О том, как Джонни Холлидей подсадил Францию на рок-н-ролл, Клод Франсуа и Кристоф заставили сердца бесчисленных девушек биться сильнее, а классический шансон à la Клод Нугаро и Барбара мужественно сопротивлялся наступлению рока. А также о том, как шансонье стали все чаще уходить в актеры и наоборот, и, наконец, как под знаменами шансона вступили в битву за сексуальную революцию Мишель Польнарефф, Жюльетт Греко и Серж Генсбур. С важными ролями для Антуана, Юга Офрэ, Сальватора Адамо, Жильбера Беко, Брижит Бардо, Джейн Биркин, Жака Бреля, Жоржа Брассенса, Далиды, Эдди Митчела, Франс Галль, Пьер Перре, Анри Сальвадора, Сильви Вартан, Бориса Виана и Эрве Вилар. А также с неожиданными выходами на авансцену Алена Делона, Йозефа Гайдна, Вима Соннефельда и Зорро.
«Вон со сцены! В сумасшедший дом его! Уродство! Ханжество!» – вопит певец Анри Сальвадор. Он сидит в первом ряду и не может поверить своим глазам и ушам. На дворе 20 сентября 1960 года. Знаменитый франко-бельгийский комик Раймон Дево дает премьеру в зале «Аламбра». Присутствует весь парижский бомонд. Сперва – «разогрев». Третьим выступающим в этой части вечера оказался Джонни Холлидей. Длинный парень с электрогитарой. С балкона раздаются жидкие аплодисменты: молодежь из пригородов поддерживает светловолосого сорвиголову. Остальные свистят. Тем не менее он храбро продолжает выступление: падает на колени, катается по полу и при этом ухитряется петь. Закончив, смущенно замирает в углу у кулис. Холлидей расстроен негативным приемом публики. На следующий день Ле Монд сравнивает его с шимпанзе из зоопарка.
Но есть и поддержка. Во время перерыва директор «Аламбры» попал в трудное положение. Он собрался было исключить Холлидея из программы. Но тут вмешивается Раймон Дево. Он грозится разорвать свой контракт с «Аламброй», если это случится. Более того: живая легенда покидает зал, находит Холлидея за кулисами и поздравляет его.
Морис Шевалье, со своей стороны, поддержал новичка советом, который обычно давал желающим выступать: приготовь выход на сцену, начало – самое важное, и заранее подготовься к тому, как будешь покидать сцену. А главное – в ходе выступления старайся не терять голову.
Холлидей справился прекрасно и мог продолжать выступления. Журналистам он рассказывал, что провел юность на американском ранчо. Эта фантазия пользовалась успехом: над ней поиздевались все, кому не лень. Потому что Холлидей, канавший под американца, на самом деле был гражданином Франции, вдобавок – сыном бельгийца, настоящее его имя – Жан-Филипп Смет. Но он вырос в семье своих родственниц Холлидей. У них была танцевальная группа, разъезжавшая по миру, и им по ходу дела приходилось часто переодеваться, вот и понадобился человек, способный заполнять паузы чем-то забавным.
Так Жан-Филипп оказался на сцене с гитарой в руках и стал исполнять в паузах французский перевод The Ballad of Davy Crockett[102]. Из благодарности он принял их имя, изменив в нем только одну букву.
Летом 1958 года пятнадцатилетний Жан-Филипп Смет посмотрел фильм Loving you. Он, собственно, надеялся на вестерн, однако – ничего подобного. Никаких драк в салуне, зато исполнитель главной роли все время поет.
Актера звали Элвис Пресли. Едва он запел, девушки в зале взволнованно зашумели. Смету скоро стало скучно, и он ушел. Но ночью ему вспомнился Элвис и его песни. Да и напряженная атмосфера в зале, когда он пел, запомнилась подростку. Назавтра он вернулся в кино и досмотрел фильм до конца. А на следующий день купил себе первую электрогитару.
Холлидей решил завоевать Францию, создав местную версию американского рок-н-ролла. Риффы его очень неплохого хита «Сувениры, сувениры» (Souvenirs souvenirs, 1960) – первые ласточки революции во французской музыке.
Простые, но с большим энтузиазмом сыгранные гитарные аккорды затопили страну. Холлидею семнадцать лет, и Франция лежит у его ног. Число студийных альбомов приближается к полусотне, на двадцати пяти пластинках вышли записи концертов, продано сто миллионов компакт-дисков, тридцать миллионов зрителей посетили его выступления. Прошло пятьдесят лет, а он все тот же. Его портреты украшают стены бесчисленных французских кафе, заменяя собой иконы.
Десятого июня 2000 года Холлидей дал концерт у подножия Эйфелевой башни, послушать его собралось около восьмисот тысяч французов, старательно подпевавших любимому джазмену.
До сих пор иностранцы считают чудом то, что Джонни Холлидей уже несколько десятилетий безо всяких усилий остается на плаву. И хотя средний французский интеллектуал (один бог знает, много ли их) воротит пренебрежительно нос от этого загорелого, мускулистого рок-музыканта, большая публика (даже во Франции значительно превышающая тех, кто относит себя к интеллектуалам) смотрит ему в рот.
За время своей многолетней карьеры Холлидей выпустил несколько не вполне качественных шансонов. Скажем, чудовищная версия «Песни партизан» (Le chant des partisans, 1998) может быть смело представлена в паноптикуме неудач, но и «О, моя бедная Сара» (Oh ma jolie Sarah, 1971) выглядит весьма странно.
Озорной трубадур Холлидей пытается добиться милостей от Сары, и мы становимся свидетелями того, как ему удается ее уговорить. Стихи tu m’as donné ton corps […] merci pour ton effort золотыми буквами записаны в памяти французских любителей поэзии:
О, моя бедная Сара!
Отдала свое тело мне.
О, моя бедная Сара!
Спасибо, спасибо тебе!
Автору текста, Филиппу Лабро, удалось уговорить Холлидея пропеть тот же номер, но чуть-чуть изменив слова: tout passe, tout lasse et tout casse, что почти буквально повторяет строку Аполлинера из стихов, посвященных его возлюбленной Lou: tout passe, lasse, casse[103].
С одной стороны – сомнительная рифмовка, с другой – прелестная игра с цитатами, с третьей – все это поет облаченный в сверкающий рок-костюм Холлидей, и все вместе – замечательно.
Все может потускнеть, ослабеть, сломаться. Кроме Джонни. Словно искусный хамелеон, он встраивается в любую моду, в любое время, и что правда, то правда: он записал несколько красивых песен.
«Моя рожа» (Ma gueule, 1979) – рассказ юноши, которому не нравится, когда на него глазеют, и который готов из-за этого драться. Примитивное, инстинктивное и очень народное содержание подчеркнуто с такой силой рок-музыкой, что зал начинает в азарте орать вместе с Холлидеем: «Что, что не так с моей рожей? Что с моей рожей?»
А «Так люблю я тебя» (Que je t’aime, 1969) заставило замолчать даже самых резвых критиков. Как всегда, стихи рокера опираются на китч, но, несмотря ни на что, эта песня не становится слишком высокопарной.
Задействованы все возможные музыкальные инструменты: гитары, барабаны, духовые, орган и пианино; во время рефрена, который скорее выкрикивается, чем поется, все эти инструменты вступают разом. Но как! Вместе с ними крик Que je t’aime!!! становится на редкость убедительным.
Все-таки Холлидей явно страдает que[104]-синдромом. Его двойник в «Новых куклах»[105] (Les guignols de l’info, французский вариант Spitting Image) начинает каждое предложение с que.
«Так я новую пластинку выпустил… Так это, наверное, другой Холлидей… Так всякий обалдеет, так это не последний раз».
Насмешки только подчеркивают популярный, антиинтеллектуальный образ Холлидея. Он – воплощение «американской мечты» – юноша из народа, ставший суперзвездой, но своего происхождения не отрицает, свои татуировки лелеет, одевается по-прежнему в кожаные куртки и до сих пор больше всего на свете любит дорогие машины и классные мотоциклы.
«Поджарь-ка на-раз глазунью, парень!»
Было ли сразу ясно, что Франция вот-вот полностью подчинится новой музыке Холлидея? Вовсе нет! Оставались люди, понимавшие, что на той стороне океана имеется кое-что получше. Еще в 1956 году композитор Мишель Легран привез из Нью-Йорка чемодан, забитый пластинками, которыми он тотчас же поделился со своими приятелями – Борисом Вианом и Анри Сальвадором в надежде, что они смогут освежить – или оживить – французский рок-н-ролл.
Но Леграна ждало горькое разочарование: Виан об этом и слышать не хотел. «Переводить Элвиса Пресли на французский? Найми неграмотного дурня, чтобы сохранить дух исходного текста!»
Забавно: таким образом провидец Виан предрек появление Холлидея и его оглушительную карьеру. А когда его спросили, что это за новый рок-н-ролл, он честно предупредил:
«Простонародные песенки для ублажения психопатов».
Тем не менее все трое появляются в студии и скоренько записывают первые рок-н-ролльные французские песни. Но тексты Виана не оставляют сомнений: это пародии.
Обе песни – «Поджарь-ка на-раз глазунью, парень! (Va te faire cuire un oeuf, man!) и «Рок-н-ролльные кривлянья» (Rock and roll mops) – озорные шутки, род бурлеска, – в июне 1956 года были исполнены отвязным Анри Сальвадором. Это, как вы уже поняли, тот самый человек, который через четыре года будет осуждать Холлидея.
Столь клоунское явление американского феномена, возможно, на время задержало сползание французского шансона в отвязный рок. Виан, кстати, был убежден, что рок-н-ролл – музыка «рассерженных молодых людей», – канет в Лету вместе с ними.
Он сильно ошибся, но не успел убедиться в том, что был неправ. Неизлечимая форма острого ревматизма, которой он страдал с юности, привела к серьезной болезни сердца, ему запрещали даже играть на трубе («каждая нота будет стоить вам дня жизни», – говорил врач).
Двадцать третьего июня 1959 года он присутствовал на премьере фильма «Я плюну на ваши могилы» (J’irai cracher sur vos tombes), по вышедшему в 1946 году одноименному роману. Фильм едва успел начаться, как с Вианом случился сердечный приступ. Он умер по дороге в больницу, ему было 39 лет.
Всего через год с небольшим освобожденная от оков Франция полностью съезжает в ритм рок-н-ролла. Один за другим появляются хиты – tube, как называют их французы; вы не поверите, но термин ввел в оборот… Борис Виан!
