Или о том, как Серж Лама случайно воспел французскую депрессию, Мишель Фюген позиционировал себя как вестника летней любви, Мишеля Сарду похвалили по ошибке, Шарль Азнавур неожиданно стал писать для соотечественников-геев. А также – как Джо Дассен и Клод Франсуа включились в борьбу за оригинальную песню-слоган и как некоторые корифеи шансона их наконец остановили. С важными ролями для Майка Бранта, Жоржа Брассенса, Жака Бреля, Жюльен Клер, Далиды, Дэйв, Мишеля Дельпеш, Patrick Juvet, Жерара Лёнормана, Les Poppys и Шарля Трене. А также удивительными явлениями Chic, Джоди Фостер, Пьера Картнера и Б. А. из «Команды А».
«Президент Жорж Помпиду умер». Франция ошеломленно вслушивается в печальный голос, прервавший ход телевизионной программы. Никто не может поверить. Да, он был болен, в пресс-релизах сообщалось об осложнениях после гриппа. И только 2 апреля 1974-го, узнав о том, что президент умер, страна узнала и о том, что он страдал редким заболеванием костного мозга, – болезнью Вальденстрема.
Стало известно и то, что он был болен уже несколько лет. И знал о своей болезни еще в 1969 году, до президентских выборов. И что если бы Помпиду не выбрали на должность главы государства, он прожил бы дольше. Чувство потерянности идет об руку с чувством глубокой скорби: французы любили Помпиду.
Теперь хит Сержа Ламы звучит по радио совсем не так, как прежде. «Я болен» (Je suis malade, 1973) – история мужчины, глубоко скорбящего по разрушенной любви. Разве не соблазнительно интерпретировать слова Ламы, как крестный путь Помпиду? Должно быть, он настрадался в последние месяцы своей жизни. Несмотря на болезнь, отравившую его кровь, президент связал свою горькую судьбу с судьбой Франции. Оплакивающий горькую любовь Лана в чем-то похож на Помпиду, обращающегося к нации:
Comme à un rocher comme à un péché
Je suis accroché à toi
Je suis fatigué je suis épuisé
De faire semblant d’être heureux quand ils sont là […]
Tous les bateaux portent ton drapeau
Je ne sais plus où aller tu es partout
Je suis malade complètement malade
Je verse mon sang dans ton corps
Как за скалу, как за грех
Я цепляюсь за тебя.
Я устал, и нет больше сил
Делать вид, будто я счастлив […]
Другие корабли идут под твоим флагом
А мне больше некуда идти […]
Я болен, я тяжко болен
Моя кровь течет по твоему телу
Повторяющиеся рефреном слова «Я болен, я тяжко болен» можно расшифровать как признание самой Франции в том, как тяжело ей справляться с результатами нефтяного кризиса 1973 года. Так, хит семидесятых «Я болен» волей случая становится лебединой песней многолетнего роста французского благосостояния.
В 1970 году кажется, что ветер вовсю дует в паруса Франции. Помпиду, пользуясь экономическим бумом, хочет «придать французской экономике международное значение». Меньше чем за месяц до смерти президент лично, торжественно открывает новый аэропорт Руасси-Шарль де Голль. Он отменяет несколько местных электричек, хотя не всем нравится, что к отдаленным деревням теперь без автомобиля не добраться. За годы правления преемника Де Голля проложены сотни километров скоростных дорог. В 1973 году премьер-министр Пьер Мессмер торжественно открывает Периферик (boulevard périphérique) – Парижскую кольцевую дорогу, строительство которой началось еще при Де Голле. Президент Помпиду планирует и перестройку самой французской столицы, отводя при этом большую роль автомобилю: «Город должен быть приспособлен к автомобилю».
Во время его правления снижается количество велосипедистов, а число автомобилистов растет. Не случайно его имя звучит на слух как автомобильный клаксон: Пом-пи-ду. Но скоро парижские автомобилисты начинают мешать даже самим себе, а по радио звучат веселые «кабаретески» вроде «Жалобы часа пик» (La complainte de l’heure de pointe, 1972) Джо Дассена:
«На площадь Fêtes выезжаем тихо, / А на Клиши встаем насмерть, / Бастилию вновь окружают, / Республика в опасности».
Дассен, конечно, имеет в виду площадь Республики, но стоит опустить словечко площадь, как невинная песенка превращается в предостережение самой стране. Особенно когда Франция, как бы в наказание за чрезмерное поклонение новому божеству – автомобилю, через год, во время нефтяного кризиса, встала намертво.
Оптимист Помпиду, одержимый навязчивым стремлением к прогрессу, с самого начала своей президентской каденции мечтал изменить лицо Парижа: главное – понастроить множество высоких башен, чтобы перещеголять Нью-Йорк. Однажды он сказал журналисту Le Monde: «Я знаю, так нельзя говорить, но башни Нотр-Дама… они слишком низенькие!»
В 1972 году была воздвигнута уродливая Башня Монпарнас. В квартале Ла-Дефанс, современном деловом центре на северо-западе Парижа, как гигантские, уродливые грибы, один за другим, вырастают жуткие небоскребы. Последние парки сметаются с лица земли.
Шарль Трене сожалеет об этой эволюции. В «Бульдозерах» (Les bulldozers, 1972) он описывает «печальное шоу угрюмой машины, вытягивающей шею, чтобы сгребать землю на ветру».
При Помпиду Франция решительно встает на путь мечты и прогресса, небоскребов и хайвеев. Но значительную часть молодежи влекут другие идеалы.
«Это начиналось просто, как всякая красивая история»
Мишель Фюген организует, вместе с единомышленниками, Le Big Bazar, яркий коллектив певцов, танцоров и музыкантов, которые путешествуют, как средневековые трубадуры, по всей стране и везде устраивают красочные праздники. Однако их идеи далеко не средневековые. Эта группа, живущая коммуной, хочет стать воплощением своего времени. Они – провозвестники мира, любви и взаимопонимания (peace, love and understanding), цветов в волосах и духоподъемной травки; их девушки носят индейские юбки и презирают лифчики, зато пропагандируют противозачаточные средства и агитируют против войны во Вьетнаме. Во главе веселой процессии молодых людей, мечтающих о новом мире, выступает Мишель Фюген, в атласном пиджаке и пестрой рубашке.
Фюген, уже сочинивший к концу шестидесятых несколько хитов, предложил новую мелодию великому Пьеру Деланоэ.
Деланоэ, сделавший имя Югу Офрэ, переведший на французский Боба Дилана, работал и для Жильбера Беко, Мишеля Польнареффа, Тино Росси, Джонни Холлидей, Сержа Реджани, Далиды и Клода Франсуа. Его труды включают, в общей сложности, около пяти тысяч текстов.
Так вот, в 1972 году Фюген доверительно сообщил ему, что, сочиняя музыку для новой песни, все время думал о любовной встрече на американской дороге номер 66.
Однако текст Деланоэ разочаровал его, с самой первой строчки: C’est un beau roman, c’est une belle histoire, c’est une romance d’aujourd’hu – «чудесный роман… прекрасная история… современный романс… Одного слова romance хватило, чтобы Фюгена едва не стошнило. Что за жалкая, пошлая довоенная романтика! Провинциальные слезы и сопли. Герой песни вернется домой, на туманный север, девушка уедет на юг… И потом – куда девалась его мечта – шоссе 66?
Деланоэ равнодушно пожимает плечами, он давно научился справляться с самыми капризными шансонье. И этого поросенка тоже умоет. Деланоэ говорит: «Все прекрасно, и останется так, как есть». И повелительным жестом указывает Фюгену на двери студии – на запись, мальчишка!
Результат известен: трубачи, электроорган и хор из пятнадцати глоток превращают ненавидимый Фюгеном текст c’est un beau roman, c’est une belle histoire в самую знаменитую строку французского шансона, перевод которой существует почти на всех известных языках, а на нидерландском их сделано несколько. Пал де Лёв словил успех со своей «Чудесной историей» в Голландии. Фландрия выбрала Анн Кристи и ее свободный перевод «Северный полюс»:
C’est un beau roman, c’est une belle histoire
C’est une romance d’aujourd’hui
Il rentrait chez lui, là-haut vers le brouillard
Elle descendait dans le Midi, le Midi
Вся эта история начиналась красиво:
Летним днем, неподалеку отсюда,
Он, дочерна загорелый, стремящийся к приключениям,
Она – стремящаяся к южному солнцу.
Закончив запись, Фюген отбывает отдыхать в Италию. Когда он возвращается домой, их песня звучит из всех репродукторов Франции.
И хотя с нею конкурировали «Лаго-Маджоре» (Le lac majeur) Морта Шумана, «Это моя молитва» (C’est ma prière) Майка Бранта и «Если бы мы пели» (Si on chantait) Жюльена Клера, ни одна из них не смогла перебить успеха «Прекрасной истории» (Une belle histoire) – летнего хита 1972 года.
В этом шансоне воспевается безумная любовь на отдыхе, под южным солнцем. Хотя на самом деле пара встречается на хайвее, где-то в районе Валанса. Почему именно Валанс? И почему на дороге?
Все дело в том, что Деланоэ надо было срифмовать слова vacances (каникулы), chance (удача) и providence (предвидение). И все они по-французски рифмуются с названием места – Валанс, где многие делают остановку по дороге на юг. Фюген не Шарль Трене, и поет он не о мифической «Национальной дороге номер 7».
Да, еще раз спасибо Помпиду, добавившему к сети французских автодорог новую – скоростное шоссе Лилль – Марсель, играющее в песне важную роль. Фюген говорит о ней как l’autoroute des vacances[150], а сегодня ее называют «скоростной дорогой к солнцу».
Наши нежные голубки встречаются не на романтическом повороте провинциальной дороги, но среди шума и вони проносящихся по скоростному шоссе автомобилей, на так называемом a ire de repos[151], под сенью бензоколонки. Заниматься любовью героям, по воле Деланоэ, приходится на ближайшем поле, в кукурузе. А акустическая гитара и сказочная мелодия, не в меньшей степени, чем излюбленные ребятами из Le Big Bazar пара-па-апа-апа-а и ти-тири-ти-а, создают бессмертную атмосферу блаженства, – все бензоколонки Валанса рыдают от умиления.
«Я видел все это по телевизору»
Вслед за Фюгеном и революцией 1968 года является еще один носитель утопических идеалов – юный Жюльен Клер. Ангельское лицо и темные кудри сделали из него готовую звезду французской версии хиппи-мюзикла «Волосы» (Hair). Французские дети-цветы готовы носить его на руках. Но Жюльена Клера все это совершенно не интересует. Ему глубоко наплевать на майские события 1968 года, ко всякой ерунде типа peace, love &understanding он относится свысока, а свою игру в Hair рассматривает как удачную роль – только и всего. Это приводит к некоторой путанице в рядах бесчисленных фанов, но не мешает певцу завоевывать сердца тех, кто охотится за его хитами «Ничего» (Ce n’est rien, 1971) и «Расставание» (Partir, 1977).
Мечты о любви, свободе и мире вдохновляют многих артистов. Певцам со стажем приходится выдерживать конкуренцию молодых собратьев по оружию.
Хозяин Barclay Records Эдди Барклай с 1970 года начинает выпускать хиты группы Les Poppys[152], состоящей из подростков. Содержание песен немедленно делает детишкам имя. Les Poppys поют ритмические песни с текстами, базирующимися на том, что происходит прямо сейчас, отдавая предпочтение песням протеста. Эта, явно заказная, сторона дела сильно отличает их от более поздних молодежных групп. Кроме того, у Les Poppys для каждого шансона – новый солист, и каждый хит получает новый образ. Все это продолжается аж до 1982 года.
Французскую публику они завоевывают с «Кануном Рождества 1970» (Noёl 70) и «Поп-шансон» (Chansons pop), но мировая слава приходит к ним с бессмертной «Нет, нет, ничего не изменилось» (Non, non, rien n’a changé). «Это рассказ о прекращении огня» – самая первая строка – не оставляет сомнений в том, о чем песня – вьетнамская война в самом разгаре.
«Нет, нет, ничего не изменилось» еще и о том, что и в 1971 году войны продолжат выплескиваться на зрителей с экранов телевизоров:
Mais j’ai vu tous les jours à la télévision
Même le soir de Noёl, des fusils, des canons
J’ai pleuré, oui, j’ai pleuré
Но я вижу это всякий день по телевизору
И в канун Рождества – тоже палят из ружей,
А я плачу, я плачу, плачу…
К концу семидесятых в стране – около восемнадцати миллионов телевизоров. В особо прилипчивом хите Шарля Трене «Он продает телеки фермерам» (Il vend des téléviseurs aux paysans, 1976) действует умелый коммивояжер, всучающий фермершам в провинции дорогие аппараты: «Чтобы порадовать их мужей, когда они вернутся домой со своих полей».
А с 1 октября 1967 года в гостиные французов врывается вся пестрота внешнего мира. В тот день на экранах телевизоров появляется группа важных лиц, застывших, склонив головы, в благочестивой тишине. Вдруг на заднем плане раздается голос: Cinq, quatre, trois, deux, un[153]. После чего черно-белое изображение становится цветным, хотя пока что – довольно тусклым. Несколько секунд сохраняется тишина; наконец министр информации Жорж Жорс произносит знаменательные слова: Et voici la couleur![154]
Музыкальные телевизионные представления, исполненные Марити и Жильбер Карпентье, украшают субботние вечера миллионов французов. Надо сказать, они очень старались поразить публику. У них выступали Жюльен Клерк с шансонами Барбары, потом – Барбара с шансонами Жюльен Клерк, потом зрителям показывали «Говорящую куклу из воска» (Poupée de cire, poupée de son) – исторический дуэт Клода Франсуа и Франс Галль.
Клокло намекал, что он расстроился из-за победы Галль на фестивале песни в 1965 году: «Это вызывает неприятные воспоминания». Галль вежливо отвечала, что «давно забыла об этом».
Иногда показывали костюмированные вечеринки: Нана Мусхури, без очков, изображала чувственную Кармен; Дэйв – капитана корабля, Джонни и Сильви – в костюмах Адама и Евы. В 1977 году вездесущий Клод Франсуа взобрался на качели с совсем еще юной Джоди Фостер, и они исполняют «Комикс» (Comic strip) Генсбура. Viens, petit Cloclo, dans mon comic strip[155], щебечет Фостер.
Шоу так всем запомнились, что Бенабар увековечил его в живой, ностальгической песне «Марити и Жильбер Карпентье» (Maritie et Gilbert Carpentier, 2005). Простое перечисление ключевых слов из этой песни дает картину юношеских воспоминаний многих французов: после душа в пижаме перед телевизором, имитации, расклешенные джинсы, Мишель Фюген, усы, копировальный салон, много аплодисментов, Сильви Вартан, микрофоны на длинных шнурах, танцоры, Клод Франсуа, и, наконец, – бедного ребенка отправляют в постель.
«Хочу насиловать женщин»
Летом 1970-го Мишель Дельпеш читает в газете отчет о Фестивале Isle of Wight, британском варианте Вудстока. Примерно шестьсот тысяч человек увидели Джо Кокера, Донована, The Who, Джими Хендрикса и многих других. Это – последний фестиваль Джими Хендрикса: не пройдет и трех недель, как Бог Гитары умрет от гремучей смеси вина со снотворным.
Дельпеш, понимая необходимость упрочить свою репутацию шансонье-хроникера, берется за перо и сотворяет Wight is Wight (читатель, надо надяться, еще не забыл его Inventaire 66). А ради рифмы использует имя Боба Дилана, которого в действительности на последнем большом концерте времен хиппи просто не было:
Wight is Wight,
Dylan is Dylan
Wight is Wight,
Viva Donovan
C’est comme un soleil
dans le gris du ciel
Wight is Wight et hippie hippie pip,
hippie pip, hippie pip
Остров Уайт – это остров Уайт,
Дилан – это Дилан.
Остров Уайт – это остров Уайт,
Да здравствует Донован!
Он словно солнце
На небе сером
Над островом Уайт,
Островом хиппи, хиппи пип,
хиппи пип, хиппи пип.
Самым большим международным успехом Дельпеша стал, без сомнения, шансон «Чтоб с тобой пофлиртовать» (Pour un flirt, 1971), но во Франции он всем известен и благодаря «Разведенной паре» (Les divorcés, 1973), по крайней мере, здесь она продавалась гораздо лучше, чем «Флирт».
В начале семидесятых число разводов превысило все мыслимые пределы, и Дельпеш снова обращается к новостям. Он начинает работать с Жан-Мишелем Риватом. Они стараются изо всех сил и создают не роковую историю, полную патетики, но ясное, очаровательное решение проблемы. Жизнь продолжается, она коротка, лучше не тратить энергию на вражду.
Удивительное утверждение для начала семидесятых, когда во Франции переговоры о разводе можно начинать лишь в случае, когда один из партнеров каким-то образом нарушил закон. Пары, желающие расстаться мирно, по взаимному соглашению обвиняют друг друга во всех мыслимых и немыслимых грехах и находят фальшивых свидетелей, которые все это подтверждают.
Поэтому герой шансона «Разведенные» (Les divorcés) поет, что по заданию адвоката ему надо «забыть все прекрасное, что было, и очернить [свою партнершу]». Песня заканчивается пожеланием, чтобы бывшая жена «когда-нибудь» родила сводную сестричку для их общей дочурки. «ей бы это очень понравилось».
В те времена понятия «сложная семья» еще не существовало, и песня Дельпеша вызвала некоторое беспокойство. Годом позже Клод Франсуа возглавит список хитов с гораздо более печальной песней о разводах.
«Телефон плачет» (Le téléphone pleure) не избегает патетики и показывает мужчину – жертву бурного развода. Эта точка зрения дает более реальную картину ситуации, чем довольно-таки идеалистический шансон Дельпеша.
В 1975 году французский закон меняется, появляется возможность разводиться по взаимному согласию. Возможно, именно успех Les divorcés способствовал появлению этого закона.
Дельпеш, несомненно, поступил мужественно, подняв в своей песне полузапретную тему, но в 1972 году Азнавур выпустил шансон «Как говорят» (Comme ils disent), потребовавший от автора гораздо большего мужества.
В первых строках песни описывается идеальный сын: он заботится о матери, покупает продукты и готовит еду, убирает дом, чинит одежду. Только одно обстоятельство нарушает благообразие ситуации: добропорядочный герой песни – травестит и работает стриптизером в ночном клубе. И Франции пришлось это проглотить. Ибо мелодичность и театральность нового шансона оказались так сильны, что все слушают его с открытым ртом.
В финале Comme ils disent герой в своей одинокой кровати мечтает о недоступном гетеросексуальном мужчине. Но, несмотря ни на что, он вполне твердо стоит на ногах, и всякому, кто пытается насмехаться над ним, крайне резко отвечает: «Такова моя природа, вот и все».
Азнавур заявляет, что оскорбительному слову pédé место в помойном ведре, и обучает Францию слову homme[156], подавая его маленькой игрой слов: Je suis un homme, oh comme ils disent[157].
Впервые со времен режима Виши появился шансон, открыто защищающий гомосексуальность, смелая песня, исполненная звездой, находящейся в зените славы.
После первого публичного исполнения Comme ils disent взволнованный Шарль Трене ворвался в уборную Азнавура и признался, что позавидовал ему. «Мне самому следовало это сделать, причем давно», – сокрушался он.
Впрочем, ему было бы труднее добиться ощутимого результата, хотя бы потому, что в устах Трене такой текст прозвучал бы признанием, а песня, созданная гетеросексуальным Азнавуром, – аргумент защиты, и критиковать ее можно было только за форму, но не за содержание.
Правда, на то, чтобы гомосексуализм как правонарушение исчез из французского законодательства, властям понадобилось 10 лет, – это случилось в 1982 году.
Следующий в компании протестантов – Мишель Сарду, шансонье, всегда поднимавший спорные вопросы. Еще в 1967 году он заставил говорить о себе. В период антиамериканских настроений в политике и одновременного улучшения отношений с Германией он выступил с песней «Американцы» (Les Ricains), которая начиналась со слов:
«Если б не было американцев, вы все жили бы в Германии». Песня вызвала раздражение самого Де Голля. Президент даже посоветовал не передавать ее по радио. Успех фактически спустили на тормозах, но Сарду упрямо продолжил движение вперед. В семидесятых годах появляются хиты, такие как «Народные танцы» (Les bals populaires) и «Болезнь любви» (La maladie d’amour), не то чтобы работы экстра-класса, но вполне качественные, популярные песни.
Мишель Сарду – успешный шансонье, хоть и не гоняется за внешними эффектами, почти не двигается, не слишком эмоционален. Он застенчив, поет негромко, кажется холодным и несколько высокомерным. Тем не менее у него множество поклонников, хотя в семидесятые годы наличествовали и недоброжелатели. Не каждый с радостью встретил его аргументы в защиту смертной казни в «Я за» (Je suis pour). Некоторые обвиняют его в оправдании колониализма, национализма и расизма. Вдобавок на него постоянно нападают орды феминисток – из-за примечательных описаний:
Tu m’as donné de beaux enfants.
Tu as le droit de te reposer maintenant
Ты подарила мне чудесных детей,
Спасибо, отдохни теперь немного.
J’ai envie de violer des femmes
De les forcer à m’admirer
Envie de boire toutes leurs larmes
Et de disparaître en fumée
Хочу насиловать женщин
И заставлять их смотреть мне в глаза,
Хочу, чтобы они заливались слезами,
А после исчезнуть, не оглянувшись.
Возникло движение анти-Сарду. Молодежь рисовала свастику на его афишах, в 1977 году он отменил концерт в брюссельском Дворце спорта, потому что там нашли бомбу. И Сарду решил прекратить свои провокации. Это не сразу сработало, но к 1981 году друзья и недруги примирились.
«Озёра Коннемара» (Les lacs du Connemara) – не только бесспорный успех Сарду, но она, по-моему, обречена исполняться на свадьбах, среди множества слегка подвыпивших людей, машущих новобрачным белыми салфетками, пока остальные вываливаются на улицу, исполняя странные танцы вроде польки.
Итак – сам шансон «Озёра Коннемара». Он начинается медленно, но твердо. Сила воздействия музыки кроется в жестком, почти барабанном ритме. Сперва идет описание первобытной природы Ирландии, вдруг ритм ускоряется. Начинают оживать все персонажи Коннемара, даже Шон Келли, – сразу вспоминается знаменитый велосипедист, носивший то же имя. Но Сарду верен себе: он объясняется в любви к Ирландии – в самый разгар кризиса, устроенного там IRA[158].
«Баабаба»
Скорбь по Помпиду мгновенно сменилась борьбой за его место. Жискар д’Эстен во время телевизионных дебатов 1974 года поставил локти на стол, подпер ладонями подбородок и, напряженно глядя на соперника из-под нахмуренных бровей, убил Миттерана знаменитой фразой: «У вас нет монополии на сердца избирателей».
Новому президенту досталось тяжелое наследство. Нефтяной кризис положил конец экономическому росту, в стране увеличилась безработица, росла инфляция. Правление Жискара было не из легких.
Но была у Жискара одна задача, которую новый президент считал важнейшей: остановить проект Помпиду по застройке Парижа небоскребами. Первое, что сделал новый глава государства: немедленно остановил планы перестройки города и запретил на будущее строительство в центре Парижа зданий выше двадцати пяти метров, а за «перефириком – выше тридцати семи метров. Эйфелева башня, правда, остается, – куда же без нее. И Башню Монпарнас тоже пришлось оставить – не ломать же, раз построили. Ну, и еще парочка исключений.
Но теперь высокие здания можно будет строить только в пригороде Ла-Дефанс.
Итак, благодаря Жискару Париж сохранился таким, каким его построили в XIX веке. Единственное, что ему не удалось остановить, – это возведение Центра Помпиду. Да еще пришлось всячески содействовать постройке этого жуткого здания.
Либерал Жискар снизил возраст совершеннолетия с двадцати одного года до восемнадцати лет, легализовал аборты и изменил закон о разводе. А еще он оказался эстетом: ради гармоничности национального триколора смягчил слишком яркий цвет синей полоски и приказал в официальных случаях исполнять «Марсельезу» – ну хоть чуть-чуть потише.
Известный юморист Тьери Ле Лиро произвел фурор своими пародиями на Жискара и Миттерана. Имитируя последнего, он напрягал мышцы лица так, что они начинали дергаться, и выдавливал из горла раз за разом одно и то же слово: oui[159]; а его Жискар щелкал языком, желая подчеркнуть что-то особенно важное.
Громовой смех, которым публика встречала пародии Ле Лиро, заставлял забыть о кризисе и отражался эхом в звуках, которые шансонье Джо Дассен изливал на французские души как целительный бальзам.
Джо вырос в Америке, его родители перебрались во Францию в период маккартизма. Здесь он успешно окончил университет: вы не поверите, один из самых обаятельных певцов Франции – доктор этнологии!
И все-таки Дассен выбрал шоу-бизнес. Во Франции он становится известным после шансона «Дальтоны» (Les Dalton, 1967), вдохновленного историей бандитской семьи из комикса «Счастливчик Люк». Строкой «тагада, тагада, посмотрите-ка на Дальтонов» он впервые вводит в песню свое ноу-хау: длинные строки звукоподражаний. От «айайайайайайайай» из «Булочки с шоколадом» (Le petit pain au chocola), через лалалалалала из «Этот мир стоит поменять» (Ça va pas changer le monde) и ммммммм из «Если б не было тебя» (Si tu n’existais pas) и до посвистывания в «Привете» (Salut).
Не забудем и такие шансоны, как «Така таката» (Taka takata), «Что случилось, скажи?» (Mé qué mé qué) и, конечно, «Бип-бип» (Bip bip) – весь этот весьма репрезентативный набор делает Дассена некоронованным королем звукоподражаний в шансоне. А ведь мы даже не упомянули еще о «баабаба» из «Бабьего лета» (L’été indien)!
Но чтобы собирать достойный урожай с этих чудесных песен, надо было получить международное признание. И оно не заставило себя долго ждать – в 1969 году он исполнил «Елисейские поля» (Les Champs-Elysées) более чем в двадцати пяти странах, этот шансон до сих пор невероятно популярен. Мало кто знает, что этот номер – перевод «Дороги Ватерлоо» (Waterloo Road) Джейсона Креста. Когда автор текста Пьер Деланоэ спросил Дассена: знает ли он, что такое Дорога Ватерлоо, тот ответил: «Она, должно быть, похожа на Елисейские поля». Оба расхохотались и, вскинув руки вверх, заорали: «Какое прекрасное название!»
Интересно, что обе песни вышли почти одновременно, но когда «Елисейские поля» попали в список международных хитов, почти никто в мире не знал, кто такой Джейсон Крест.
Бывает, осенью вдруг наступает теплая, почти летняя погода; французы с незапамятных времен называли это явление l’été de la Saint-Denis либо l’été de la Saint-Martin[160], в зависимости от того, на день какого святого теплые дни выпали. Все переменилось в 1975 году, когда, благодаря Джо Дассену, перевод американского выражения Indian summer – L’été indien[161] попадает во французский словарь. Во вводном речитативе песни «L’été indien» Дассен говорит:
«Знаешь, я никогда не был счастлив так, как в то утро. Мы гуляли по пляжу, похожему на этот».
Интересно, что объяснение в любви производит такое сильное впечатление и благодаря сиренам бэк-вокала, напевающим «баабаба». Повторения идут друг за другом, постепенно ускоряясь:
«Год назад, век назад, вечность назад».
Любовь была потеряна страшно давно, но, пока Дассен поет, он словно бы приближается к ней. В конце песни он меняет порядок слов:
«Вечность назад, век назад, год назад». Может, повторение рефрена помогает разогнать любовную печаль?
On ira où tu voudras, quand tu voudras
Et l’on s’aimera encore, lorsque l’amour sera mort
Toute la vie sera pareille à ce matin
Aux couleurs de l’été indien
Мы пойдем с тобой, куда пожелаешь, когда пожелаешь,
И будем любить друг друга, даже когда не станет любви,
И жизнь будет словно утро это
В венке из цветов бабьего лета.
И эта песня – кавер-версия: оригинал называется «Африка» (Africa), его давно забытого автора звали Альбатрос. А Дассену удалось сделать из этого материала великолепную песню.
Однажды Дассен сделл кавер-версию песни Пьера Картнера «Маленькое кафе в порту» (Le café des trois colombes). И у него снова получился хит – «Привет, голубки» (Salut les amoureux). Впрочем, мелодию Дассен позаимствовал из «Города Нью-Орлеана» Стива Гудмана, который у нас, в Нижних Землях, известен в интерпретации Герарда Кокса («Вот и лето прошло»).
Дассен и писал собственные хиты, и создавал шансоны для таких артистов, как Карлос и Франс Галль. Интеллектуалы долго смотрели на Дассена сверху вниз, а между тем фирменная патина легкой грусти, присутствующая во всех его работах, сделала из Дассена гиганта французского шансона; вся страна до сих пор бережно хранит память о нем.
Нет ничего лучше, чем, отправляясь в отпуск во Францию, взять с собой диск с полной антологией Дассена. Его песни вводят слушателя в состояние легкой, приятной грусти, которая, как ни странно, украшает жизнь.
«Ааааааххх»
С приведением слушателей в состояние ностальгии по неизвестно чему, кроме Джо Дассена, прекрасно справляется Жерар Лёнорман со своими песнями «Вот ключи» (Voici les clés, 1976) и, конечно, «Баллада о счастливых» (La ballade des gens heureux, 1975).
Идолу подростков Майку Бранту вечная слава досталась за две песни: классическую сентиментальную «Позволь мне любить тебя» (Laisse-moi t’aimer, 1970) и «Всего лишь слеза» (Rien qu’une larme, 1973). Говоря о категории шансонов «французская ностальгия семидесятых годов», нельзя упускать из виду голландца Ваутера Отто Лейвенбаха. Когда provo[162] в 1965 году поставили город Амстердам на уши и находиться там стало невозможно, столичный житель Лейвенбах отплыл на своей барже во Францию. Продвигаясь вперед с черепашьей скоростью (примерно шесть километров в час), он постепенно узнает свое новое отечество.
В последний раз он выступает на Фестивале песни как гражданин Голландии в 1969 году, затем, взяв себе сценическое имя Дэйв, поет уже только по-французски.
Свое красивое имя он позаимствовал у Короля Давида. Некоторые теологи утверждают, что Давид был гомосексуален, приводя в качестве доказательства его нежную дружбу с Ионафаном. Сам Дэйв тоже долгое время скрывал свою гомосексуальность. В восьмидесятые годы его карьера зашла в тупик, но позже к нему пришел успех, и талант его раскрылся в полной мере. Он совсем не скрывает своей природы. В известном рекламном ролике о сыре Эдам журналист входит в кухню Дэйва и спрашивает, любит ли он женщин: Tu aimes les dames?[163] Певец отвечает: J’aime les dames[164], и журналист смотрит на него удивленно. Тогда Дэйв открывает свой холодильник, битком набитый Эдамским сыром. Ага, тут игра слов: J’aime L’Edam[165].
Его шансон «По направлению к Свану» (Du coté de chez Swann, 1975) – разумеется, намек на Пруста. Дэйв поет о желании вернуться в то время, когда он, еще ребенком, был влюблен и целовал свою возлюбленную в щечку под деревенским дубом. «Когда-нибудь хватит одного запаха, чтобы разом вернуть волшебное ощущение того утра». Как и Пруст, он знал, что, благодаря ощущениям, можно без труда перенестись во времени сколь угодно далеко.
В конце семидесятых он пытается с помощью сингла Allô Elisa извлечь пользу из увлечения дискотеками, которое благодаря фильму Saturday night fever[166] не миновало и Францию, но дискотеки оказались не для него.
Шейла добивается международного успеха с песней Spacer (1979), которую специально для нее написала группа Chic. Внимательно слушая ее пение, можно уловить в ее английском французскую окраску.
И Далида вносит свой вклад бессмертной «Я умру на сцене» (Je veux mourir sur scène).
Еще все глаза устремлены на Patrick Juvet, затянутого в тесный костюм. На дискотеках с его «Где эти женщины?» (Où sont les femmes) могут соперничать только хиты вечно юного Клода Франсуа, перед чьей «Магнолией навсегда» (Magnolias for ever) невозможно устоять. Если во Франции и существует культура диско, то этот номер для нее – самый лучший. Или все-таки нет?
Расшитая блестками одежда, a главным образом – зажигательные танцевальные па породили многочисленные сообщества клодетток.
Эти дамочки, затянутые в прозрачное трико, сквозь которое нетрудно разглядеть их маленькие грудки, окружали одетого в расшитый блестками костюм Клода Франсуа, и из телепрограммы в телепрограмму рекламировали Magnolias for ever. В начале 1978 года им пришлось разучить новенькую подтанцовку для последней, ставшей классикой, Alexandrie Alexandra.
Клод Франсуа страдал оттого, что многие критики не воспринимали его всерьез, и он попросил автора с прекрасной репутацией, Этьена Рода-Жиля, написать к его мелодии текст.
Франсуа нашел результат несколько сложным. Он шутя признавался, что даже не понял, о чем эта Alexandrie Alexandra. Кстати, о чем идет речь в Alexandrie Alexandra? Знатоки уверяют: речь в ней идет о любви, случившейся в Египте, на родине Франсуа. Лихая подтанцовка лихорадочно мечется, исполняя положенные антраша.
«Я выпью Нил до дна, если меня не остановить» к концу превращается в: «Я съем тебя сырым, если меня не остановить».
Песня строится на неотразимом ритме, ведомом отлично подобранными звукоподражаниями. Звуки aaaahh, которыми песня начинается и которые регулярно возвращаются как мини-рефрен, во Франции считаются чем-то вроде национального достояния.
Многократно повторяемое aaaahh, назло всем усилиям Джо Дассена, без сомнения – заключительный вскрик, самое известное звукоподражание в истории французского шансона.
Но это еще не все, слова «Я в твоей жизни, я лежу у тебя на руках» сопровождаются страстным tutututu. Ни один француз, взявшийся подпевать: «Сирены александрийской гавани поют всегда одну и ту же мелодию» – не упустит шанса проорать во все горло: woowoo!!
Любопытные, желающие понять каждое слово, должны насторожиться на следующей мистической фразе из Alexandrie Alexandra: J’ai plus d’appétit qu’un barracuda. Собственно, barracuda – огромная, хищная морская рыба, вроде щуки. Очевидно, автор имел в виду: «Я голоден сильнее, чем морская щука». Но во Франции эта фраза пробуждает и другие ассоциации.
