«Я был ничем, но сегодня / Я стерегу ее сон, / Я смертельно влюблен».
«Я смертельно влюблен» – эти слова всякий раз возвращают меня в юность. Кабрель вошел в мою жизнь в верный момент. Его наивные, мечтательные, но всегда поэтические песни о любви формируют идеальное сопровождение для разрешения трудностей при общении с девушками. Едва закончился мой короткий каникулярный роман, я бросился разыскивать работы Кабреля. Начиная с известной оды его жене Мариетте – «Маленькая Мари» (Petite Marie), сильно ритмизированными любовными страданиями «Еще и еще» (Encore et encore) и фаталистической «Написано» (C’est écrit) до его первой очень успешной песни Je l’aime à mourir (1979).
Название этой последней означает не только «Я люблю тебя до самой смерти», но и «Я так сильно люблю тебя, что я могу от этого помереть». Израненной душе подростка (к каковым я принадлежал в ту несчастную пору) ничего больше и не было нужно, и я впервые в жизни подпевал песням по-французски.
Но, чтобы написать эту последнюю песню – Je l’aime à mourir, Кабрель оставляет свой обожаемый юго-восток и поселяется в унылых башнях Ла Дефанс в окрестностях Парижа. Там он пытается восславить свою возлюбленную при помощи нескольких гитарных аккордов.
Во Франции, под аккомпанемент дискотек времен Миттерана, начинается новая жизнь, но простая акустическая песенка о любви побеждает все что можно: «Пусть только скажет, / Что мы держимся за руки, / И все станет, как было». Во время концертов Кабрелю достаточно было пропеть первую строку – и публика допевала песню до конца.
А неутомимый Патрик Себастьян – точно так же, как он когда-то спародировал «Алину» (Aline) – создал на хит Кабреля пародию. В l’aime à mourir он перечисляет, в духе «Фелиции» Фернанделя, все физические и душевные недостатки своей возлюбленной, чтобы решиться наконец с ней расстаться.
Кабрель занимает ведущую позицию не только как автор лирических песен о любви, время от времени он, как фокусник, достает из шелкового цилиндра песни в стиле рока.
В «Стенах из пыли» (Les murs de poussière, 1977) он описывает приключения амбициозного провинциала, путешествующего по свету в поисках счастья и возвращающегося домой, не найдя того, что искал. В этой песне Кабрель описывает свой собственный путь: живя в Париже, он не чувствует себя там дома, и потому постоянно возвращается на землю предков, в деревню, где он вырос.
Он депутат муниципалитета Астаффора, он создал здесь центр помощи начинающим певцам, в работе которого и сам участвует. Его общественная деятельность отражается и в его работах: Le Lac Huron (1985; о преследовании индейцев), Madame X (1999; о бездомных), Les cardinaux en costume (2008; о проблеме нелегалов).
В 1989 году Кабрель продает два миллиона экземпляров альбома «Сарбакан» (Sarbacane). То есть примерно один из тридцати французов купил его диск. Это удивительно, учитывая, что сам Кабрель старательно сторонится публичности.
После успеха «Сарбакана» Кабрель меняет приоритеты. Теперь он все больше времени посвящает своим альбомам. Через пять лет он выпускает первый из ряда своих «декадентских» альбомов, что доказывает его принадлежность к теплой компании Джексона Брауна, Леонарда Коэна, Ренди Ньюмена и Джеймса Тейлора. В год, когда французы празднуют открытие туннеля под Ла-Маншем, а Аксель Ред запускает свою Sensualité[182] в международное поле, Кабрель удивляет всех выпуском альбома «Субботний вечер» (Samedi soir sur la terre).
Осень 1994 года, я захожу в универмаг FNAC в Антверпене и прошу продавца дать мне послушать Samedi soir sur la terre. Первая песня начинается напряженным пением скрипок. И вдруг возникает чистый гитарный аккорд. Мне это нравится. Голос Кабреля. Захватывающая песня. Дома, прослушав песню «Коррида» (La corrida) более внимательно, я понимаю, вдобавок, какой у нее сильный текст.
Больше тридцати лет прошло после смерти Бреля, и все это время Кабрель внимательно изучал традиции корриды. Но Кабреля интересует другой ее аспект. Брель анализировал зрителей, Кабрель – быка.
Мы слушаем «Тореадоров» (Les toros, 1963), которые во время боя с быком движутся, страдают и умирают, – с точки зрения Бреля, они делают это не зря. Мелкие торговцы начинают чувствовать себя Дон Жуанами, Гарсиа Лорками или Неронами, серые мышки находят экзотическую романтику, которой лишена их серая жизнь. Когда бык умирает, он смотрит на радующуюся публику… Брель посмеивается мягко, но вполне очевидно.
«Кто знает, о чем думают быки, / Когда они поворачиваются и топчутся на месте, / Голые, грустные, беззащитные?» – спрашивает Брель в Les toros.
Кабрель в La corrida дает пример сочувствия. Он обдумывает вопрос Бреля и пытается представить себе, о чем думает бык и что он чувствует.
