремел выстрел, за ним другой, а потом еще и еще. Из окон большевистского консульства, напротив моста, посыпались сверкающие стекла. Прежде чем Коя успел что-то сообразить, отряд белогвардейцев на мосту обнажил сабли. С воинственными криками они со всех сторон ринулись на консульство. Из окна вниз головой выпал человек. Застряв в живой изгороди, он пытался выбраться, хотел было перевернуться, но не смог и свалился в реку.
В здании некоторое время звучали выстрелы, но вскоре красный флаг был сброшен и поднят белый. Из толпы зевак волной прокатились аплодисменты иностранцев. Затем они раздались с противоположного берега – из зданий и судов. Коя представил ясные глаза Фан Цюлань, но закричал: «Банзай, банзай, банзай!»[15], – и вместе с остальными захлопал в ладоши. Вскоре белогвардейцы с обнаженными саблями запрыгнули в автомобиль, и тот помчался сквозь толпу. Только группа китайцев молча наблюдала за происходящим, словно произошло нечто обыденное. Коя направился к консульству: раненого несли на плечах полицейские-индийцы, рядом прошли, дымя сигаретами, русские проститутки под ручку с английскими моряками.
8
В этот день в банке Санки Evergreen перед самым закрытием распространился тревожный слух. Один служащий обмолвился о коварном заговоре: якобы некая шайка грабителей, узнав номер банковского автомобиля, собиралась напасть на него во время перевозки наличных.
Этот слух обрадовал Санки. Вероятно, вскоре некому будет заниматься инкассацией. В таком случае управляющий, несомненно, окажется в затруднительном положении. Так в действительности и произошло. Когда наступило время перевозить наличность, инкассаторы внезапно уволились.
Дирекция банка во главе с управляющим сразу оказалась в тупиковой ситуации. Собрав всех в специальной комнате, управляющий объявил набор перевозчиков, посулив премию в двадцать иен. Но, конечно, не нашлось никого, кто ценил бы деньги больше, чем жизнь. Каждый мог легко представить, что в этом морском порту, в глубине его бесчисленных переулков, таится несметное количество людей, для которых лишить человека жизни – все равно что разбить чашку. Управляющий увеличил наградные до пятидесяти иен. По-прежнему никто не хотел ехать. Пятьдесят иен поднялись до сотни. Сотня выросла до ста двадцати. Таким образом, происходил торг, но все молчали, ожидая, до какой суммы возрастет премия. Санки, впервые вступив в разговор, обратился к управляющему:
– Раз такое дело, думаю, никто не решится ехать, сколько бы ни повышали сумму наградных, поэтому я считаю, что в этом случае, исходя из прямых обязанностей управляющего, вы сами должны ехать.
– Почему? – удивился управляющий.
– Вам это должно быть лучше известно. Если возникли затруднения с перевозкой наличных, то в подобных обстоятельствах управляющий, взяв на себя ответственность, должен незамедлительно действовать в интересах банка.
– Я хорошо понял твою мысль, – сказал управляющий и, сощурившись, быстро чиркнул кончиком пальца по столу. – Значит, ты… – замялся было он. – Ты, разумеется, понимаешь, что будет с банком, если меня не станет, верно?
– Как не понимать. Причем, полагаю, когда вы говорите «меня не станет», вы, вероятно, имеете в виду, что вас убьют; конечно, это тяжело, но, несомненно, не менее тяжело, если бы убили кого-нибудь другого. Сейчас для банка настал критический момент. Я думаю, что если в обстановке крайней опасности управляющий перекладывает ответственность на других, то возникает вопрос о его соответствии занимаемой должности. Тем более что наш управляющий всегда имеет максимальную прибыль. Наш управляющий…
– Достаточно, все ясно.
При всеобщем молчании управляющий надменно и злобно уставился в окно, его рука мелко подрагивала.
Подумав, что этот гнусный человек не решится его уволить, Санки развеселился, выместив давнее чувство обиды.
– Ну, – сказал управляющий, – ты, Санки, отправляйся домой.
– Значит, с завтрашнего дня я могу не приходить?..
– Поступай как хочешь.
– Но я должен ходить на работу…
– Теперь тебе это делать необязательно.
– Понятно.
Выйдя из банка, Санки подумал: свершилось! Вот если бы из мести предать огласке махинации управляющего с депозитами, тогда бы началось массовое изъятие вкладов из банка. Но от наплыва требований о возвращении депозитов пострадает не столько банк, сколько вкладчики. А управляющий, приписывая ценность ничего не стоящему залогу, так или иначе покроет дефицит, в противном случае эти убытки рано или поздно, несомненно, выплывут наружу. Но пока все раскроется, сколько еще людей внесут вклады? Если объем этих вкладов покроет недостачу, сделанную управляющим, то вкладчики смогут выручить его. Разрываясь между совестью и желанием отомстить, Санки вышел на берег реки. Одно было совершенно ясно: он потерпел поражение. Завтра наверняка его настигнет голод.
9
О-Суги, пройдя несколько кварталов, почти дошла до дома Санки. Она изучала доски объявлений в надежде получить хоть какую-нибудь работу. У входа в переулок она заметила уличного гадальщика и остановилась. Кто же овладел ею прошлой ночью? Коя или Санки? – она опять терялась в догадках. Какая-то китаянка плакала, прислонившись к стене. Рядом с ней на столике с откидной крышкой подрагивала горка полупрозрачного светло-желтого свиного жира. Его куски, всасывая летящую из переулка пыль, то и дело колыхались – при стуке едущей вдалеке повозки или от топота ног. Ребенок, вставши на цыпочки, приставил кончик носа к дрожащему жиру и, не отрываясь, пристально рассматривал его. Над головой ребенка свисала облупившаяся золотая вывеска; кирпичный столб, испещренный пулями, изгибался под шелухой плаката, похожего на папье-маше. Рядом находилась скобяная лавка. До отказа заполнившие ее ржавые замки спускались с потолка до пола, как виноградные лозы, и вместе с уткой, свисающей напротив из окна мясной лавки, обрамляли сверкающий свиным и утиным жиром вход в переулок. Оттуда появились, нетвердо держась на ногах, бледные от опиума женщины с тусклыми глазами. Завидев торговца, они через плечо о-Суги, одна за другой, заглянули в жестяную банку для монет у его ног.
Вдруг кто-то хлопнул о-Суги по плечу, и она обернулась. Это оказался Санки, он стоял позади нее и улыбался. О-Суги слегка поклонилась, и постепенно ее лицо покраснело до кончиков ушей.
– Пойдем пообедаем, – предложил Санки и двинулся прочь.
О-Суги молча пошла следом. На углу улицы уже сгустились сумерки, и в лавке, где торгуют горячей водой, из черных котлов струился прозрачный пар. Здесь кто-то тронул Санки за плечо, и он обернулся – нищий русский протягивал руку:
– Дайте хоть что-нибудь. Я сильно пострадал от революции, мне некуда идти, мне нечего есть, я нищ. Остается только сдохнуть под забором. Подайте что-нибудь.
– Давай возьмем коляску, – сказал Санки.
О-Суги молча кивнула. Перед извозчичьим сараем хозяйка прямо около лошади ела жидкую рисовую кашу. Сев в старомодную коляску, они затряслись по ночной улице, уже обильно пропитанной туманом.
Санки собирался рассказать, что он тоже потерял работу. Но такое признание означало прогнать о-Суги на улицу. Только он был причиной ее увольнения, и поэтому о себе ему следовало молчать. Придав лицу беззаботное выражение, Санки сказал о-Суги: