В переживаниях этой ночи не было испуга или отчаяния. Просто взглянул на себя другими глазами. Ведь прежде представлял жизнь так: любимая работа, семья и, – вино, украшающее скучный стол, одна сильная страсть: женщины. Я – раб, гребущий на галере страсти, думал он.
Оказалось, душа раба уже переселилась в галеру. Раздвоилась, и половина, ставшая определяющей, пожирала носом воду, безразличная к мукам прикованного к веслу человека.
Серая, брежневского периода, башня, сразу произвела на Алексея неприятное впечатление: с просторными балконами, на многих этажах забитыми никчемной рухлядью, с серыми подтеками, которые образовали на стенах не прекращавшиеся вторую неделю дожди, – походила на гигантскую колымагу старьевщика, сделавшего здесь короткую остановку. К тому же, – Алексей обратил внимание, – перед единственным подъездом стоял канареечно-желтый милицейский «Уазик» – его ребристые протекторы залеплены свежей грязью.
"Бр-р!" – ночью неожиданно похолодало, и теперь Алексей зябко поправил воротник плаща. Казалось, вот-вот посыплется мокрый, тающий при соприкосновении с землей, снег.
Он толкнул дверь подъезда. На второй, внутренней двери разломанной, исцарапанный неприличными словами, кодовый замок. В середине кнопочного пульта – здоровенная вмятина: сплющенные кнопки наводили на мысль, – саданули увесистым предметом. Скрипнув, внутренняя дверь распахнулась.
В подъезде пахло сигарным дымом, паром из подвала и пролитым вином. Алексей вызвал лифт. Загодеева жила высоко.
Обычно в последние минуты перед встречей его охватывала нервная, возбужденная дрожь, – каждая клеточка существа готовилась к атаке. Ловкий, хитрый, продумывающий очередной жест, слово, – в подобные мгновения Алексей собирался как никогда. Будто ловец перед решающим броском сети. Сегодня же этого не было, ночь накануне не прошла даром. И теперь действовал больше на уверенной, выработанной опытом привычке, а не на вдохновении.
Не потому ли Алексей не сделал правильного хода, когда лифт остановился на этаже. Ведь в проеме раскрывшихся дверей показался милиционер. Алексею следовало вторично утопить– кнопку, словно исправляя случайную ошибку техники. Уехать вверх или вниз, постараться покинуть дом. Но никак не выходить на этаж.
Привычка подвела: глядя на милиционера, вышел из лифта, будто перед ним стоял не страж порядка, а любовница, навещаемая не впервые. За спиной сомкнулись автоматические двери. Милиционер смотрел на него заинтересовано и не отрываясь, – даже пепел с сигареты забыл стряхнуть. Тот осыпался на форменный китель. Дверь квартиры, украшенная стилизованной табличкой – сорок семь -была открыта.
"Влип! – осознал, впрочем, без страха, Алексей и следом голова заработала лихорадочно. – Только не надо бестолково лепетать: ошибся домом… Пришел по объявлению… Выложить правду – корреспондент. Пусть кто-либо докажет, что именно теперь мне не потребовалась срочная информация от Загодеевой!"
Он без колебаний прошел в квартиру. Краем глаза заметил – милиционер двинулся за ним.
В залитой светом комнате, – прямо напротив входа, – на стульях расположились понуро опустивший голову молодой мужчина, обутый в домашние тапочки, Татьяна, – левый глаз подбит, лицо заплаканное, – за столом – другой милиционер, сосредоточенно составлявший протокол. На середине комнаты стоял дешевенький матерчатый чемодан в красную клетку. Бока его оттопыривались.
Алексей на мгновение задержался, но милиционер, прежде куривший на лестничной площадке, грудью втолкнул его в комнату.
Другой милиционер, писавший за столом, вопросительно посмотрел сначала на Алексея, потом – на старичка и старушку, стоявших возле стены. Из коридора увидеть их было невозможно.
– А этого мы не знаем… – подобострастно тараща глаза на слугу закона, прошамкал беззубым ртом старичок. – Врать не станем. Верно, Дуся? – он повернулся к бабульке.
– Не станем, – живо откликнулась та. – когда, значит, они тут хулиганили… Это… когда мы вас вызвали… Двое за стенкой орали: он (старушка кивнула на молодого мужчину в тапочках) да Танька, прости ее, Господи! А более никого слышно не было! Врать мы не будем. Зачем напраслину наговаривать? Раз не было, значит не было.. она хотела сказать еще что-то, но милиционер, оформлявший документ, строго взглянул на нее, и бабулька умолкла.
В этот момент Татьянин муж, – без сомнения, это был он, -только что сидевший, глядя в рол, резко вскинул глаза, уставился исподлобья на Алексея. В зрачках поблескивали злые огоньки.
– Зордынов, гражданин вам знаком? – спросил мужа стоявший за спиной у Алексея милиционер.
– Ах ты, сука!.. – прозвучало вместо ответа. – Вот для кого она в такую рань постелила… Вот же, вот! – закричал он и попытался вскочить со стула.
Неизвестно, что произошло бы дальше, не метнись от стола к Татьяниному мужу милиционер, грубо не толкни его обратно на стул.
Татьяна взвизгнула от страха. Алексей стоял, не шелохнувшись. Ревность супруга выглядела чересчур театрально, а потому не пугала. Будь у Алексея основания, он бы даже заподозрил в этой сцене спектакль. Словно за ревностью пытались скрыть подлинную причину скандала.
Темно-синяя рубаха, надетая на муже, распахнулась до самого пупа, обнажив смуглое, волосатое тело. Только тут Алексей заметил: пуговицы рубахи вырваны с мясом. В образовавшиеся дыры тоже явственно проглядывало тело.
– Товарищ капитан! – взвыл Татьянин муж. – Вы же сами видите … Врала, что не выспалась, что пораньше лечь хотела… Правильно не поверил! Я эту лживую суку… А меня!..
– Угомонитесь, Загодеев! – вновь раздалось за спиной у Алексея.
Татьянин муж всхлипнул. Второй милиционер вышел от двери на середину комнаты:
– Гражданка Загодеева, вам знаком этот… Этот мужчина?
– Впервые вижу! – выпалила Татьяна. Иного ответа Алексей не ожидал.
– Товарищ Загодеева, видимо, понервничала. Вот и говорит…
Что не соответствует действительности, – спокойно, но твердо произнес он. – Я из газеты. Корреспондент. В эту квартиру меня привел материал о чае. Наша газета готовит его с Татьяниной помощью…
Вот и вся причина.
Милиционеры переглянулись, капитан – серьезно, второй, что стоял под люстрой (Алексей плохо разбирался в званиях) с ухмылкой.
– Надо же, корреспондент! – удивилась бабулька.
– Документы у вас есть? – спросил капитан.
Алексей подошел и положил перед ним на стол свое редакционное удостоверение:
– Паспорта, извините, не захватил…
Капитан извлек из коричневого планшета тетрадь и начал переписывать в нее данные, значившиеся в удостоверении. В комнате стало тихо. Лишь старик шумно и невесело вздохнул.
– Живете где? – обратился к Алексею капитан.
В голове Алексей мелькнула мысль назвать вымышленный адрес, однако вслед он указал свой.
– Берите… – капитан подвинул удостоверение по столу в сторону владельца.
Сегодня у вас здесь ничего не выйдет, – произнес страж порядка серьезно. И его младший по званию напарник удержался от улыбки.
– Могу идти? – деловито осведомился Алексей.
– Идите, – капитан щелкнул замком планшета.
Алексей повернулся и, не говоря больше никому ни слова, вышел из квартиры. У другого бы в голове стучало: "Счастье, что случилось только это и ничего хуже. Ведь как влипнуть мог! Дай Бог, если история не будет иметь продолжения…" Однако, Алексей ничего подобного не думал.
"Сорвалось!" – мозг сверлило сознание неудачи, И с каждым мгновением на душе становилось тяжелее: сейчас придется выйти на улицу и шагать к метро мимо деловито спешащих после работы домой прохожих, мимо зазывающих афиш, мимо… Возвращаться к Верочке, ощущая: шаг за шагом по каждой клеточке твоего естества расползается прежняя, не нашедшая выхода, неудовлетворенность. А ведь складывалось идеально!
Можно ли запросто смириться с неудачей?!
Вновь наступило утро. Он чувствовал себя разбитым. Верочка ходила по квартире притихшей, настороженной, как ему показалось -напряженно что-то обдумывавшей.
Без аппетита позавтракал. Подперев голову руками, остался за столом. Что поделаешь: ноги отказываются идти, голова вместо идей набита осколками разбитых планов. Даже желания думать не осталось. Верочка, деловито вытиравшая посуду, и та не вызывала привычного раздражения.
Упала и, звякнув, разбилась чашка, – нечаянно смахнул локтем. Верочка не обернулась. Ей тоже стало на все наплевать?.. Алексей поднялся и вышел из кухни. На темно-синем линолеуме остались белеть осколки…
Похоже, Алексей вступил в полосу кризиса: слишком больны неудачи и чересчур серьезны новости. Впрочем, Верины домыслы нуждались в проверке. Но как бы ни было – нельзя поддаваться депрессии. На удары судьбы он привык отвечать контрударами. Теперешний решил начать с ванной комнаты. Однако сперва телефонный звонок:
–Сергей Витальевич, могу я сегодня пропустить летучку?.. Совершенно неотложные семейные обстоятельства… А в остальном у меня все готово – завтра материал будет на вашем столе!
Слава Богу, редактор был душевный и никогда не отказывал подобным просьбам, – теперь на работу можно не идти. Тайм-аут! Мнение же, что холодный душ лучше принимать до завтрака, а не после оного, Алексея мало смущало. Положив трубку на рычаги, отправился прямиком в ванную комнату и там долго стоял под ледяными струями. В конце концов, на улице тоже шел дождь и маленькая репетиция помешать не могла.
Окно профессорского кабинета выходило в уютный палисадник, разбитый во дворе клиники. Сам профессор – крупный светило медицинской науки – сидел напротив Алексея за своим, загроможденным книгами, толстыми папками, стаканчиками с ручками и карандашами, перекидными и техническими календарями, столом.
Алексей не знал, что консультировал Веру, однако человек находившийся перед ним, заслуживал явно не меньшего, а даже большего доверия. Ибо в своей области слыл высшим авторитетом. Алексея с ним, как и с многими неизвестными людьми, свела работа журналиста. Глядя в одновременно печальные и насмешливые глаза Левона Мкртчяна, Алексей думал о необъяснимой взаимной симпатии, способной возникнуть у двух людей, разных по возрасту и профессиональным интересам. Впрочем, разницу в возрасте корреспондента и профессора нельзя было назвать пропастью, – пятнадцать лет.