Да и бык ли это? Герой песни находится в темном помещении и чувствует, как нетерпение пронизывает его тело. Где-то за стеной смеются и поют. Открывается дверь. «Я вылетаю на свет». Бык не знает, что с ним сейчас будет. Эти «идиотские» танцы – мне они осточертели. Он как заведенный начинает гоняться за живой куклой, пока не выбьется из сил и не станет легкой добычей этой куклы. В заключительной строфе бык в предсмертном просветлении вспоминает о своей юности в далекой Испании.
Sentir le sable sous ma tête
C’est fou comme ça peut faire du bien
J’ai prié pour que tout s’arrête
Andalousie je me souviens
Je les entends rire comme je râle
Je les vois danser comme je succombe
Je ne pensais pas qu’on puisse autant s’amuser
Autour d’une tombe
Голова падает на песок.
Это безумно приятно.
Я молюсь, чтоб все скорее кончилось,
Андалузия – я не забыл тебя.
Я слышу их крики и свой хрип,
Я вижу, они пляшут, пока я умираю,
Я и не знал, что можно плясать
У открытой могилы.
Успех Кабреля безумно возмущает интеллектуалов. Стоило упомянуть его имя в кругу «образованных» французов, как на меня поглядели так, словно я грязно выругался. Ни Серж Генсбур, ни Жак Брель или Борис Виан такой реакции не вызывали, один этот окситанский[183] трубадур.
Когда та, что была дорога моему сердцу, привела меня знакомиться со своими друзьями, она тревожно шептала мне на ухо: «Пожалуйста, Барт, не проговорись, что любишь Франсиса Кабреля, по крайней мере, не в первый вечер».
Я, конечно, тут же «проговорился», чем вызвал хмурые взгляды. У любителей так называемого «высокого искусства» все остальные проявления культуры вызывают возмущение.
«Потому что ты уходишь»
В конце сентября 1993 года я отправляюсь, в рамках Европейской программы обмена студентами, во французский университетский город Кан в Нормандии, столицу департамента Кальвадос. Угрюмые потомки Вильгельма Завоевателя не подпускают к себе чужаков, и я дружу главным образом с испанскими студентами. В начале лета 1994 года нам приходится расставаться, и это грустно. Чело Ньето Бланко – незабываемое имя – поставил на прощальной вечеринке шансон «Потому что ты уходишь» (Puisque tu pars, 1987) Жан-Жака Гольдмана и включил повторение. Я никогда раньше не слышал его, но, слушая его весь вечер (он прозвучал ровным счетом двадцать три раза), запомнил навсегда.
Вначале в нем чудится что-то напоминающее Pink Floyd, их песню «Есть ли кто-то там снаружи» (Is there anybody out there) из культового альбома The Wall[184]. А начальные строки этого шансона во Франции всякий знает наизусть:
Puisque l’ombre gagne
Puisqu’il n’est pas de montagne
Au-delà des vents plus haute que les marches de l’oubli
[…]
Puisque c’est ailleurs
Qu’ira mieux battre ton coeur
Et puisque nous t’aimons trop pour te retenir
Puisque tu pars
С тех пор, как тьма побеждает,
С тех пор, как здесь нет гор
Выше хребта забвения.
[…]
Кажется еще, словно
Сердце твое будет биться вдали от нас.
Мы слишком любим тебя, чтобы удерживать,
Когда ты уходишь.
На Кан опускается ночь. На общежитие. На студентов. «Нет гор выше хребта забвения», говорит Гольдман, а затем пытается побороть несовершенство памяти. Что бы ни случилось, наши сердца будут биться вдали друг от друга, но, может, так оно и лучше, утешает он. К счастью, это очень длинный шансон, и мы, двадцатилетние, навсегда запоминаем стихи: «dans ton histoire / garde en mémoire / notre au revoir» – «И никогда / Не забывай / Нашего прощания». Мы обещаем это друг другу. Постепенно появляются ударные, голос достигает наивысшей силы, эхом отзывается хор на бэк-граунде, и, наконец, энергичное гитарное соло, достойное Дэвида Гилмора. Гольдман действует здесь мастерски, на тонкой грани между китчем и достоверностью, в одной из тех туманных областей, где и возникает красота.
Кабрель довольно долго работал в обувном магазине, Гольдман – в магазине спортивных товаров. После гигантского успеха «Подписи достаточно» (Il suffira d’un signe, 1981) он концентрируется полностью на своей карьере. «Когда музыка хороша […] Когда музыка не фальшивит, / Когда она меня направляет», поет он в биографической «Когда музыка хороша» (Quand la musique est bonne, 1982). И это только первый из его хитов. Молодая Франция мчит сквозь восьмидесятые годы под его шансоны – «Чтобы прожить» (La vie par procuration, 1986) и «Я иду вперед в одиночку» (Je marche seul, 1985).
Название этой, последней песни, похоже, указывает на некое отступление Гольдмана перед чрезмерной критикой. Вначале ему пришлось нелегко. После того, как в 1985 году, когда он три недели выступал в парижском «Зените» (каждый вечер продавалось примерно шестьсот пятьдесят билетов), Гольдман собрал наихудшие оскорбления и 20 декабря поместил их, вместе с фотографиями своей группы, во