е
Или как из свища Луи XIV родился английский гимн, как в результате запора Луи XV произошло рождение шансона XX века, а также о том, как Серж Генсбур сочинил регги-версию «Марсельезы», а Клод Франсуа открыл самую замечательную в истории дискотеку. Важные роли приготовлены и для Бурвиля, Жильбер Беко, Жульен Клер, Руже де Лиля, Жака Дютрона, Жан-Батиста Люлли, Мишеля Сарду, Мирей Матье и Фрэнки Винсент. Здесь же – победоносное появление «Битлз», Катрин Денёв, Джанго Рейнхардта и Янник Ноа.
За Институтом Франции виден Дом Инвалидов. Чтобы как следует разглядеть его купол, позолоченный по воле короля-Солнца, нужны темные очки. Много плохих поступков на совести короля, но строительство этого монументального здания со стороны Луи XIV было чистым альтруизмом. До той поры власти предоставляли инвалидов войны своей судьбе, но после 1671 года огромный госпиталь под золотым куполом распахнул двери перед тысячами инвалидов.
Сегодня их там не больше сотни, так как большую часть Дома Инвалидов занимает Музей Армии. Однажды гид сопровождал меня по его бесконечным помещениям. Мне показали шлем, в котором Филипп Красивый пошел в 1302 году войной на фламандцев, мечи, которыми закалывали протестантов в 1572 году, панцирь, который не смог уберечь Анри IV в светлую майскую ночь 1610 года от Рождества Христова.
Добираясь до конца очередного века, он не мог удержаться, чтобы не произнести лаконичное: «au suivant»[18]. Так оно и шло. От зала к залу, от войны к войне, пока в моей голове не завопил диким голосом Брель из своего 1964 года:
Au suivant au suivant
Cette voix qui sentait l’ail et le mauvais alcool
C’est la voix des nations et c’est la voix du sang
Au suivant au suivant
Следующий, следующий.
Пьяный голос, воняющий чесноком
Голос отечества, голос крови.
Следующий, следующий.
«Скорее бы следующий!» – мечтал, должно быть, французский народ при Луи XIV. Наконец в 1686 году возникла надежда, что он наконец помрет. Злокачественный свищ приковал его к постели. Но чудо из чудес – Луи выздоровел. Герцогиня де Бринон и композитор Жан-Батист Люлли хватаются за перья, чтобы написать благодарственный гимн. Результат, Grand Dieu sauve le roi[19], был бы давным-давно забыт, но Георг Фридрих Гендель выудил эту мелодию из небытия, подправил немного и продал свою находку королю английскому. А тому как раз приспичило обновить государственный гимн, и слова вышли подходящие: God save the King (или the Queen, если на троне женщина). Не курьезно ли, что благодаря удачно залеченному свищу в заднице французского монарха британцы получили возможность достойно славить своего короля… или королеву!
Луи был необузданным юнцом, но с годами превратился в глубоко религиозного человека, диктатора, разорявшего страну бессмысленными войнами и высокими налогами. Вдобавок в 1685 году советники убедили Луи отказаться от прогрессивного Нантского эдикта, так как, по их словам, во Франции почти все давно уже католики и благоприятствующие протестантам законы потеряли смысл. В результате не менее двухсот тысяч гугенотов покинули страну.
Вдобавок король, желая прославиться, повелел возвести в Версале безумно дорогой дворец. Когда, после небывало долгого правления, король-Солнце умер, он оставил страну истощенной и разоренной. К веку просвещения Франция подошла погруженной во мрак.
Он умер, и народ вздохнул с облегчением. «Если глас народа – глас Божий, то Бог пребывает не в Раю, а в каком-то другом месте», – пели в те дни, почти триста лет назад, на мосту. Да, шансонье Пон-Нёф проводили короля издевательствами.
Один из них, имея в виду традицию, по которой королей бальзамируют прежде, чем поместить в склеп Сен-Дени, поет: «Он там, как и в Версале, бессердечный». Неудивительно, что его преемник Луи XV, правнук короля-Солнце, был принят с восторгом. Ему всего пять лет, и малыш так трогателен, что его все обожают.