В пятидесятых годах появляется еще один духовный отец нового движения. Его présence avant la lettre[106] показывает, что шансон ступил на путь, ведущий в новую реальность: роскошные шоу, огромные залы, зажигательные выступления, визжащие девушки. Сам Жильбер Беко не смотрел свысока на молодое поколение, захватывавшее французскую сцену в шестидесятые годы, но, выходя на сцену, являл собою пример для молодежи.
Беко укоротил задние ножки пианино, благодаря чему инструмент слегка наклонился, и он со своего места мог смотреть своим слушателям прямо в глаза. Как завороженный барабанил он по клавишам, наращивая и наращивая темп. Выступая в феврале 1955 года в зале «Олимпия», Беко привел публику в экстаз, исполняя шансон «Когда ты танцуешь» (Quand tu danses, 1954).
В этом пленительном номере восхитительно сплетаются джаз и шансон. Несомненно, здесь – заслуга самого Беко, но, кроме того, прелестный, озорной текст, написанный кумиром Беко, Пьером Деланоэ, вошедший в музыку, как рука в облегающую перчатку. Беко слыл неутомимым ловеласом, не пропускавшим ни одной юбки, ему удалось разбить сердце не одной Брижит Бардо, но, по крайней мере, половине женского населения Франции…
Короче говоря, в тот вечер было сломано 439 стульев… Эта битва принесла певцу прозвище monsieur 100 000 volts[107], которое Беко с гордостью носил до самой смерти.
Так же, как черный галстук в белый горох. Галстук с историей. Когда-то в юности он нанимался на работу в пиано-бар, и хозяин бара потребовал, чтобы он приходил на работу в галстуке. У Беко не было галстука, и мама выкроила ему галстук из своего черного платья в белый горошек. С тех пор, в память о ней, он всегда носил такие галстуки.
После бешеного успеха рок-н-ролла многим французским шансонье пришлось поставить крест на успешной карьере. Их вытесняют в маленькие залы, на рынки и ярмарки. Осталось лишь несколько великих, вроде Бреля или Брассенса.
А вот Беко легко пережил шестидесятые годы. В 1961 году он летел из Ниццы в Париж. И рядом с ним оказалась Эльга Андерсен, молодая, многообещающая шведская актриса. Ее дружок только что с ней порвал. Шармёр Беко, конечно, делал все возможное, чтобы утешить девушку. «Et maintenant, que vais-je faire?»[108] – спрашивала она. Он пригласил ее выпить кофе, но она продолжала повторять: «А теперь – что же мне делать?»
Едва Беко добрался до дому, он позвонил своему другу Деланоэ и попросил его написать текст, начинающийся словами Et maintenant, que vais-je faire? К ним Беко подобрал мелодию в ритме, похожем на «Болеро» Равеля.
Et maintenant вышла в 1962 году на сингле и покорила мир. Вторым с этой же песней – теперь уже по-английски, What now my love – появился Фрэнк Синатра, этот вариант стал, по-видимому, даже более знаменит, чем исходный шансон. То же относится к другому шансону Беко: «Я принадлежу тебе» (Je t’appartiens, 1957), который Элвис Пресли повторил с английскими словами – Let it be me.
«Там [на другом берегу Атлантики] есть прекрасная песня, которая вышла несколько лет назад. Это не моя песня, но мне хочется спеть ее для вас», – признался Элвис честно во время выступления в Лас-Вегасе.
Эти две вещи дают Беко надежную пожизненную ренту, ибо их повторили все, кто мог: Род Стьюард, Нил Даймонд, The Everly Brothers, Боб Дилан, Нина Симон, Хулио Иглезиас, Сонни & Шер, Ширли Бэсси, Нана Мусхури, Барбра Стрейзанд, The Supremes… даже Джеймс Ласт и Бенни Найман.
В 1963-м он снова прославился – песней «Натали» (Nathalie, 1963). Деланоэ был русофилом, и текст с красивым русским названием Natacha давно лежал в ящике его стола. Наконец он отправил Беко бродить по Москве в сопровождении какой-то Наташи. Эта песня имела такой успех, что выдуманное Деланоэ кафе «Пушкин» торжественно открылось в Москве через тридцать пять лет, в 1999 году, при участии сияющего от счастья Жильбера Беко. А через два года он умер от рака легких.
«Salut les copains»[109]
Сильный репертуар, выступления, заряжающие публику энергией, и взрывная сексапильность Беко способствовали появлению армии подражателей. Во Франции он стал первым исполнителем, показавшим то, что позже назовут rock’n’roll attitude[110].
Так назвал, кстати, свой большой диск 1985 года Джонни Холлидей, человек, который вывел на французские сцены новое поколение певцов.
Они предпочитают американское оборудование – барабаны и электрогитары и звучные псевдонимы. Клод Муан превращается в Эдди Митчелла, Эрве Форнери выбирает имя Дик Ривас, а François Grandin называет себя Фрэнк Аламо. Ришар Бтеш создал под именем Ришар Антони хит «Я часто спрашиваю себя» (Je me suis souvent demandé, 1965) – перевод номера Бобеян Схупен.
Антуан часто записывает свои песни в знаменитой студии «Эбби Роуд». Там он познакомился с юными Битлами, которые были очарованы его женой Мишель. Согласно легенде, в которую верят главным образом во Франции, Пол Маккартни предлагал Антуану песню «Мишель», но тот не захотел прославлять собственную жену. Пришлось Битлам самим записывать эту песню, хотя они сохранили все-таки French touch[111] – Мишель, красавица моя:
Michelle ma belle / Sont des mots qui vont très bien ensemble / très bien ensemble, – поет Маккартни. – «Мишель, красавица моя / Вот слова, звучащие волшебно вместе, / Волшебно вместе…»
Английские хиты с трудом приживались на французской почве. Французские же кавер-версии гнали на родине вагонами: Viens danser le twist Холлидея (Let’s twist again Чабби Чекера); Biche ô ma biche Фрэнка Аламо (Sweets for my sweet The Drifters) или вот еще: замечательная Fiche le camp Jack Ришара Антони (Hit the road Jack Рэя Чарльза).
Часто это – лишь «с живой картины список бледный», но иногда возникают удачные французские версии вроде Il y a toujours un coin qui me rappelle Эдди Митчелла (There’s always something there to remind me Лу Джонсона).
Наряду с кавер-версиями международных хитов существует и чисто французский рок-н-ролл, никакого отношения не имеющий к американским оригиналам.
Французский рок-н-ролл немного медленнее, менее агрессивный и менее сексуально-вызывающий. Он не провозглашает новых идей, не содержит протеста или критики. Короче – он глаже, наивнее, но ни одной собаке не интересен. Дружба, любовь и счастье, воспетые рок-н-роллом, воспринимаются аудиторией на ура. Уровень текста не так важен, как искренность и ритм. Социолог Эдгар Морен говорит о yéyé – поколении, так как в этих песнях часто звучит рефрен yeah yeah.
После того, как Де Голль был избран президентом, в стране наступил покой. Экономический рост, начавшийся в пятидесятых годах, продолжался, и Франция заболела манией гаджетов: глянцевые журналы, синглы, макраме-скубиду (не зря воспетые в хите Саши Дистеля 1959 года), брелоки для ключей с головками африканских идолов. Молодежь литрами поглощала кока-колу и носила джинсы. Транзисторные приемники уменьшались в размерах и распространялись все шире, давая возможность молодым людям слушать новые хиты где и когда угодно. А к середине шестидесятых появляются кассетные магнитофоны. Популярная музыка звучит везде.
Французская молодежь поголовно слушает программу Salut les copains – «Привет, друзья», в которой Даниэль Филипаччи представляет американские хиты и новинки стиля yéyé. Друзья объединяются в фан-клубы, противопоставляющие себя родителям и остальному обществу. Yéyé– музыка – их музыка, Salut les copains – их радиопрограмма. Очень скоро начинает издаваться журнал Salut les copains, и все они его читают. Что ж, час для copains уже пробил.
Собственно, название Salut les copains позаимствовано без спросу у Жильбера Беко, и он понимает, что возмущаться нарушением авторских прав бесполезно. Телевидение не желает отставать и выпускает программу Âge tendre et tête de bois – «Юные и упрямые», и это название снова украдено у бедняги Беко. Все вокруг дудят yéyé.
Двадцать третьего июня 1963 года сто пятьдесят тысяч молодых людей собираются на площади Нации в Париже, чтобы приветствовать своих кумиров. Такого во Франции еще не бывало. Парижан возмущают сломанные деревья и машины, разбитые витрины. В прессе пестрят заголовки: Salut, les voyous[112].
Де Голль ехидно замечает: «Если у молодежи столько лишней энергии, почему бы им не заняться прокладкой дорог?» Тинейджеры и двадцатилетние едва не совершили государственный переворот. А смерть Пиаф в октябре того же года окончательно обезглавила предыдущее поколение.
«Клип! Клап! Банг! Флоп! Зип! Шабам! Пау! Блоп! Уизз!»
Никогда еще не было так просто записать пластинку. Производители пластинок, почувствовав, что успеха можно добиться, только если первыми вытащить на свет новое имя, давали шанс многим, заранее накладывая лапу на авторские права. Появляются и исчезают бесчисленные однодневки. И только считанные единицы переживают свое время. Кого мы запомнили кроме таких, как Джонни Холлидей, Сильви Вартан, Клод Франсуа, Франс Галль, Шейла, Эрве Вилар, Юг Офрэ, Сальватор Адамо, Серж Генсбур и Кристоф, до сих пор непревзойденных.
Сильви Вартан родилась в Болгарии и вошла в историю шансона как возлюбленная Джонни Холлидея. Их автомобильные аварии, ссоры и примирения подробно описывались в газетах, за их свадьбой, состоявшейся в апреле 1965 года, вся Франция с замиранием сердца следила в прямом эфире. А рождение их сына Давида в 1966 году стало чем-то вроде национального праздника. Кстати, именно Сильви первой спела хит «Бензин на нуле» (Panne d’essence) и стала идолом тинейджеров, а после поразила всех исполнением La plus belle pour aller danser (написанной Азнавуром).
Вартан вместе с ее песенками легко экспортировать в любую точку мира. Она выступает перед толпами южноамериканцев и японцев, совершает турне от Канады до Турции. А ее хит «Любовь похожа на сигарету» (L’amour c’est comme une cigarette), благодаря Бенни Найману, добралась даже до Нидерландов.
Вы не поверите, но существует линия модной одежды, называющаяся Сильви Вартан. Платья разных фасонов носят названия ее хитов. Стоило ей одеться, как мальчишка, все бросились ее копировать, а она тотчас же спела об этом – «Как мальчишка» (Comme un garçon, 1968). Занятно, что текст куплетов она поет как крутой парень, а на рефрене превращается в чувственную девушку, мягко успокаивающую возлюбленного: «Но в твоих объятьях я – маленькая девочка, я теряюсь, когда тебя нет».
Вартан не хочет никого шокировать, напротив. В 1973 году они появляются на сцене вдвоем с Джонни Холлидеем, из этого легендарного дуэта французам запоминается примечательная фраза: «Даже если ты не самая великая любовь, ты подозрительно похож на нее». Это не помешало сказочной паре распасться в 1980 году.
Хотя Вартан и стала мировой знаменитостью, как актриса и певица она, конечно, уступает своим современницам – Франсуазе Арди и Франс Галль, чья карьера быстро набирала скорость одновременно с ней. Начав с «Проклятого Шарлеманя» (Sacré Charlemagne) и «Мальчиков и девочек» (Tous les garcons et les filles de mon âge), обе без видимых усилий завоевали большую публику. А Франс Галль к восьмидесятым годам выстроила изумительную осень своей карьеры, начавшейся под сенью Сержа Генсбура.
Что делать оригинальному художнику, если суперпопулярная песня «Привет, друзья» уже написана? Создать свой собственный хит, который будет принят всеми и сразу. В песне «Вместе с Йе-Йе» (Chez les Yé-Yé, 1963) Серж Генсбур описывает yéyés как племя, попав на земли которого он начинает охоту за своей Лолитой. Галль, Арди, Бардо и Биркин не возражали.
Его собственная карьера продвигалась с трудом, и он явил себя эдаким Пигмалионом для молоденьких певичек. Не вредно ли это для его карьеры?
Генсбур, ссылаясь на ироническую оду Жака Дютрона об оппортунизме, в 1968 году выразился вполне цинично: «J’ai retourné ma veste»[113], – и добавил: «Когда понял, что она подбита норкой». Песни Генсбура для Франс Галль, Франсуазы Арди и Брижит Бардо неплохо пополняют его банковский счет и делают автору хорошую рекламу, да и популярность растет.
«Доктор Джекилл однажды поймет, что люди любят не его, а мсье Хайда, которого он прячет», – эту песню (Docteur Jekyll et Monsieur Hyde, 1968) Генсбур написал о себе.
Фантастический успех Счастливчика Люка, Астерикса и Обеликса, Buck Danny[114] и Blake & Mortimer[115] вдохновили его на песню «Комиксы» (Comic strip, 1968), где он издевается над написанными в «пузырях» репликами персонажей и звукоподражаниями, вроде: падам! бабаба! тагада! вавава! – принятыми не только в комиксах, отдавая, таким образом, должное недооцененной части французского шансона: звукоподражанию.
Надо видеть, как увлеченно передает все эти звуки Брижит Бардо в их совместном клипе: «Клип! Клап! Банг! Блоп! Зип! Шебам! Пау! Визз!»
Генсбур, несомненно, держит руку на пульсе времени.
«I did it my way»
После национализации Суэцкого канала в 1956 году многим французским рабочим пришлось вернуться во Францию. Так юный Клод Франсуа, покинув вместе со своими родителями Египет, оказался в Ницце. Его отцу не нравилось, что сын ошивается по барам со всякими подозрительными типами, выступает как певец и барабанщик, но окончательно озверел родитель, когда сыночек выпустил в продажу сингл Le nabout twist[116] под псевдонимом Kôkô. Кстати, сингл провалился.
Но Франсуа и не думал сдаваться. Услыхав песню The Everly Brothers «Создан, чтобы любить» (Made to love), он сразу решил: на эту песню надо делать кавер. Однако права уже успели продать, и номер должен был записывать какой-то Лакки Блондо. Но разгневанный Cloclo[117] убеждает хозяев фирмы звукозаписи доверить работу ему.
Запись «Красивые, красивые, красивые» (Belles, belles, belles) сделала из юноши, изгнанного из Египта, звезду: он продал больше миллиона синглов. Сам Клод Лелюш снял для него клип – зимой, в лесу Фонтенбло, где певец танцует, окруженный весьма легко одетыми дамами, кидающими в него снежки. Поклонники Франсуа прослушали этот ярчайший шансон, по крайней мере, 1188 раз – во время его выступлений. В песне мудрый отец предупреждает сына об опасности, исходящей от девушек, «красивых, красивых, красивых как день».
Блондин с безукоризненной прической, в заправленной в брюки рубашке и соответствующем пиджачке, стройный и спортивный Клод Франсуа выглядит прилежнейшим учеником в классе и идеальным зятем. Гиперамбициозный Франсуа создает образ чересчур положительного, доброго и благородного юноши. Его хит – кавер-версия песни группы The Weavers – If I had a hammer[118] (Si j’avais un marteau, 1963), но Франсуа больше нравилось исполнение Трини Лопез.
Некоторые говорят о наивном и поверхностном содержании, не соответствующем оригиналу. Все указания на неблагоприятные условия жизни американских рабочих аккуратно пропущены. Франсуа со своим молотком пытается соорудить домик, насадить вокруг садик и весело поет о жизни счастливой семьи.
Успехи следуют один за другим: еще одна песня – «Я думаю об этом, потом забываю» (J’y pense et puis j’oublie), но личная жизнь как-то не задалась. Кажется, ему надо согласиться с мудрым отцом из своего первого хита.
Первая жена ушла от Франсуа к Жильберу Беко. А самая большая его любовь – Франс Галль – выиграла конкурс «Евровидение-1965», что привело Клода Франсуа в ярость. Именно тогда в их отношениях и возникла трещина. В конце концов Франс Галль достали его капризы, и она ушла к Жюльену Клеру.
Франсуа в депрессии, он едет в свое имение возле Мулен де Даннмуа, в пятидесяти километрах от Парижа. Несмотря на любовную трагедию, он ведет вполне активную жизнь. В то лето написал два хита. По приглашению Cloclo, Реве приезжает к нему 27 августа 1967 года. Раньше он уже предлагал Франсуа медленный танец «Для меня» (For me) – музыку без слов, но тому это предложение не понравилось.
Реве снова предлагает Франсуа тот же номер, и на этот раз расстроенный Cloclo берет эту музыку, но поправляет мелодию и собирается написать к ней соответствующий своему настроению текст. Первое предложение задает тон:
Je me lève et je te bouscule, / tu ne te réveilles pas, comme d’habitude. – «Я проснусь и сразу тебя разбужу, / Ведь ты, как обычно, дремлешь».
Вместе они пишут историю мужчины, который встает, в одиночестве пьет кофе, тихо покидает дом, а вечером ложится в холодную постель. Человека, который прекрасно знает, что жена ему неверна, но делает вид, что все идет как прежде и жизнь продолжается – как обычно.
Песня начинается спокойно, но оканчивается победными фанфарами и сценой, где мужчина занимается любовью со своей женой, comme d’habitude[119], и оба делают вид, будто им это нравится.
Через двадцать пять лет Франс Галль скажет, что она не узнает себя в этой песне, но ей приятно, что она стала для бывшего мужа источником вдохновения.
Comme d’habitude продвигалось медленно, но однажды этот номер увидел на телевидении Пол Анка, сразу же прилетел в Париж и приобрел права.
Конец отношений – конец куска жизни, подведение итогов, страдания обманутого любовника, продуманный рассказ артиста, оглядывающегося назад. Название Comme d’habitude в переводе сменится на My Way[120], Клода Франсуа сменит Фрэнк Синатра. Первоначальный текст изменится, станет глубже. Стоит ли говорить, что My Way стала самой известной песней на все времена? Что сегодня она насчитывает более тысячи кавер-версий? Что Comme d’habitude поднялась до уровня La mer, Les feuilles mortes, Non, je ne regretted rien и Ne me quitte pas[121] – наиболее часто исполняемых шансонов мира?
И до чего жаль, что нам никогда не узнать, каким Клод Франсуа стал бы в старости – ведь ему в 2011 году было бы всего семьдесят два года, и не услышим, как он поет классику Синатры…
I did it my way – ему бы это понравилось.
«Экран моих бессонных ночей»
Клод Франсуа никогда не стремился к актерской карьере, но в 2004 году его мастерски сыграл Бенуа Пульвордом в фильме «Подиум», герой которого, банковский служащий, вообразил себя Клодом Франсуа. Возможно, это была лучшая роль в жизни Пульворда; вдобавок – он сам спел все номера Клода Франсуа.
В шестидесятых годах возникает симбиоз шансона и кино. В 1966 году Золотую пальмовую ветвь фестиваля в Каннах получает фильм Клода Лелюша Un homme et une femme[122]. Жан-Луи Трентиньян и божественная Анук Эме сыграли свои роли блестяще, но теперь, через полвека, в первую очередь вспоминается мотивчик, сопровождавший фильм: ба-да-ба-да-ба-да-да-ба-да-ба-да… и, по-видимому, переживший его.
Гораздо больше шансонов, наоборот, прославились благодаря тому, что прозвучали в кино: Et pourtant Шарля Азнавура (Cherchez l’idole, 1963)[123]; Les copains d’abord Брассенса (Les copains, 1965)[124]; The windmills of your mind Мишеля Леграна (The Thomas Crown Affair, 1968)[125], который годом позже выиграет Оскара за лучшую песню. Французская версия, которую Легран спел сам, стала культовой классикой.
Дальше – больше: шансон и кино становятся друзьями. По следам Мориса Шевалье и Ива Монтана в сторону кинематографа потянулись Азнавур и Холлидей. В обратном направлении двинулись кинозвезды: Брижит Бардо, Джейн Биркин и даже Жанна Моро стали больше времени уделять шансону.
Моро спела томную «Индийскую песню» (India song, 1975, для одноименного фильма Маргерит Дюрас), потом – игривую «Водоворот» (Le tourbillon de la vie,1962, для фильма Jules et Jim Франсуа Трюффо).
И Серж Генсбур тут как тут: позволяет Катрин Денёв блистать в «Бог курит гавану» (Dieu fumeur de havanes, 1980).
Но дуэт Далиды с Аленом Делоном – прелестная выдумка. Кстати, первая мечтает стать звездой кино и время от времени берется за какие-то роли; а у второго столько харизмы, что его успех в качестве шансонье предопределен. «Слова, слова» (Paroles paroles, 1972) – чудесная пародия на галантную любовную болтовню. Ален Делон играет роль, которая хорошо ему подходит: роль beau parleur – обольстителя, использующего в своих речах самые заезженные штампы. Когда человек произносит: «Для меня твои слова – изумительная музыка, заставляющая звезды танцевать над дюнами» а вам не хочется тотчас же расхохотаться, у него есть шанс… Но Далида не теряет головы и отвечает, что лучше бы ему «сохранить свои карамельки, конфеты и шоколадки» для тех, кому понравятся танцы звезд в морских волнах.
В «Кино» (Le cinéma, 1962) Клод Нугаро перекидывает мостик между шансоном и кино. «Бардо может поехать в отпуск, / Ты всегда будешь моей звездочкой». Это шансон о человеке, который в бессонную ночь воображает, что снимает кино. А его бывшая возлюбленная играет в фильме главную роль:
D’abord un gros plan sur tes hanches
Puis un travelling-panorama
Sur ta poitrine grand format,
Voilà comment mon film commence,
Souriant je m’avance vers toi.
Сперва – крупный план, твоя задница,
Камера панорамирует вдоль тела
И переходит на холмы твоих грудей,
Так начинается фильм в моем воображении,
Я приближаюсь, напряженный момент.
Ритм ускоряется, чтобы подготовить появление супермена.
Un mètre quatre-vingts, des biceps plein les manches
Je crève l’écran de mes nuits blanches
Метр восемьдесят, мускулистый охотник,
Я счищаю с экрана свою бессонную ночь.
Нугаро заставляет тщательно отобранные слова танцевать под звуки джаза, но фильм не заканчивается счастливым соединением влюбленных. Экс-любовница неожиданно останавливается перед дверью. И он задумывается: а не схватить ли ее немедленно за задницу, как ему привиделось в ночном кино?
«Нет, я просто спрошу: как дела? – и поведу тебя в кино».
Нугаро прославился, когда спел «Яванский джаз» (Le jazz et la java), песню, в основе которой лежит мелодия Йозефа Гайдна. Этот номер делает честь джазу, жанру для знатоков, и той популярной музыке, которую родители и деды yéyé-молодежи считали важной. Нугаро, используя аккордеон вместе с пианино, создает шансон, который помещается как бы между Эдит Пиаф и Луи Армстронгом. В жаркие времена рок-н-ролла он примиряет разные поколения.
Трудно представить себе это, но Le jazz et la java и Le cinéma вышли на двух сторонах одного сингла. Нугаро послал свою пластинку Эдит Пиаф. Та пришла в восторг, позвонила ему в два часа ночи и, вытащив из постели, сообщила, что ее шофер вот-вот будет у его дверей.
Так смущенный Нугаро попал к Пиаф, которая попросила его писать для нее песни. К сожалению, она умерла через год и их сотрудничество не состоялось. На одной из своих последних фотографий Пиаф сидит дома на диване. Рядом с ней отчетливо видна пластинка с Le jazz et la java и Le cinema. Фото появилось после известия о ее смерти в Paris-Match. Нугаро не мог себе представить более удачной похвалы.
В восьмидесятых годах компания звукозаписи, с которой он сотрудничал, отказалась с ним работать. На последние деньги Нугаро уехал в Нью-Йорк, и там ему удалось записать еще одну пластинку, которая поразила и друзей, и недругов. В песне Nougayork* (1987), с восторгом принятой всеми, он совместил джаз и синтезатор, и снова у него вышло замечательно.
Он умер в 2004 году, и теперь его называют одним из лучших авторов шансона, сразу за Брелем и Брассенсом.
«Входит Зорро»
В результате счастливого брака между шансоном и кино широкой публике был представлен наконец вполне жизнеспособный малыш – блестящая работа сценариста и режиссера Жака Деми и композитора Мишеля Леграна, мастеров французского мюзикла. В 1963 году они покорили фильмом «Шербурские зонтики» (Les parapluies de Cherbourg) фестиваль в Каннах. Деми загипнотизировал и всю Францию своим, с первого до последнего кадра пропетым, фильмом. Один шансон «Без тебя я бы не смог прожить» (Je ne pourrais jamais vivre sans toi) чего стоит! Хотя надо сказать, что сегодня, несмотря на юную, очаровательную Катрин Денёв, он лишился своего магического воздействия.
Другой фильм того же режиссера, «Девушки из Рошфора», (Les demoiselles de Rochefort), отмечен везде, где только можно, как один из самых удачных французских мюзиклов. Яркие краски и joie de vivre[126] волною изливаются в зал с экрана, заполненного актерами, увидеть которых – всех вместе! – можно было только мечтать: и Мишель Пикколи, и Джин Келли в компании с Катрин Денёв и ее сестрой Франсуазой Дорлеак. Этот фильм – пример жульничества высочайшей пробы, так как в нем почти никто не поет сам (Джин Келли был слишком занят и не приехал на озвучивание, другие – из-за отсутствия вокальных данных). Сестры Дорлеак отлично имитируют зажигательную «Песню двойняшек» (La chanson des jumelles), в которой автор текста Жак Деми и композитор Мишель Легран дали себе волю.
Nous sommes deux soeurs jumelles, nées sous le signe des gémeaux
Mi fa sol la mi ré, ré mi fa sol sol sol ré do
Aimant la ritournelle, les calembours et les bons mots
Mi fa sol la mi ré, ré mi fa sol sol sol ré do.
Мы сестры-двойняшки, по гороскопу – Близнецы.
Ми фа соль ла ми ре, ре ми фа соль соль соль ре до.
Нам нравятся рефрены, шутки и цветы.
Ми фа соль ла ми ре, ре ми фа соль соль соль ре до.
Несмотря на плодотворное взаимодействие между шансоном и кино nouvelle vague[127] – Франсуа Трюффо, Жан-Люк Годар, Эрик Ромер и Клод Шаброль, посещаемость кинотеатров в шестидесятые годы падает. Если в 1947 году было куплено более 423 миллионов билетов, то в 1965 году – только 270 миллионов.
Собственно, все дело в техническом прогрессе, сильно повлиявшем на посещаемость кинотеатров. В пятидесятых годах началось производство телевизоров, к 1965 году счет их пошел на миллионы, и Франция из страны преданных посетителей кинотеатров превратилась в страну телевизионных наркоманов.
Шансонье приходят в кино не только потому, что хотят появляться на маленьком экране. Кинематограф вдохновляет их. В нашумевшем фильме «Айвенго» Пьер Вассилиу, знаменитый телевизионный герой, наряженный в доспехи, кричит: «Смотрите, на мне шлем моего дяди. / Сарацины, убирайтесь домой!»
Правда, «Айвенго» пришлось стерпеть рядом с собой другого героя. Гастролируя по Соединенным Штатам, Анри Сальвадор случайно увидел популярный телесериал «Зорро». Образ современного героя, скачущего на лошади, вдохновил его, и по возвращении он сочинил пародийный номер-кабаре «Зорро прибыл» (Zorro est arrive), героя своего он называет sans se presser – «неторопливым». Все лето 1964 года этот смешной номер крутили по радио, он попал в хит-парад наравне с Джонни Холлидеем. А через год герой в черном плаще вылетел на экран верхом на черной лошади, и миллионам французов сразу стало ясно, что прискакал он из шуточной песенки Сальвадора.
Влияние телевидения распространилось и на политику. Во время президентских выборов 1965 года дебаты кандидатов впервые проходят в прямом телеэфире. Де Голль, в отличие от своих противников (среди них – Франсуа Миттеран), не стал выступать на телевидении, так как считал, что и без того легко победит. Но в первом раунде он получил всего 45 % голосов, вынужден был дать телевизионное интервью и во втором раунде все-таки победил Миттерана.
Наверное, Де Голль частенько вспоминал молодого человека, оказавшего ему за двадцать два года до этих выборов важную услугу. Когда он произносил речь по поводу освобождения Парижа, стоя на балконе ратуши, туда набилось столько народу, что он едва не упал в толчее, но некий юноша поддержал Де Голля и помог ему устоять.
Так вот: Миттеран всегда уверял, что он и есть тот самый юноша.
В Inventaire 66 («Отчет за 1966 год») – молодой Мишель Дельпеш упоминает о мини-юбках, войне во Вьетнаме, о «вот такукусеньком Сметье» (малыше Холлидея и Вартан) и победе «Мужчины и женщины» на Каннском фестивале.
В конце каждой строфы – рефрен: «но все тот же президент». Да, Де Голль твердой рукой правит страною, но на этот раз победа досталась ему нелегко, а значит – доверие к нему уменьшается. Кончается эпоха.
«Et j’ai crié! Crié!»[128]
Тирания yéyé-музыки, походы в кино и сидение у телевизора прерываются лишь раз в год, во время каникул. С 1965 года около 29 миллионов французов, в основном – летом, покидают свои дома. Море, солнце и пляж с шестидесятых годов вошли в моду во Франции, более того – стали для них необходимостью.
Множество так называемых летних хитов воспевают счастье каникул: от Паскаля Данеля – «Оставим пляж романтикам» (La plage aux romantiques, 1966) до «Небо, солнце и море» (Le ciel, le soleil et la mer, 1965) Франсуа Дегеля, оба вполне могут служить рекламой для бюро путешествий.
Нежные юнцы тоже полюбили каникулы. Они стали собираться в «детских» лагерях, вдохновивших Пьера Перре в 1966 году на песенку «Веселые каникулярные лагеря» (Les jolies colonies de vacances), которая благодаря зажигательному припеву до сих пор звучит свежо. А игривое звукоподражательное йуу-кайди-ай-ди-ай-да – просто неотразимо.
Французской молодежи, выучившейся играть и петь под гитару на песенках Юга Офрэ, несть числа. Они неизменно присутствуют у лагерных костров в шестидесятые годы: от резкого hissez haut[129] из «Сантиано» (Santiano, 1962) и до медленного «нет-нет-нет, не красней, не смущайся, у тебя такие красивые глаза» из его классической «Селин» (Céline, 1966).
Очень многие матери рассказывали своим дочерям об этих хитах Офрэ. Одна из них – госпожа Дион из Канады.
Помнит ли кто-нибудь хиты Кристофа (Christophe)? «Марионетки» (Les Marionnettes), или «Мать» (Maman), или «Обнаженная, как море» (Nue comme la mer)? Боюсь, что нет.
Самый большой успех, которого он достиг в 1965 году, давно забыт. Кто в свое время не танцевал под «Алину»? Барабанная дробь, легко узнаваемое пение в сопровождении скрипок вначале. И, чтобы все заткнулись в изумлении – слова песни: et j’ai crié! Crié! или et j’ai pleuré! Pleuré! [130]Pleurer en crier – самые часто упоминаемые в мире французские глаголы.
В начале песни Кристоф берет нас с собой на пляж, где он, глубоко опечаленный, рисует на песке лицо Алины. Потом дождь смоет его рисунок. Гимн недолго продолжавшейся Любви.