Опасности? Клод Франсуа с опасностью на «ты». Он пережил серьезную автомобильную аварию, драку с сумасшедшим фаном, пожар в собственном доме, нападения террористов IRA и неизвестного, расстрелявшего его автомобиль из проезжавшей машины. Клокло приобрел репутацию едва ли не бессмертного.
В начале 1978 года в его парижской квартире стало регулярно отключаться электричество. Пришел электрик и проверил все, кроме личной ванной хозяина, куда он не смог попасть, потому что в спальне спал Клокло. Электрик обещал зайти через неделю еще раз. Лучше бы они разбудили Франсуа…
В субботу 11 марта телеведущий Мишель Дрюке ожидает певца, который должен выступить в его программе Rendez-vous du dimanche[167]. Франсуа, как всегда, опаздывает. Репетиция начинается без него. Он все не появляется. Начинается шоу, во время которого Клокло должен был представить публике свой новый сингл Alexandrie Alexandra.
Вдруг передача прерывается срочной новостью, прозвучавшей как взрыв бомбы: «Клод Франсуа умер». Мишель Дрюке замирает перед камерами на полуслове, немая сцена.
Постепенно доходят подробности. Клокло хотел принять душ. Лампа на стене ванной уже давно висела криво. Он попытался ее поправить. Провод оборвался, и его ударило током. Подруга Франсуа пыталась оттащить его в сторону, но он не сразу отпустил лампу. Лампа сорвалась со стены. Он потерял сознание. Приехала «скорая». В результате принятых мер сердце и дыхание восстановились. Все решили, что он снова выкрутился. Но тут с ним случился инфаркт. Изо рта пошла кровь. И он умер.
В последнем интервью Клод Франсуа сказал: «Я предпочел бы жить вечно, даже болеть, я не хочу скорой, счастливой смерти».
Назавтра после его смерти во Франции проходили выборы в парламент. Это вдохновило газету Libération на дурацкую шутку: «Claude François a volté»[168]. Они добавляют к этому еще кое-что похуже: «Любимец девчонок-тинейджеров прикончил себя электричеством в собственной ванной».
Смерть Франсуа напомнила многим о внезапной смерти Элвиса Пресли, случившейся несколькими месяцами раньше. 15 марта скорбящая толпа собирается у церкви в Отёй. Появляется гроб, но его встречают не аплодисментами, как это принято на похоронах актеров, – но криками ужаса. А новый сингл Alexandrie Alexandra поступает в магазины в тот же самый день. J’ai plus d’appétit qu’un barracuda, – рыдают поклонники. Морская щука, утонувшая в парижской ванне.
Для французской песни наступили мрачные времена. В 1975 году мир потрясло самоубийство Майка Бранта: юный певец, не выдержав успеха, спрыгнул с шестого этажа многоквартирного дома в Париже.
Но и это еще не конец. 20 августа от сердечного приступа умирает Джо Дассен.
«Никто не видал здесь моего легкого?»
В 1968 году в Нью-Йорке прошла премьера мьюзикла Jacques Brel is alive and well and living in Paris[169]. Пьесу, представляющую собой компиляцию переведенных на английский песен Бреля, играют по всему свету, в 1975 году по ней снимают фильм. Но под другим названием. Брель уже не живет в Париже, но на Маркизских островах, на краю света, так сказать. И, кроме того, он тяжело болен. Рак легких. Часть левого легкого ему удалили. Однако, несмотря ни на что, Брель бороздит на своей яхте воды Атлантического и Тихого океанов.
А в 1977 году объявляется в Париже, чтобы записать свой последний альбом. Скрываясь, он живет по тайному адресу, а репетирует дома у Жюльетт Греко, с ее мужем и постоянным пианистом Жераром Жёнесом. Греко напугана. Брель бледен, лицо отекло. Во время записи не может спеть больше двух песен подряд. Полтора легкого дают себя знать. Смерть выглядывает из-за его плеча, но Брель пока жив, он дурачится и насмехается над Смертью:
Mourir de faire le pitre
Pour dérider le désert
Mourir face au cancer
Par arrêt de l’arbitre
Помирать паясничая,
Чтоб насмешить пустоту,
Начать бой по сигналу рефери,
Не опуская глаз перед раком.
Шансон «Стареть» (Vieillir) ясно показывает, как Брель относится к смерти: «Умереть – какая ерунда / Смерть – прекрасна, как песня / Но стареть… ох, стареть – это ужасно!»
В отличие от Клода Франсуа, он не мечтает о вечной жизни. А ему нелегко. Приступы кашля, постоянная одышка от нехватки кислорода. Техники тратят уйму времени, очищая звук от тяжелого дыхания смертельно уставшего шансонье. Но Брель не теряет чувства юмора. Когда запись Vieillir закончилась, он заглянул под пианино и спросил: «Никто не видал здесь моего легкого?»
В творчестве Бреля трижды дается слово человеку, представляющему свою смерть. От «Умирающего» (Le moribond, 1961) – через «Последний ужин» (Le dernier repas, 1964) – до менее известного «Похоронного танго» (Tango funèbre, 1964). Герой последней песни пытается представить себе, как его оставшиеся в живых родственники, пролив нескольких капель слез, начнут рыться в его доме. Как его жена бросится в объятья другого. Он пока жив, но легко представляет себе, как его останки навеки заключают в гроб.
Танго жизни и смерти, величия и мелочности оканчивается типичным для Бреля эффектным примечанием: если человек осознает все это еще при жизни, – как смеют эти незнакомые люди заставлять его пить одну воду, не шалить с девушками, не сорить деньгами и кричать: «да здравствует королева?» Именно смерть вдохновляет героя (который становится вдруг очень похож на Бреля) вести полную жизнь, позволяя себе радоваться жизни и удовлетворять все, даже мельчайшие свои желания. Tango funèbre – призыв не упускать ни одной из радостей жизни.