Но вскоре и он становится объектом насмешек шансонье. Алексис Пирон, сделавший себе имя главным образом публикацией рискованных комедий, в 1721 году, едва юный король успевает оправиться после опасной формы запора, посвящает ему не вполне пристойную эпическую поэму: «Когда Луи дерьмом забило анус, и он не смог, бедняга, проблеваться, едва не помер он…», и далее энергичный мушкетер помогает королю «удалить опасное препятствие при помощи клизмы».
Баллада «О королевском дерьме» (L’étron royal, 1721) могла бы вдохновить даже короля дурного вкуса Фрэнки Винсента из Гваделупы, автора ста семидесяти с лишним песен не вполне приличного содержания, прославившегося благодаря своей знаменитой улыбке. Его шансон «Запор» (Constipation, 1996) – классика маргинального репертуара, – полон поразительных пассажей, вроде: il pousse, il pousse, caca passé pas (как он ни тужится, из задницы ни звука). Он продает множество регги-дисков, и всегда с такими же дурацкими текстами. Его главный хит – «Твоя задница воняет» (Tu pues du cul, 1999).
И это тоже Франция, тоже шансон: от Алексиса Пирона до Фрэнки Винсента. От Жоашена Дю Белле до Жоржа Брассенса. Правда, проще было бы обсуждать «Дерьмо и Францию» (Merde en France, 1984) Жака Дютрона, а также его вопли cacapoum, имеющие звукоподражательное содержание. В бессмысленном тексте встречаются предложения вроде Hey watching you t’as fraoute les roubloutes – так муж Франсуазы Арди издевается над соотечественниками, «обожающими» английские песни, понятия не имея об их содержании.
По-видимому, в двадцатых годах XVIII века немногие отваживались открыто петь «О королевском дерьме». Задающий тон Алексис Пирон приглашает самых отважных шансонье, чтобы завершить запор-интермеццо, «изголодавшийся народ ждет священного извержения с разинутым ртом». Слово вылетело: в стране голод. Народ ропщет, но аристократия ничего не замечает. В Версале продолжаются праздники.
Отсюда, с Пон-Нёф, загородный королевский дворец не виден, но справа от меня, метрах в двадцати, станция метро. Конечно, я пока остаюсь здесь, на удивительном перекрестке исторических событий и повторов, но мысли мои уже спустились под землю.
«Et maintenant?» (И что теперь?)
Расстояние между кухнями и столовой Людовика XV – почти полкилометра, и он свято блюдет традиции прадеда. Целая армия слуг доставляет бессчетные блюда к королевскому столу. Для обслуживания одного короля нужно тринадцать человек. Образуется целая процессия, ежедневно шествующая через весь Версаль. Прохожие останавливаются, снимают шляпы и тихо произносят: C’est la viande du Roi![20] К концу обеда прибывают огромные блюда с таким количеством фруктов, что современник и историограф шутливо замечает: «Жаль, что двери во дворце не сделали повыше».
Подготовка и доставка гигантских гор еды есть форма высшей акробатики. То, что повара сродни художникам, первым доказал придворный шеф Леба, придумавший сопровождать приготовление блюд по сложным рецептам игрой на музыкальных инструментах. В 1738 году появляется его книга: «Еда, приносящая радость, или приготовление пищи под музыку» (Le festin joyeux ou la cuisine en musique).
Так оно и шло до 1970 года, пока гениальная идея Леба получила неожиданное применение. В мюзикле «Ослиная шкура» (Peau d’âne) юная Катрин Денёв поет арию «Рецепт любовного пирога» (Recette pour un cake d’amour) и шаг за шагом объясняет, как стряпать этот пирог. Мука, яйца, молоко, масло, дрожжи, сахар. «Спрячь подарок для любимой в тесте и, когда поставишь в печь, скажи, чего желаешь». У меня этот рецепт не сработал. Еще сильнее я расстроился, когда обнаружил, что Денёв поет не сама. Ее озвучивала Анн Жермен – соловей, поющий за кадром.
Музыка звучит не только на кухнях Версаля, услаждая слух поваров, снаружи тоже поют. Пока один из моих предков – Карл Ван Лоо (в большинстве французских музеев можно отыскать работы четырех поколений видных художников с этим именем) пишет портрет короля, придворный композитор Жан-Филипп Рамо представляет свое новое произведение, вызвавшее ажиотаж в Версале: «Галантная Индия» (Les Indes galantes, 1735). Нетрудно представить себе процессию шансонье XX века, вторгающихся в тот волшебный мир.
Несомненно, среди бесчисленных яблок, груш, винограда и бананов блестящий Бурвиль имел бы успех со своим классическим «Фруктовым салатом» (Salade de fruits, 1959): «Ананасами и кокосами / Я объелся, и их не хочу, / Но твои вишневые губы я попробовал бы еще», ему подпоет толстяк Бурбон, и в самом конце хитро подмигнет мадам де Помпадур. А Джейн Биркин, Франсуаза Арди и Франс Фалль могли бы ввезти на тележке громадный торт с поющими на нем Генсбуром и Брелем, дуэтом прославляющими разносимый кофе с конфетами. Couleur café / que j’aime ta couleur café[21] – поет Луи, принимая чашечку шоколада от изумительно причесанного Бреля, интимно шепчущего королю в ушко на своем, не лишенном фламандского акцента, французском:
Je vous ai apporté des bonbons
Parce que les fleurs c’est périssable
Puis les bonbons c’est tellement bon
Bien que les fleurs soient plus présentables
Surtout quand elles sont en boutons
Mais je vous ai apporté des bonbons
Я вам принес конфет,
Цветы так быстро вянут,
Вдобавок – ведь конфеты так красивы,
Хотя цветы гораздо презентабельней конфет,
Особенно когда они в бутонах,
Но все ж я вам принес конфет…
Девиз последней строфы афро-кубинской песни Генсбура «Кофейный цвет» (Couleur café, 1964) должен понравиться королю. «Крутить любовь без всякой философии, как кофе пить / Все вроде кончилось, и чем ты недоволен?» Сладострастный видеоклип, в котором сам Генсбур кружит, пританцовывая, вокруг едва одетой девушки шоколадного цвета, пришелся бы королю по вкусу – на десерт.
Мадам Помпадур искусно удовлетворяет королевские желания. Уроки ее мамаши не прошли даром: «Есть две вещи, накрепко привязывающие к тебе мужчину: вторая – вкусно его кормить». И не только обеспечивать короля устрицами, шампанским и шоколадом, дело главной французской любовницы – поставлять своему господину юных девственниц. Девочек не старше двенадцати – тринадцати лет. Неужели Людовик XV был педофилом? Необязательно. Но мы знаем: он до смерти боялся заразиться сифилисом и потому нуждался в нетронутых девицах. Песня «Меня зовут Лолита» (Moi, je m’appelle Lolita), которой шестнадцатилетняя Ализе летом 2000 года поставила на уши Европу, кажется историей про него.
Как фаворитка, мадам Помпадур имела влияние на короля даже в делах политических (между прочим, могла повлиять на назначения министров), не говоря уж о финансовых вопросах – ее способность сорить деньгами поистине легендарна. Но как король мог в чем-то отказать этой хитроумной красавице, если даже спустя два века женолюб Жильбер Беко, Месье 100 000 вольт, готов был встать на колени перед мадам Помпадур: «Мадам Помпадур, я в вас влюблен, в ваших глазах сияет любовь, уделите и мне немного». Беко вкладывает в уста Луи XV его собственные слова: когда мадам Помпадур умерла (в 1764 году), король произнес: Et maintenant, que vais-je faire? – «А теперь, что же мне теперь делать?» Справедливый вопрос, тем более что и у Франции дела совсем плохи. Говорят, монарх должен был глубоко задуматься и, оглядываясь назад, сказать о своей фаворитке: «Бог мой, зачем так сильно волноваться!» (Après nous le déluge!)
«Пусть кровью вражеской напьются наши нивы»
Все больше становится влиятельных людей, не принимающих вековой диктатуры Церкви и дворянства. Аристократы продолжают бить баклуши, а народ голодает, жизнь становится все труднее и невыносимее. В 1789 году погода оказалась неблагоприятной для земледелия, ожидался плохой урожай. Так оно и случилось: голод собрал толпу на площади Бастилии. Тюрьму сровняли с землей.
Честно говоря, городские власти еще до бунта собирались снести это старье. Так что все, что сделали революционеры, оказалось исполнением запланированных общественных работ. Зато народ заработал ежегодный праздник, jour de gloire[22], начало новой жизни…
Несколько позже появился Брель и написал шансон об упадке империи. Фанфары. Поучительный текст. Неудивительно, что Жорж Брассенс прозвал молодого бельгийца pater Brel – отец Брель. Идет 1955 год, а он поет: «Бастилия разрушена, да толку – чуть, люди громили Бастилию, вместо того, чтоб любить».
Брель считает, что «толку – чуть», и об этом стоит поговорить. К власти пришли находившиеся на верхних ступенях социальной лестницы, отнюдь не голодающие горожане. То есть власть чуть-чуть приблизилась к сражавшимся рабочим и крестьянам, но жизнь народа мало изменилась. Революция – это созревание гражданского общества. И первый знак нового времени случился, собственно, еще до революции – это была, как ни странно, мадам Помпадур, которой удалось забраться так высоко.
В течение многих веков невозможно было себе представить горожанку рядом с троном. Возможно, именно для того, чтобы указать на простое происхождение мадам Помпадур, Жильбер Беко опустил перед ее именем аристократическую частицу де. Ни народ, ни дворяне не приняли ее успеха. Возмущение уличных певцов на мосту Пон-Нёф просто выплескивается за перила. На смену Mazarinades предыдущего века пришли poissonnades, направленные против мадам Помпадур – урожденной госпожи Poisson, которую называли глупой торговкой рыбой.
Четырнадцатого июля 1790 года революционеры решили отметить годовщину взятия Бастилии большим праздником. Так возникла традиция jour de gloire. А для праздника понадобился гимн: это оказалась печально известная «Дело пойдет!» (Ça ira, 1790). Текст написан Ладрэ, уличным певцом с Пон-Нёф. Молодая, энергичная Эдит Пиаф улучшила этот шансон, который всегда приводит меня в недоумение. Пиаф без всякого усилия отождествляет себя с Марианной с картины Делакруа:
Ah ça ira (3 x)
Les aristocrates à la lanterne
Ah ça ira (3 x)
Les aristocrates on les pendra!
Ах, дело пойдет! Дело пойдет!
Аристократов на фонари!
Ах, дело пойдет! Дело пойдет!
Аристократов повесят!
Никаких сомнений: целый год прошел с тех пор, как снесена Бастилия, и толпе хочется чего-то большего. «Аристократов на фонари, всех повесить!» – раздается на улицах Парижа. Все еще популярную Ça ira скоро заслонит «Марсельеза». В категории «я напою тебе несколько нот, а ты догадайся» французский гимн занимает по числу отгадываний первое место. Всякий узнает его мгновенно. Даже профессиональные оперные певцы – Пласидо Доминго и Роберто Аланья – позволяют себе наслаждаться хорошо обработанными строфами, а простолюдины во все горло подхватывают и повторяют простые рефрены. Даже бельгийский премьер запел его, не смутившись, на национальном празднике.
Занятно, что гимн назван именем портового города на Лазурном Берегу, хотя был написан в 1792 году в Страсбурге, чтобы поддержать энтузиазм французского Рейнского легиона, противостоявшего Австрии, двинувшей свои войска вперед, чтобы помочь бежать королевской семье. Вы ведь помните, Мария-Антуанетта – австрийская принцесса. Французская армия находится в плохом состоянии, она на грани поражения, и командиры сознают, что вот-вот придется отступить.
Полночь. Зажигательные речи последних дней лихорадочно проносятся в мозгу тридцатидвухлетнего Клода Руже де Лиля. В голове складываются куплеты. Он начинает записывать их и решает обратиться к своему командиру. Он украшает текст восклицательными знаками – куда ж без них! «К оружию, граждане!», «Дети свободы, в поход!», «Флаг войны развернут!», «Сметем тиранию!» – и так далее. Одновременно он помнит о страхе матерей, провожающих мужественных сыновей, о страхе кровавого поражения на лицах людей.
Как в лихорадке Руже де Лиль пишет первые строки.
Allons enfants de la patrie
Le jour de gloire est arrivé!
О дети родины, вперед![23]
Настал день нашей славы;
Да, вот оно, никаких сомнений. Чувства, которые на тот момент владели нацией, хлынули на бумагу: ненависть к деспотам, стремление к свободе, вера в победу. Голос улицы движет его пером. Шаги марширующих под окном солдат определяют ритм. Мелодия возникает сама собой. Текст развертывается. «Марсельеза» – чудо, рожденное в ночь с 25 на 26 апреля 1792 года. Руже де Лиль дописал и провалился в сон.
Песня встречена с энтузиазмом, солдаты сразу выучили ее. 22 июня она была напечатана и передана войскам из Марселя. При вступлении в Париж 30 июля они пели никому не знакомый марш – так национальный гимн стал «Марсельезой». Двумя месяцами позже случилось чудо – объединенные французские войска, ведомые пламенной песнью, разгромили австрийцев в битве при Вальми. Отечество спасено, и революция может продолжаться.
Во время благодарственной службы в Нотр-Даме, вместо веками исполнявшегося ради прославления Бога Te Deum, битком набитый кафедрал страстно взревел:
Aux armes, citoyens!
Formez vos bataillons
Marchons, marchons
Qu’un sang impur abreuve nos sillons.
К оружью, граждане!
Сомкнем свои ряды!
Пусть кровью вражеской
Напьются наши нивы!
При этих словах я всегда думаю о сюрреалистических картинках в телевизоре, показывающих французов, живущих в североафриканских колониях, горланящих: «Пусть кровью вражеской / Напьются наши нивы!»
Кстати, сегодня подумывают о том, чтобы отбросить последний стих. Но французы считают «Марсельезу» гимном свободе, равенству и братству, несмотря на ее кровавое содержание.
И вот – теперь наконец появилось All you need is love (1967), где трубы и барабаны играют мелодию «Марсельезы», а на этом фоне Битлы поют, троекратно повторяя раз за разом: «Любовь, Любовь, Любовь».
Существует бесчисленное множество интерпретаций «Марсельезы». Игорь Стравинский переложил ее для скрипки, Джанго Рейнхардт написал джазовую версию, и, конечно, она украшает репертуар многих французских шансонье. А мне вспоминается Мишель Сарду, который в 1976 году исполнил ее в полную силу своего голоса и при этом даже не пошевельнулся. А еще – исполнение Эдит Пиаф, от которого кровь стынет в жилах. А в 1989 году, во время празднования 200-летия Французской революции, «Марсельезу» исполнила Мирей Матье, – стоя под сенью Эйфелевой башни, среди офицеров Национальной гвардии. Все было очень серьезно и уважительно, так и полагается исполнять национальный гимн.
Традицию нарушил Генсбур, когда выступил со своей регги-версией «Бери оружие, и так далее» (Aux armes et cætera, 1979), вызвав ею колоссальный скандал. Рефрен состоит в четырехкратном повторении Aux armes et cætera, поющегося с английским акцентом на бэкграунде хористами Боба Марли. Добавьте к этому безразлично-беспечную, ироническую манеру, в которой Генсбур подает текст, и вы поймете: какая-то гниль завелась в Пятой Республике. Один из его концертов пришлось прервать: зал заполнили бывшие спецназовцы, готовые помешать певцу «насмехаться над отечеством».
И тогда Генсбур вернулся на сцену, один, без музыкантов. Подняв кулак, он запел «Марсельезу» а-капелла, и сбитым с толку воякам пришлось встать и начать подпевать ему – а что им оставалось делать?
Когда Франция в 1998 году выиграла мировое первенство по футболу, звезды национальной сборной Бартез и Зидан спели Aux armes et cætera для ликующей толпы.
Янник Ноа, в прошлом теннисист, а теперь прославленный певец, исполнил свою регги-версию «Марсельезы» – «О, мечты» (Oh rêves, 2002). Но он поменял начальные слова, и вместо «Берите оружие, граждане» (Aux armes citoyens) поет: «Мечтайте, граждане» (Aux rêves citoyens), и у него получилась настоящая ода свободе, равенству и братству. В отличие от Генсбура, он выбрал веселый ритм и исполняет свой добропорядочный гимн миру невинным голоском.
«Я – за»
Через шесть лет после смерти мадам Помпадур народ получил новый объект для издевательств. В карете, прибывшей из Вены, прямо в спальню Луи XVI въехала Мария-Антуанетта. Ей не сразу удалось добиться успеха, наследника пришлось ждать довольно долго. Поселившись в Версале, она построила там, в замке Трианон, сказочную деревушку, где развела овечек, разыгрывала пьески и пела песенки. Антипатия к мадам Помпадур кажется ерундой по сравнению с той ненавистью, что досталась на долю Марии-Антуанетты. Не король, а его австриячка-супруга вызывала массовую безрассудную ненависть.