История слишком красива, чтобы быть правдой. Летом 1965 года Кристоф лечил зубы у врача. Ассистентка заморозила ему зуб. Пока он ждет, когда подействует лекарство, она говорит, что ее зовут Алина. Кристоф смотрит ей в глаза и понимает, что вот-вот появится песня.
Говорят, ему было больно, когда ему ставили пломбу, он даже кричал от боли, – вот откуда взялся рефрен «et j’ai crié! Crié!».
Через сорок лет неподражаемый певец / автор / ведущий / комик и профессиональный хамелеон Патрик Себастьян угощает Францию гомосексуальной версией «Алины». Называется – Ален (Alain), с таким рефреном: «J’ai crié, crié, Alain, pour qu’il revient»[131]. Фанаты грамматики ужасно возмущены, правильно должно быть: pour qu’il revienne. Да, здесь больше подходит сослагательное наклонение, но, как бы сказал Себастьян, у рифмы свои законы.
В том же году «Алине» пришлось соперничать с другим великим хитом. Семнадцатилетний Эрве Вилар, проходя в метро мимо большого плаката, рекламирующего остров Капри, мурлыкал себе под нос новейший номер Шарля Азнавура «Это – конец» (C’est fini). И неожиданно разродился песней «С Капри покончено» (Capri, c’est fini). Надо полагать, эта музыка уже зазвучала у вас в голове? И вы готовы продолжать: «То был город / Моей первой любви» (Et dire que c’était la ville / de mon premier amour).
Итак, в 1965 году Вилар со своей старомодной романтической песенкой обогнал всех yéyé-рокеров. Со временем, когда культура клипов стала нормой, эта песня была записана как scopitone. Собственно, scopitone – это особый музыкальный автомат с экраном, на котором можно проигрывать клипы. Потому и клипы получили название scopitone.
Занятно, что клип снимали не на Капри (впрочем, и в песне декорация не вполне прописана), но под сенью замка Франциска I Шамбор, на берегу Луары. Вилар, ради соблюдения приличий, снялся в нем с девушкой. Хотя – как и Трене с Мариано – он принадлежит к певцам (не стоит забывать и еще одного – Дэйв*), поющим о женщинах, но думающим о мужчинах. Вопрос о том, кем был брошен певец, мужчиной или женщиной, остается в клипе открытым. Capri, c’est fini – песня об однополой любви. Позднее Вилар сам открыто заявил о своих предпочтениях.
Номер построен на повторах. «Мы больше туда не вернемся» (Nous n’irons plus jamais) – что-то вроде повторяющейся мантры, да и Capri, c’est fini повторяется больше двадцати раз. Кстати, название песни построено на популярной французской поговорке. Когда, к примеру, национальная сборная в очередной раз проигрывает, газеты пестрят заголовками: Les Bleus, c’est fini![132]
Так что самим названием Эрве Вилар подчеркивает, что в его песне говорится о провале.
«Вдоль тропинки в саду отца»
С 1965 года становится ясно, что ветер переменился. Французский рок-н-ролл, yéyé, прошел свой апогей, популярность его падает. В «Если останется лишь один, это буду я» (Et s’il n’en reste qu’un je serai celui-là, 1966) Эдди Митчелл романтизирует близкий закат своего жанра, цитируя хит Эрве Вилар: Un caprice, c’est fini – «Просто каприз, с этим покончено». Митчелл старается не унывать: словами, позаимствованными у Виктора Гюго для названия песни, артист дает понять, что он покинет лодку рок-н-ролла последним.
Всякий, кто слышал его завораживающие номера – «У меня было двое друзей» (J’avais deux amis, 1965) или «Я забыл ее забыть» (J’ai oublié de l’oublier, 1966), согласится, что Митчелл, пожалуй, единственный француз, чьи песни шестидесятых годов с честью выдерживают сравнение с англоязычным рок-н-роллом. «Эдди Митчелл – самый американский американец среди французов», – замечательно подытожил композитор и певец Морт Шуман.
Позднее Митчелл стал популярным эстрадным певцом с такой классической песней, как «По дороге в Мемфис» (Sur la route de Memphis, 1976) и успешнейшим во Франции хитом «Цвет мятного лимонада» (Couleur menthe à l’eau, 1980).
В июне 2011 года Митчелл отметил пятидесятилетие карьеры весьма успешным концертом в Лилле. Высшей точкой концерта стало появление на сцене духового оркестра, вместе с которым старый рокер исполнил песню Генсбура «Старый мошенник» (Vieille canaille, 1979). Женской части аудитории едва удалось удержаться, чтобы не скинуть с себя все.
Он попрощался с публикой новейшим – и, одновременно, последним – синглом «Вернуться» (Come back, 2010): «Я не удивлю вас еще одним возвращением. / Грустно снова прощаться. / Нет! Я не вернусь».
Зал аплодирует стоя, сердца зрителей трепещут, кто-то плачет. Они присутствуют на концерте Митчелла, выходившего на сцену еще с Морисом Шевалье, а ведь Шевалье был знаком с самим Аристидом Брюаном, – тень столетнего французского шансона осенила этот вечер, сделала его незабываемым.
К сожалению, именно на долю Эдди Митчелла выпало объявить соотечественникам, что французский yéyé-рок не сможет выдержать конкуренции с The Rolling Stones, The Beatles, The Who, а позже – и с The Doors, Дженис Джоплин и Джимми Хендриксом.
Публика, любившая рок, обратилась к англоязычным звездам, так что французским певцам оставалось возделывать свой собственный садик. Этим и занялись Эрве Вилар, Кристоф, да и Клод Франсуа, сменивший стратегию еще в «Как обычно». В это неспокойное время над горизонтом восходит звезда человека, которого Брель называл «нежным садовником любви» – Сальватора Адамо.
Адамо завоевал сердца с «Вы позволите, мсье?» (Vous permettez monsieur?), «Падает снег» (Tombe la neige) и «Инш Алла» (Inch’Allah). Он использует в своем творчестве истинные жемчужины французской поэзии. К примеру, воспевая отчаяние разбитого сердца, Адамо использует в шансоне «Бедный Верлен» (Pauvre Verlaine, 1968) работы самого Поля Верлена. Оригинальное смешение любовной печали с любовью к литературе.
В 1993 году бельгийский рокер Арно произвел сенсацию своим выступлением с классической песней Адамо «Девушки с морского берега» (Filles du bord de mer) и тем прославил ее автора среди современников.
Классический шансон Бреля и Брассенса с честью выдерживает штормовой ветер англоязычного рока. Как раз в шестидесятых годах эти двое достигают пика своей популярности.
Азнавур бесстрашно продвигается вперед.
Жан Ферра пожинает плоды успеха со своей песней «Ночь и туман» (Nuit et Brouillard), – кстати, написанной о концлагерях, а годом позже выпускает сельскую идиллию «Гора» (La montagn).
«И увидел деревья, росшие вдоль тропинки в саду отца, / И ребенком я знал, что она никогда не кончится», – спел Вим Соннефельд в 1967 году и совершенно свел с ума Нижние Земли музыкой Ферра. Народ буквально впал в обморочное состояние (текст нидерландского варианта написал Фризо Вигерсма):
Крестьянский парнишка в классе,
тележка гремит по камням,
колодец на ратушной площади,
тропинка через поля,
скот на лугу у фермы…
Эта песня вызывает сладостные воспоминания о прелестном, буколическом прошлом деревни, от которого остались лишь «почтовая открытка и воспоминания».
Впрочем, исходная песня Ферра имеет несколько иное содержание. Он описывает французские деревни, которые постепенно пустеют, продолжая демонстрировать миру средневековый образ жизни. В забытых деревнях департаментов Ньевр или Крёз всякий может своими глазами увидеть последствия исхода. «Но все-таки гора красива», – поет Ферра, рассказывая о своем возлюбленном департаменте Ардеш и деревушке Антрег, стоящей на горе, откуда открывается вид вниз на реку Волан.
За первый год продано более пяти миллионов синглов «Горы». Париж покорен этим гимном о забытой, счастливой сельской жизни.
Ферра продолжает идти своим путем, вымощенным коммунистической идеологией. Впрочем, в 1980 году он наконец выпускает песню «Баланс» (Le bilan), в которой открещивается от жесткой сталинской линии. Слава Ферра не интересовала, но он продолжал выпускать пластинки, которые нравились широкой публике до самой своей смерти, последовавшей в 2010 году.
Французское правительство продолжает тщетно бойкотировать Nuit et Brouillard Ферра, но почему-то вполне благосклонно принимает «Гёттинген» (Göttingen, 1964) Барбары.
В июле 1964 года певица без большого энтузиазма приняла приглашение выступить в немецком городе Гёттингене. Она не забыла еще грохота нацистских сапог (ее отец только случайно избежал отправки в концлагерь), но после долгих колебаний согласилась.
Весьма теплый прием обрадовал Барбару, и она продлила свое пребывание. И в последний день написала «Гёттинген».
Может быть, хорошо, поет Барбара, что у французов есть Сена и Верлен, но не стоит забывать, что в городе Гёттингене царит печаль, а розы здесь цветут, как и везде, и самое главное, – дети здесь такие же, как везде.
Эта песня – ода о том, как часто дружба между Германией и Францией подвергается проверке, и призыв к тому, что надо любой ценой избегать того, чтобы «снова ударили в набат […] и загрохотали орудия», и о том, что «боль моего сердца заставила Гёттинген плакать».
Франсуа Миттеран, взявшийся за восстановление дружеских связей с Германией, использовал эту песню во время франко-германских переговоров.
Барбара прошла длинный путь, каждый шаг которого отмечен памятниками шансона. Начала она с пластинки «Барбара поет Брассенса» (Barbara chante Brassens), за ней последовала «Барбара поет Бреля» (Barbara chante Brel).
И, наконец, она собирается с силами, чтобы идти своим путем: «Барбара поет Барбару» (Barbara chante Barbara, 1964). Пока Франция танцует под музычку yéyé-молодежи, она пишет «Нант» (Nantes) – серьезную песню, в которой описывается ее поездка в этот город на западе Франции, «потому что он хотел повидаться». Кто – «он»? И только к концу песни становится понятно, что речь идет о поездке к отцу, которого она не видела с самой войны, отцу, который изнасиловал ее, когда она была маленькой, который теперь находится при смерти. Пришло время забыть о ненависти, пришло время простить, но она опоздала на Большую Волчью улицу, 25, и никогда уже не сможет «улыбнуться ему и простить».
Эта песня сильно отличается от ее обычного легкого стиля и гитарного аккомпанемента, но она получилась весьма убедительной, искренней и простой (голос и пианино). Выдуманная Барбарой Большая Волчья улица в 1986 году появилась в Нанте благодаря вмешательству городского управления – история похожа на случай с кафе «Пушкин» из песни «Натали» Жильбера Беко.