Этой сильной песней завершается его последний альбом. Брель не дает интервью, не хочет внимания. Но его молчание производит противоположный эффект. Выпускаются миллионы пластинок. Эдди Барклай соблюдает секретность: все пластинки сложены в контейнеры, окованные цепями с номерными замками. В четверг 17 ноября ровно в 12 часов 51 минуту, по телефонному звонку, одновременно во всех магазинах начинается продажа.
В три часа дня Франсуа Миттеран, во время в политической дискуссии на радио, положительно отзывается о новой работе Бреля. Шансонье возвращается на свой остров, но в 1978 году ему снова приходится вернуться в парижский госпиталь. Он лежит там постоянно в кислородной маске. В последнюю ночь он иногда снимает маску, чтобы сказать несколько слов. Je ne vous quitterai pas[170], шутит он в последний раз. Он умирает 9 октября в три часа утра.
Последний альбом Бреля – «Маркизские острова» (Les Marquises) – не простой: в нем записаны последние, гениальные произведения Бреля. Такие песни, как «Орли» (Orly) и «Как больно видеть плачущего друга» (Voir un ami pleurer), относятся к лучшему из того, что он когда-либо написал.
Но, возможно, самая лучшая из них – это песня о дремлющем городе. Всадник въезжает туда на сером, истомленном жаждой, коне. Конь жадно пьет из чаши фонтана. «Усталость, как нож, вонзается мне в спину», – поет рыцарь, вспоминающий свое прошлое, глядя на заходящее солнце. Он знает, что никто его больше не ждет, кроме умерших. Он разочарован в женщинах. «Я не согласен с теми, кто воспевает их как будущее человечества».
Если у кого-то еще и были сомнения, здесь все расставлено по местам: всадник – альтер-эго Бреля, усталость, от которой болит его тело, – рак, ведущий Бреля к скорому концу. Он несколько раз негромко повторяет, что не помнит названия города. Все забывается.
Остается надеяться, что волшебный «Засыпающий город» (La ville s’endormait) подарил Жаку Брелю вечность. Поколение за поколением, жизнь за жизнью. Смерть за смертью.
«Au revoir»[171]
«Я не могу поверить в то, что он умер. Люди, которых любишь, оставляют нам часть себя, свою душу, и это значит, что они не умирают, просто их присутствие становится менее заметным. Те, кого я любил, не умерли. Оживить Бреля нетрудно. Нужно просто слушать его пластинки», – сказал потрясенный смертью друга Жорж Брассенс. Сам он уже несколько лет не гастролировал. Певец страдал от камней в почках и не хотел рисковать. В 1980 году он записал альбом «Жорж Брассенс поет песни своей юности» (Brassens chante les chansons de sa jeunesse), прелестное путешествие через сто лет шансона. От Иветты Гильбер и Жана Саблона до Шарля Трене. Это оказался последний диск Брассенса. Диагноз: рак кишечника. Первая операция дала ему небольшую отсрочку, он умер в октябре 1981 года. Его похоронили в городе Сет. Все, как сказано в его песне: «Похороните меня в Сете, на берегу» (Supplique pour être enterré à la plage de Sète, 1966). Этот шансон много лет исполнялся по радио, в нем тринадцать отточенных строф, и, как часто бывает с песнями Брассенса, требуется долго, внимательно слушать его и пытаться понять. Если вы готовы сделать такое усилие, трудно не полюбить этого последнего гиганта французского шансона:
Et quand, prenant ma butte en guise d’oreiller,
Une ondine viendra gentiment sommeiller
Avec moins que rien de costume,
J’en demande pardon par avance à Jésus,
Si l’ombre de sa croix s’y couche un peu dessus,
Pour un petit bonheur posthume.
Pauvres rois pharaons! Pauvre Napoléon!
Pauvres grands disparus gisant au Panthéon!
Pauvres cendres de conséquence!
Vous envierez un peu l’éternel estivant,
Qui fait du pédalo sur la vague en rêvant,
Qui passe sa mort en vacances.
Нежная, обнаженная русалка
Прикорнет на моей могиле.
Я заранее прошу у Иисуса прощенья,
Что тень моего креста
Скроет посмертное удовольствие,
Я склонюсь, чтобы с ней поцеловаться.
Бедные фараоны! Бедный Наполеон!
Бедные герои, покоящиеся в Пантеоне!
Бедные важные, знатные лица!
Завидуйте, глядя на мою вечную гостью.
Она примчит на водном велосипеде,
И смерть превратится в каникулы.
Всего за несколько лет французский шансон обезглавлен. В плане международном эти потери вообще невозможно восстановить. Брель, Брассенс, Дассен и Франсуа все еще несут французскую песню по свету, но после 1980 года не случалось крупных международных триумфов.
Тем временем новый нефтяной кризис схватил Францию за горло. Экономическая ситуация ухудшилась до предела. Страна нуждалась в срочном решении проблемы. Жискар д’Эстен, тем не менее, был уверен в победе над Миттераном. Ширак выбывает из игры в первом раунде и, как действующий премьер, призывает своих избирателей поддержать Жискара. Но хитрому Миттерану удается объединить вокруг себя все левые партии, он великолепно проводит кампанию. И 10 мая французы выбирают президентом его.
Жискар в последний раз обращается к народу по телевидению. Он заключает свою речь словами: «Мое пожелание – чтобы Провидение позаботилось о счастье и благосостоянии Франции». Тут он замолчал, растерянно глядя в камеру. И, кажется, не знал, что делать дальше, ça plane pour lui[172], как сказал бы Пластик Бертран. Казалось, он выпал из реальности на семь бесконечно длинных секунд. Потом Жискар пришел в себя, снова открыл рот. И очень торжественно произнес два коротких слова: «Au revoir». Потом встал. И вся страна увидела, как бывший президент шел к выходу. Еще семь секунд. Звучит «Марсельеза», но изображение остается на экране. Сорок секунд Франция смотрит на пустое кресло! Вечность – гротескный танец отчаяния с грандиозностью.