«Моя машина поможет вашей голове отскочить во мгновение ока, вы не будете страдать. Вы почувствуете лишь дуновение ветерка вдоль загривка». С этими словами доктор и член парламента Жозеф-Игнас Гильотен предложил заменить варварские способы казни прошлого (четвертование, сожжение заживо, удушение, повешение, сдирание кожи и колесование) и, согласно девизу Революции, уравнять всех не только в жизни, но и в смерти. Хирург Антуан Луи разработал требуемый инструмент, названный сперва louisette или louison, – немного зловеще, если вспомнить беднягу Луи, окончившего дни под этим ножом.
Предложение доктора становится настолько популярным, что на Пон-Нёф сочинили песенку с длинным названием: «Об уникальной машине для отрубанья голов доктора Гильотена, названной его именем». Песенка кончается словом «гильотина». Успех этого ponts-neuf приводит к тому, что ошибочное название закрепляется за изобретением, и это совершенно не нравится самому доктору. Он-то видел в инструменте первый шаг на пути к полному отказу от смертной казни. Но до этого было явно далеко. Нож продолжает падать, отсекая головы, до конца семидесятых годов XX века.
То есть до тех пор, когда произошла захватывающая дуэль между Мишелем Сарду («Озера Коннемара» – Les lacs du Connemara, 1981) и Жюльеном Клер («Мы споем вместе» – Si on chantait, 1974).
Первый раунд, 1976 год. Франция занята делом Патрика Анри, человека, убившего восьмилетнего сына. Значительная часть населения жаждет крови. Адвокат, Робер Бадётер, прославился на весь мир: ему удалось, пустив в дело страстные аргументы, спасти от смерти (гильотины) своего подзащитного. Возмущенный Мишель Сарду пишет песню «Я – за» (Je suis pour). Он не пытается скрыть свои чувства: «Ты украл моего сына, ты пролил кровь моего кровного […]. Я хочу содрать с тебя кожу. Ты умрешь. Я хочу тебя убить. Я – за». Око за око, зуб за зуб. Когда ты на чьей-то свадьбе услышишь «Озера Коннемара», подумай о том, что тот же Сарду пел менее невинные песни.
Второй раунд, 1980 год. Жюльен Клер пока не слишком известен. Но уже добился успеха: песне «Мы споем вместе» подпевает зал, и всем нравятся слащавые песенки вроде «Елены» (Hélène, 1987), и вот он садится за пианино и поет протестную песню, как это часто бывает – совершенно неожиданно. L’assassin assassiné, убийца умерщвлен. «Как только нож упал / преступление обернулось другой стороной». Он не согласен с Сарду и, кажется, находится под впечатлением изменения приговора. «Я не президент / Я музыкант […] Конечно, убийство ужасно, / но общество жаждет возмездия, / А кровь приговоренного – это кровь человека».
Третий раунд, 1981 год. Последний раз гильотина применялась в 1977 году. Но смертный приговор еще существует. Сочувствовал ли Франсуа Миттеран тому, о чем пел Жюльен Клер? Первый указ нового президента – отказ от высшей меры наказания. Незадолго до того ставший знаменитым адвокат и министр юстиции Робер Бадётер тоже причастен к этой революции. Гильотина отправилась в архив.
Луи XVI имел к усилиям Миттерана и Клера мало отношения. Ирония состоит в том, что он, кажется, предложил улучшить эту машину. Благодаря несчастному королю, нож гильотины скошен, теперь перерубить шею стало еще легче. Когда 21 января 1793 года палач приказал ему преклонить колени, Луи хрипло воскликнул: «Мой народ, я не виновен. Я надеюсь, что моя кровь принесет французам счастье». Нож упал утром, в десять часов двадцать две минуты.
Шестнадцатого октября того же года наступил черед Марии-Антуанетты. К гильотине от Консьержери ее привезли в открытой повозке. Самая жуткая bain de foule (прогулка) во французской истории. Ненависть парижан так сильна, что в нее плюют, подталкивают и осыпают проклятиями, когда она поднимается на эшафот. Согласно легенде, она случайно наступила на ногу своему палачу. «Прошу прощения, мсье, я сделала это не нарочно», – сказала она. Это были ее последние слова.