У Барбары не слишком много хитов. В десятку популярных она попадала лишь однажды. В 1970 году она даже использовала старый текст, чтобы заполнить очередной диск. Оркестровку использовала лишь раз в жизни.
Но стоило Барбаре оставить простоту и умеренность в музыке, как успех ее у широкой публики вырос лавинообразно. Случилось это, когда она выступила с новой песней, «Черный орел» (L’aigle noir). Название песни заставляет вспомнить ее тонкий, высокий силуэт, черную одежду, тонкий нос с горбинкой и мощные взмахи худых рук. Черный орел – не самый плохой образ, чтобы запомнить Барбару. Пусть это ее единственный хит, но знатоки шансона любят другие жемчужины ее творчества – автобиографическую «Мои мужчины» (Mes hommes, 1968), грустную колыбельную «В лесочке Сент-Аман» (Au petit bois de Saint-Amand, 1964) или отчаянную песню Марты Уэйнрайт, которую Барбара пленительно повторила в своей «Скажи, когда ты вернешься?» (Dis, quand reviendras-tu? 1962). Песни Барбары – это музыкальная поэзия навсегда, лекарство от плохого настроения.
«Джонни Холлидей в клетке»
Антуан хотел стать инженером, но во время поездки по Америке открыл для себя американский народный рок. Заразившись от Боба Дилана и Донована, он начинает и сам писать песенки. 8 января 1966 года Франция знакомится с Антуаном (как он себя ей представил) во время живой телетрансляции. Страна увидела молодого человека с длинными волосами, на нем была рубашка в цветочек, а аккомпанировал он себе на гитаре и губной гармошке. Консервативная и традиционная Франция отнеслась к этому хиппарю с презрением.
Совершенно неожиданное появление его «Болтовни Антуана» (Les élucubrations d’Antoine, 1966) наделало переполоху. В его talking blues[133] в стиле диланского Subterrean Homesick Blues[134] Антуан сваливает в одну кучу разные знаменитые имена. И одновременно отчаянно дует в губную гармошку и кричит Oh yeah![135]
Он защищает свои длинные волосы не потому, что они красивые, а «потому, что мне это нравится». Еще он хвалит цветочки на своей рубашке. «Вопрос в том, чтобы быть впереди своего времени, вы и понятия не имеете, как это делается».
Вызывающий образ Антуана – штука новая и понравилась молодежи чрезвычайно. К концу года был продан почти миллион синглов.
В шестом куплете хиппарь Антуан выставляет на посмешище полубога, рокера Джонни Холлидея, и призывает его измениться:
Tout devrait changer tout le temps,
Le monde serait bien plus amusant,
On verrait des avions dans les couloirs du métro,
Et Johnny Hallyday en cage à Médrano
Все на свете когда-то должно поменяться,
И мир будет весело с нами смеяться,
Самолеты влетят через двери в метро,
А Холлидея посадят в клетку в Медрано.
Медрано – известный цирк, долгое время находившийся в здании на бульваре Рошешуар в Париже, а сегодня – один из самых крупных гастролирующих цирков. Антуан издевается над Джонни, сравнивая его с прирученным хищником.
Но Джонни не собирается позволять всякому выскочке обижать себя, через несколько недель он выпускает шансон с говорящим названием: «Волос долог – ум короток» (Cheveux longs et idées courtes).
Он выходит на сцену в майке с надписью «Остановите войну», и сообщает, что войну остановить ничего не стоит – достаточно всех накормить. Впрочем, продолжает свои размышления Джонни, нашим предкам эти меры не помогли, и весело добавляет: «Наверное, у них волосы были недостаточно длинными».
Теперь, продолжает Джонни, меня «уж наверняка посадят в клетку» – это, если вы не поняли, он на Антуана намекает. – Впрочем, продолжает он, для того, чтобы со мной это сделать, «недостаточно иметь длинные волосы».
Менеджеры обоих шансонье, встретившись, становятся добрыми приятелями – и с упоением обсуждают перебранку своих подопечных. Надо ли говорить о том, с какой радостью следит за их безобразными плясками пресса и с какой скоростью растет рейтинг обоих?
Кстати, совершенно неожиданно мы обнаруживаем, что шансонье внимательно следят за общественным прогрессом. Самая последняя строфа «Болтовни Антуана», можно сказать, провидческая. Он советует побыстрее «разрешить продажу противозачаточных пилюль».
Раз пилюли уже пять лет, как легализованы в Америке, то почему Франция должна отставать? Франсуа Миттеран, послушавшись (уже второго в его случае!) шансонье, включает этот пункт в свою предвыборную президентскую кампанию 1965 года, но проигрывает Де Голлю.
И все-таки Миттеран и Антуан добились своего, 28 декабря 1967 года продажа противозачаточных пилюль разрешена.
Не стоит преувеличивать влияние шансона на политическую жизнь; в основном французские хиппи поют о peace, love &understanding[136].
Холлидей в экзотической рубашке, с букетом цветов в руке выглядит, «как будто гуляет по Сан-Франциско». Если кто-то и принимает эскапады Жака Дютрона за искусство (je retourne ma veste, toujours du bon côté[137] – из L’opportuniste), то это – враги, вроде псевдо-Элвиса, которого изображает Холлидей. Дютрон, со своей стороны, очень серьезно обсуждает всякую хиппи-фигню, о чем он и сообщает в «Хиппи-хиппи ура» (Hippie hippie hourrah, 1967), где предлагает любить цветы, марихуану и даже своих недругов. Пока психоделические гитары воют и ты слышишь из микрофона причмокивание губ, он поет, как всегда, tongue in cheek:[138]
Je suis hippie, je suis hippie,
C’est ma nouvelle philosophie
Hippie, hippie, hourrah!
Хиппи, хиппи я.
Вот философия моя.
Хиппи-хиппи ура!
Ровно за год до описываемых событий Дютрон возник, буквально из воздуха, с песней «И я, и я, и я» (Et moi, et moi, et moi). Он попросил писателя и журналиста Жака Ланцмана написать пародию на «Болтовню Антуана» и одновременно высмеять индивидуализм yéyé-генерации. Сам Дютрон сочинил музыку. Текст Ланцмана начинается с описания мелких проблем (от головной боли из-за вегетарианской диеты до ожидания месячной зарплаты), из которых во всем мире складываются проблемы крупные. И Клода Франсуа он не обошел вниманием. Каждая строфа оканчивается на j’y pense et puis j’oublie (название одного из хитов Клода Франсуа: я думаю об этом и сразу забываю), а заканчивалась песенка так: c’est la vie, c’est la vie[139].
Дютрон исполнил этот номер в иронически-отстраненной, почти безразличной манере, которая позже станет его фирменной маской. В 1967 году он приводит в восторг не только Франсуазу Арди, но и премьера Франции. В песне «Кактусы» (Les cactus) он рисует картину враждебного мира, который только и ищет возможности сделать тебе гадость (припасенные для постороннего неприятности он образно называет «кактусами»).
Чтобы подчеркнуть предательские приемы оппозиции, Жорж Помпиду цитировал «Кактусы» в парламенте.
В холодные зимние месяцы, еще до появления «Лета любви» (The Summer of Love, 1967), Дютрон сообщает всем, как он любит девушек. J’aime les filles[140] – джентльменские принципы опытного шармёра, раздающего в элегантно-безразличном стиле (je-m’enfoutisme[141]) элегантные намеки и фривольные продолжения из шансона «Плейбои» (Les play-boys, 1966): «Экстра-игрушка моя наготове, / Девушки падают мне на колени».
«Я вскарабкался на Венерин Холм»
Вдруг повсюду стали проповедовать любовь, но если кто-то в шестидесятых произносил слово «любовь», то имелся в виду только секс. То же самое относится к песням. А ведь всего за несколько лет до того требовалась сильнейшая лупа, чтобы разглядеть намеки на этот самый секс. В «Песне состарившихся любовников» (La chanson des vieux amants, 1967) Жак Брель пытается оправдать супружескую неверность такими словами: «ведь нужно, чтоб и тело ликовало». Действие менее известного шансона – «Газ» (Le gaz, 1967) – разыгрывается в борделе, где мужчины заявляют друг другу «Я – человек газированный» и объясняют, что они приходят сюда не только для того, чтобы пивка выпить.
На самом деле Брель, очевидно, доставляет внимательному слушателю огромное удовольствие своими шансонами. «Роза» (Rosa, 1962), которая, кстати, очень удобна для желающих выучить латинские склонения, начинается с фразы: «Это самое старое в мире танго…» Весьма неоднозначно. И при чем здесь грамматика? На самом деле этот шансон – гимн племяннице певца Розе. Зная это, легко представить себе, как Брель танцует с племянницей, принимая одну за другой положенные в танго позы:
В песне «Сделай мне больно, Джонни» (Fais-moi mal, Johnny, 1956) Борис Виан заворачивает покруче. От певицы Магали Ноэль требуется имитация жесткого секса. В своей садо-мазо-миниатюре он заставляет Ноэль соблазнить мужчину любым способом. Она завлекает отловленного на улице Джонни в свою комнату и бросается к нему, выкрикивая дикий рефрен:
Fais-moi mal, Johnny, Johnny, Johnny
Je ne suis pas une mouche… zoum!
Fais-moi mal, Johnny, Johnny, Johnny
Moi j’aime l’amour qui fait boum!
Сделай мне больно, Джонни, Джонни, Джонни,
Я тебе не муха, чтобы биться о стекло… жжжжж!
Сделай мне больно, Джонни, Джонни, Джонни,
Хорош болтать, займись делом!
Магали Ноэль исполняет свою задачу превосходно, имитируя дикую страсть. А тут еще вступает сам Виан и противным голосом опытного соглядатая трижды выдыхает: «делай, делай, делай ей больно». Но и это не возбуждает беднягу Джонни. В ярости она обзывает его «животным». Джонни не может стерпеть оскорбления, слышатся звуки пощечин, и Магали начинает плакать и жаловаться, что теперь будет ходить вся в синяках.
Мощный, завораживающий ритм выводил этот шансон «за грани дозволенного». Разумеется, песня довольно долго входила в список запрещенных.
Виан продемонстрировал недюжинную храбрость, явившись со своим, скажем так, неоднозначным шансоном в те времена, когда слово «секс» стыдливо замалчивалось. Но Генсбур, представивший немного позже «Сладости» (Les sucettes, 1962), продвинулся по запретной местности еще дальше. Юная Франс Галль, даже не подозревая, что она поет, исполнила гимн оральному сексу. Впрочем, двусмысленность текста показывает: называть вещи своими именами все еще невозможно.
«А как быть с Брассенсом? – воскликнет, очнувшись, любитель шансона. – Он-то открыто поет о своих желаниях?» Например, в «Фанфарах славы» (Les trompettes de la renommée, 1962) он комментирует процесс траха с маркизой так: «Я вскарабкался на Венерин холм». Да, Брассенс у нас ловкач и способен облечь в александрийский стих любые непристойности, не хуже таких гигантов, как Расин или Бодлер.
Папаше Брассенсу прощается многое, но далеко не все, и к его шансону у цензоров тоже возникали вопросы. «Фанфары» – далеко не единственная его песенка, удаленная с радио. Послушайте-ка для интереса «Порнографию» (Le pornographe), «Девчонку за сто су» (La fille à cent sous) или «Редиску» (Le radis) с текстом в руках, и вы поймете, что я имею в виду.
Шансон «Fernande» построен чуть менее искусно, чем «Фанфары славы». Брассенс исполняет, не краснея, гимн мастурбации:
Quand je pense à Fernande
Je bande, je bande
Quand j’pense à Félicie,
Je bande aussi,
Quand j’pense à Léonore,
Mon Dieu, je bande encore,
Mais quand j’pense à Lulu,
Là je ne bande plus.
Лишь вспомню о Фернанде,
так встанет, так встанет…
Моник и Доминик?
Встает, как штык!
Лишь вспомню Франсуазу,
встает, хотя не сразу,
но вспомню Фелиси —
висит, как ни тряси[143].
Почему же цензура промолчала? Да просто хит Брассенса о мастурбации впервые вышел на диске в 1972 году, уже после сексуальной революции.
А через сорок лет его исполнила Карла Бруни, в ту пору – Первая леди Франции.
«Раздень меня!»
И снова цензура начеку. Чтобы сказать, что хочешь переспать с кем-то, замечает Мишель Польнарефф, у французского певца есть одна возможность – просюсюкать: «твои глаза самые голубые в мире»; или: «я жив, только пока ты улыбаешься». Польнареффу надоели вечные условности, он готов взорвать ситуацию. И в 1966 году выпускает шансон «Любовь с тобой» (L’amour avec toi), где прямо называет вещи своими именами:
Il est des mots qu’on peut penser
Mais à pas dire en société
moi je me fous de la société
et de sa prétendue moralité
j’aimerais simplement faire l’amour avec toi.
Есть слова, которых вслух не скажешь,
Которые нельзя произносить в обществе,
Но мне плевать на общество
И его показную мораль,
Я хочу заняться с тобой любовью.
На этот раз – ни чувственного александрийского стиха, ни фривольных недоговоренностей. Польнарефф говорит прямо, без обиняков: я хочу с тобой переспать. Цензор не согласен, но сознает, что власть его ослабевает, и приговаривает шансон к трансляции поздним вечером.
С 22:01 «Любовь с тобой» может, расправив крылышки, вылететь в эфир.
Через год в игру вступает Жюльетта Греко. Гранд-дама, впахивающая на ниве шансона уже почти двадцать лет, подыскивает песенки для своей новой пластинки. И когда парочка Робер Нел и Габи Ферлор предлагает ей шансон «Раздень меня» (Déshabillez-moi), Греко сразу соглашается. Ее низкий, глубокий голос звучит прекрасно: она – страстная женщина, умоляющая, чтобы ее раздели:
Déshabillez-moi, déshabillez-moi
Oui, mais pas tout de suite, pas trop vite
Sachez me convoiter, me désirer, me captiver
Déshabillez-moi, déshabillez-moi
Mais ne soyez pas, comme tous les hommes, trop pressés.
Раздень меня, раздень меня совсем,
Но не спеши, не сразу и не быстро.
Сумей хотеть меня, желать и покорить,
Раздень меня, раздень меня совсем,
Но не спеши, не сразу и не быстро.
Только в 1965 году французские женщины получили наконец право устраиваться на работу или открывать банковский счет без согласия отца или мужа. За двадцать один год до этого они получили право голосовать. Но появление противозачаточных пилюль впервые в истории раскрепостило женщин полностью.
Некоторые феминистки, конечно, считали, что пилюли делают из женщины «машину для сексуального удовлетворения» мужчин. Но большинство женщин сразу поняли, что все ровно наоборот: пилюли освободили их, сделали сильнее. Женщина получила возможность взвесить все за и против и сама сделать выбор.
Шансон Греко плывет по морю эволюции общества. Греко поет негромко, но иногда голос ее усиливается, потом падает до шепота, потом она тихо стонет, шепчет что-то… Это она управляет своим гипотетическим любовником, это она приказывает.
Кроме того, Греко добавляет к тексту лишнюю строку: Et vous… Déshabillez-vous! Приказ мужчине: «а теперь разденься сам» – так завершает свой шансон Новая Женщина.
Цензура давно сдалась, она молчит. «Раздень меня» крутят по радио целыми днями. Жизнь дала Греко возможность спеть то, что она спела.
С первого своего выхода в 1949 году она выступает в довольно длинном черном платье с длинными рукавами. И, таким образом, выгодно отличается от поп-идола Милен Фармер: Déshabillez-moi в исполнении Фармер в 1987 году звучит несколько сюрреалистически, потому как не вполне понятно, что с нее снимать, кроме, разве что, кружевных колготок.
Телевизионный дуэт Жюльетты Греко с Анри Сальвадором (1972 года) выглядит гораздо элегантнее. Это талантливое шоу придает новый смысл их отношениям. Греко полностью держит ситуацию в своих руках. Сальвадор стоит рядом с ней – молча. Но как он молчит! За него говорит его лицо, выражающее то восторг, то отчаяние. Лишь один раз он открывает рот – и тявкает, как болонка. Это их совместное выступление заслуживает, чтобы его запомнили.
«Под булыжниками – пляж»
После публикации в 1967 году послания Папы Павла VI «О человеческой жизни» (Humanae vitae) нравственный авторитет Церкви снижается. Дело в том, что в своем послании Папа отверг право верующих на использование противозачаточных средств. И тут не только многие верующие, но и выдающиеся теологи решили игнорировать послание Папы.
Летом того же года хиппи всего мира собираются в Хайт-Эшбери, на окраине Сан-Франциско. И называют свое сборище «летом любви»… и, конечно, наркотиков, ну и еще, чтоб лишний раз не собираться – борьбы за мир, а главное, против американских солдат во Вьетнаме.
Праздник прошел не очень удачно. На маленьком участке земли собралось слишком много народу, еды не хватало, а стремление к свободной любви то и дело приводило к вульгарному насилию. Так что хиппи скоро разъехались по домам, сеять свои «цветочки» по всему миру.
И результат не заставил себя ждать. В городе Нантере, к западу от Парижа, на кампусе местного университета, началось движение против строгого разделения жилых помещений на мужские и женские.
Скоро выяснилось, что при некоторой изобретательности спальни девушек оказываются вполне доступными. И тогда стены покрываются призывами, вроде: «Нефиг работать!» и «Все разрешено!».
В январе 1968 года министр спорта и воспитания молодежи открывает на кампусе в Нантере бассейн олимпийского класса. В шестидесятые годы бассейн в университете – единственное место, где достаточно раздетая молодежь может вполне легально друг друга рассматривать. Конечно, многие юноши пытаются «поймать рыбку»… то есть – девушку, конечно. Занятно, кстати, что французский глагол draguer (соблазнитель, ловец) происходит от старофламандского dregge (сеть для ловли рыбы). Но это – à propos.
«Господин министр, я прочел вашу Белую книгу о юношестве. В ней триста страниц, и нет ни одного слова о наших сексуальных проблемах».
Молодой, рыжий парень задал этот вопрос, прервав речь министра, который посоветовал юному нахалу освежиться в бассейне.
Но ответа министра никто не запомнил. Зато вся Франция запомнила имя студента, посмевшего спорить с министром: Даниэль Кон-Бендит, будущий лидер майских беспорядков 1968 года, а затем – председатель партии зеленых в Европейском парламенте.
В Нантере начинаются волнения, к середине мая волнения достигают Парижа, особенно жарко было в Сорбонне, где против студентов даже возбудили дело. Запахло жареным.
Телевидение и фотографы показывают публике летящие булыжники. «Под булыжниками – пляж», сообщают бесчисленные граффити. Полиция действует жестко, задерживает многих протестующих. Телевизионные картинки парижских бунтовщиков расходятся повсюду, Париж становится центром мира. Майский бунт – это успех средств массовой информации.
Четвертого и пятого мая беспорядки не утихают. Жесткие действия полиции только накаляют ситуацию. Собственно, бунт начали студенты, недовольные старой системой обучения, нехваткой необходимого оборудования и устаревшими правилами разделения по сексуальному признаку, но в эти два дня цели их борьбы меняются.
Теперь студенты выступают против французского государства. Пути назад нет. Утром шестого мая Латинский квартал выглядит как после боя. Правительство в отчаянии. Даже опытный Де Голль растерялся. Но самое худшее впереди.
Четырнадцатого мая началась забастовка рабочих. Студенты и рабочие объединились. Неожиданно к ним присоединяются учителя, почтовые работники и государственные служащие. Актеры и певцы временно приостанавливают свою деятельность. Жан Ферра дает концерт в Бобино и всю выручку отправляет в кассу забастовщиков. Революционные лозунги быстро сменяют друг друга:
«Будь реалистом, проси невозможного»,
«Запрещено запрещать»,
«Не говори больше профессор, говори Отвали сволочь!».
В Латинском квартале продолжают работать светофоры, но движения уже нет. Ситуация вышла из-под контроля. Доступ к бензоколонкам заблокирован, образовались огромные очереди за бензином. Франция словно впала в ступор.
В Париже неспокойно, в памяти встают картины то 1789 года, то – 1871, года Коммуны, то – 1936, года Народного Фронта. Но теперь протестует не голодный пролетариат, а сыновья и дочери состоятельных горожан.
В память пожара Коммуны 24 мая они поджигают Биржу.
А что же Де Голль? Он отстранился. 26 мая премьер-министру Помпиду удается заключить соглашение с профсоюзами, но другие участники волнений отказываются его принять. Не пора ли сформировать временное правительство? Именно так думает Франсуа Миттеран и предлагает свою кандидатуру. За несколько дней до этого предводитель социалистов уже поддержал бунтарей.
Двадцать девятого мая над Елисейским дворцом взлетает вертолет. Прошел слух, что Де Голль сбежал. Даже Помпиду не знает, где он. Страна замирает. На самом деле президент улетел в Баден-Баден, чтобы заручиться поддержкой армии.
Тридцатого мая он выступает по радио. Голос звучит так же твердо и непреклонно, как 18 июня 1940 года; он обращается к народу Франции и объявляет немедленные выборы президента.
Де Голлю снова удается успокоить страну. Яростная майская революция переходит в мирную полумиллионную демонстрацию – в поддержку Де Голля, как это ни забавно.
Между тем Латинский квартал, особенно Сорбонна кипят, празднуя победу. По коридорам болтаются нажравшиеся ЛСД хиппи, под ногами у них снуют крысы. Полный хаос. Организованного сопротивления как не бывало. 16 июня полиция освобождает от них Сорбонну, и батальон уборщиц-эмигранток приступает к чистке и дезинфекции здания.
После майских криков «Прощай, Де Голль! Прощай, Де Голль!» партия Де Голля триумфально выигрывает выборы в конце июня.
Журналист Алэн Спиро спрашивал знаменитых французских певцов: что они думают о случившемся. И еженедельник «Черное и белое» (Noir et blanc) опубликовал их ответы в номере от 27 июня.
Франс Галль рассказала, что раздражение из-за задержки ее нового сингла сменилось страхом перед возможной гражданской войной: «Сегодня я успокоилась. Все вернулось на свои места. Какое счастье!»
Джонни Холлидей следил за событиями из Лондона: «Должен признаться, я не смог понять, что в точности произошло. Каждый говорит свое, трудно увидеть, что произошло на самом деле».
Клод Франсуа заявил, что сознательно устранился: «Конечно, я мог бы принять участие в манифестациях. Но я слишком известен, из факта моего присутствия люди могли сделать неверные выводы, а я этого не хотел. Считаю, что артисту не пристало занимать какую-то позицию».
Звезды не знают, какую позицию им занять, и страшно рады, что все успокоилось. Летом 1968 года почти никто не знает, что думать о майской революции. Противники ее утверждают, что этот радикальный порыв к обновлению сопровождался выходом долго сдерживаемой сексуальной энергии.
Революционный настрой скоро оставил майских бунтарей, и они занялись своими обычными делами. В 1969 году Дютронк составляет иронический протокол предательств:
Il y en a qui contestent
Qui revendiquent et qui protestent
Moi je ne fais qu’un seul geste
Je retourne ma veste, je retourne ma veste
Toujours du bon côté
Имеют место юные протестанты:
Они организуют протесты.
Я тоже совершил протестный жест:
Я купил себе новый жилет.
Это – правильный жест.
И все-таки майские протесты не пропали даром, потому что они в точности отражали настроения какой-то части общества, и даже попали в песни: «Сделай свои желания реальностью» и «Наслаждайся без ограничений».
Сексуальная революция уже сорвалась с поводка, майский взрыв дал ей важный толчок.
«Я люблю тебя. Я тоже нет»
Генсбуру жаловаться не на что. Его песни для Франс Галль, Франсуазы Арди и Петулы Кларк отлично принимаются. Однако сам он к 1968 году все еще не поднялся на первые строки рейтингов. Он амбициозен и потому старается иметь дело со знаменитостями. Главную знаменитость зовут Брижит Бардо. Во время телевизионной передачи его просят написать для нее несколько песен.
Но пока они с Бардо работают над клипом Harley-Davidson, его посещает озарение. Серж понимает, что может поразить ее оригинальной песней о любви.
Много лет он мечтал использовать в песне шутку Сальвадора Дали. На вопрос, есть ли разница между ним и Пикассо, Дали ответил: «Пикассо испанец, я тоже. Пикассо гений, я тоже. Пикассо коммунист, я тоже нет».
Это нелепое «я тоже нет» вдохновляет Генсбура на песню, в которой неожиданным способом раскрывается нелогичность любви. 10 декабря Генсбур с Бардо записывают песню «Я люблю тебя… я тоже нет» (Je t’aime… moi non plus). Позже Бардо скажет: «Мы имитировали жесты и звуки пары, занимающейся любовью, просто держась за руки. Наши пальцы слегка гладили друг друга, и это был самый эротический момент в моей жизни».
Генсбур считал, что после этой песни мир будет лежать у его ног. Бардо прелестна, и их синглы будут раскупаться, как горячие пирожки… Увы, этому не суждено было сбыться.
В последний момент продажу пластинок задерживает муж Бардо. Пластинки исчезают в опечатанном чемодане Филипса и только через много лет выплывают на поверхность. Генсбур пытается спасти, что можно. Он приглашает журналистов к себе домой и дает им прослушать запись. Но идея шутки не доходит до них.
В Paris-Presse L’Intransigeant[144] читаем: «Иногда Бардо стонет от наслаждения, иногда вздыхает в возбуждении. Создается впечатление, что подслушиваешь, как пара занимается любовью».
Но читатели недовольны: «Я люблю тебя… я тоже нет» нигде нельзя достать. Для Генсбура этот случай стал самым большим разочарованием в жизни.
Через несколько месяцев после неудачи с Бардо он встретил молодую английскую актрису Джейн Биркин. И она обеспечила ему приятный реванш.
Сперва парочка бодро провозгласила 1969 год «Годом Эротики» (Année érotique), потом заново записали «Я люблю тебя… я тоже нет» – и вышли на рынок. Биркин исполнила свою роль лучше, чем Бардо, которая играла любовный жар, в то время как Биркин – просто его испытывала. Возбуждающая басовая партия, медленная фисгармония, стонущая, а потом возбужденно шепчущая Биркин и, конечно, прекрасный текст Генсбура захватили публику и запустили кассовые аппараты на полную катушку. Только что, в 1966 году, Польнарефф с трудом добился права спеть (после 10 вечера!) «Я хочу заниматься с тобой любовью» – и нате вам! всего через три года Франция каждый день слушает по радио, как Джейн Биркин кончает в прямом эфире.
«Я люблю тебя… я тоже нет» – самый первый французский шансон, занявший в британском списке хитов первое место. Вся Европа танцует под «Я люблю тебя… я тоже нет». И далеко не все сознают, под какие слова они танцуют. Он: «Я вхожу в тебя, вхожу, ты позволяешь мне все, ты меня любишь». Она: «Я сливаюсь с тобой» и немного позже: «Кончай же!» Coitus on the dancefloor[145].
В своей стране Генсбур возглавляет парад хитов, обогнав «Как я люблю тебя!»(Que je t’aime) Джонни Холлидея, «Иностранца» (Le métèque) Жоржа Мустаки и «Елисейские поля» (Les Champs-Elysées) Джо Дассена. Генсбур – наверху блаженства. Наконец-то он – первый. После этого, увы, ему предстоит пережить еще несколько коммерческих неудач. Пройдет целых десять лет, прежде чем он снова выпустит хит: регги-версию «Марсельезы».
Потом он выпустит такие успешные номера, как «Декаданс» (La décadanse, 1971) или «Голова, как кочан капусты» (L’homme à tête de chou, 1976), которые войдут в золотой фонд шансона. И, хотя в семидесятых у Генсбура случилась всего одна скромная удача – «Я пришел сказать тебе, что ухожу» (Je suis venu te dire que je m’en vais,1973), – ему удалось добиться успеха у широкой публики, и он стал одним из влиятельнейших художников своего поколения.
В 2003 году шансон Генсбура и Джейн Биркин повторяют Брайан Молко (вокалист группы Placebo) и Азия Ардженто, но они меняются ролями, и этот номер становится гимном фелляции[146]. Кэт Пауэр и Карен Элсон интерпретировали шансон Генсбура в лесбийском варианте. А несравненный Бурвиль с бесценной Жаклин Майан сделали в 1970 году удивительную пародию Ça (Je t’aime… moi non plus).
Они играют пожилую пару, которая под музыку песни Генсбура пытается заняться сексом. Наконец стареющему Бурвилю кажется, что у него появилась надежда на успех. Майан не скрывает своего удивления: Ça, j’y croyais plus[147]. На что Бурвиль спокойно отвечает: Moi non plus[148]. Франция едва не померла со смеху.
«Я слагаю с себя полномочия»
Когда безумный 1968 год немного успокоился, Де Голль решил, что пора реформировать Францию. С одной стороны – усилить самоуправление регионов (поразительно для государственного деятеля, желающего все контролировать), а с другой стороны – отменить сенат, регулярно вставляющий президенту палки в колеса. Он обращается к стране и предлагает решить вопрос через референдум.
Подобно безрассудному любовнику, Де Голль связывает свою судьбу с результатом. Соглашайтесь и следуйте за мной, или я покину вас, говорит президент. 27 апреля 1969 года 52,4 процента французов проголосовало против. Так закончилась эра Де Голля, процесс начался в мае 1968 года, а референдум прикончил ее, так сказать, официально.
Сразу после полуночи Де Голль посылает из Елисейского дворца короткую телеграмму: «Я складываю с себя обязанности президента Республики. Решение вступает в силу сегодня в двенадцать часов.»
Герой Сопротивления оставил политику и умер 9 ноября 1970 года, раскладывая пасьянс. Он отказался от пышных государственных похорон и потребовал похоронить его в маленькой деревушке Коломбэ-ле-Дёз-Эглиз, где он жил. Дополнительное требование – никаких посмертных чествований – не удалось выполнить; сегодня его именем во Франции названы три тысячи шестьсот улиц, мостов и площадей и один аэропорт. И никто – ни левые, ни правые – не смеют критиковать Де Голля, это было бы политическим самоубийством.
Пока Де Голль проводит последние в своей жизни каникулы в Коломбэ-ле-Дёз-Эглиз, Франция занята сменой власти. 15 июня 1969 года вторым президентом Пятой Республики становится Жорж Помпиду. Между тем возможность беспорядков продолжает грозной тучей висеть в воздухе.
Летом 1969 года Лео Ферре, показавший самый чувственный шансон всех времен и народов, сталкивает Битлов с верхней строчки пирамиды хитов.
C’est extra[149] начинается с акустической гитары, к ней присоединяется скрипка, затем – женские голоса, вступает орган и придает печальную окраску музыке и поэзии Ферре.
Et dans le port de cette nuit une fille qui tangue et vient mouiller – настолько многозначно, что практически непереводимо, но полезно знать, что tanguer – это, собственно, раскачиваться, а mouiller в данном контексте – не только «приставать к берегу», но и «намокать».
Неоднозначность слов сообщает им большую чувственность: «Эта черная кудрявая прядка, Иисусе, намокающая от питающих ее сладострастных капель в ожидании нетерпеливого пловца».
C’est extra менее известна, чем Je t’aime… moi non plus, но, во всяком случае, равна по силе воздействия и, несомненно, поэтичнее. Франция, потеряв бывшего лидера, скорбит, но, не задумываясь, вступает в новое десятилетие.