«Террор есть не что иное, как проявление быстрого, неукротимого, несгибаемого правосудия; террор есть добродетель». Произнесший эти слова Максимилиан де Робеспьер, естественно, был лидером революционеров – сторонников жесткой линии. Под его руководством улицы вокруг площади Согласия окрашиваются в темно-красный цвет, тысячи голов скатываются в корзины. Кровопролитие окончилось 28 июля 1794 года, когда голова самого Робеспьера скатилась в корзину из-под выдуманного доктором Гильотеном ножа.
Наступил черед Наполеона Бонапарта, который прошел со своими солдатами через всю Европу. И все снова услышали знакомую песню. «Вперед, вперед, / Пусть кровью вражеской / Напьются наши нивы!» – неслось из сотни тысяч французских глоток. Кровь вновь напоила поля Европы.
«Я выпью Нил досуха, если меня не оценят по достоинству»
Памятник Анри IV на Пон-Нёф был поставлен так, что король мог обозревать текущую мимо него бесконечную процессию музыкантов и художников, но потом пришел 1792 год, и он был уничтожен вместе с остальными монументами, стоявшими в городе. В 1818 году памятник Анри был восстановлен и отлит на этот раз из переплавленной статуи Наполеона, стоявшей на Вандомской колонне. Дело в том, что после поражения при Ватерлоо в 1815 году все статуи императора были снесены и пошли в переплавку. Создатель новой скульптуры Анри IV, большой поклонник смещенного императора, тайком спрятал ящичек с посвященными Наполеону песнями в брюхе его лошади. Так памятник славному Анри стал памятником пропетому слову.
Я едва не свернул себе шею, осматривая место, где стояла гильотина. Там, где падал, раз за разом срезая головы, ее нож, возвышается ныне самый старый и самый высокий монумент Парижа[24]. Отсюда кажется – стоит протянуть руку, и снимешь с цоколя обелиск, установленный в 1836 году на площади Согласия. В песне Жака Дютрона «Париж просыпается в пять утра» (Il est 5 heures, Paris s’éveille, 1968), говорится: «Новый день начинается, и обелиск восстает». То есть для него древний египетский символ – не что иное, как монументальное воплощение утренней эрекции.
На дворе – март 1968-го, Франция вот-вот насладится песней о вырвавшейся на волю радости и свободе. Прекрасный текст к песне Дютрона написал Жак Ланзманн, вдохновленный песней «Париж, пять утра» (Paris à cinq heures du matin, 1808) Марка-Антуана Дезожье. В ней тоже изображалась завораживающая атмосфера утреннего, туманного Парижа. Дезожье покинул Францию во время революции. Вернувшись, когда ярость бунтовщиков несколько поутихла, он обнаружил, что, хотя общественная жизнь переместилась на бульвары и площади, и активнее всего – толпа на площади Согласия, Пон-Нёф остался таким, каким мы видим его и сегодня, – веселым и гостеприимным.
Передо мной течет Сена. Проплывают туристические кораблики, знаменитые bateaux-mouches. Как в песне «Лодки на Сене» (Barques sur la Seine). И мне вспоминается начало танцевального номера «Лодки Нила» (Barques sur le Nil) из Alexandrie Alexandra Клода Франсуа. Лодки Нила, на которых приплыл в Париж Луксорский Обелиск – несколько раньше юного Клода Франсуа, прибывшего во Францию на корабле из Египта, где он родился. Два разных времени. Два корабля. Но оба раза – из Александрии.
Я закрываю глаза, и представляю себе Клода Франсуа спускающимся на веревке с неба прямо на Пон-Нёф, по которому прогуливаются Луи XIV с Мазарини. И хохочут во весь голос! Конь под бронзовым Анри IV встает на дыбы. Король пытается удержаться в седле, ему помогает Равальяк. Жак Дютрон выходит из лимузина и открывает дверцу для Франсуазы Арди. Хлодвиг и Карл Великий, вооруженные и в тяжелых кольчугах, спешат к ним. Франс Галль смотрит, раскрыв рот, на проклятого императора и осторожно кивает ему. Серж Генсбур, в превосходно сшитом костюме, держа на руках собачку, ведет на поводке Джейн Бёркин. Рено сопровождает Маргарет Тэтчер. Джо Дассен смотрит на Сену, мечтая об аудиенции на Елисейских полях, а Франсуа Вийон беспрерывно кидает в реку камешки.
На Пон-Нёф полно народу. Прохожие сбегаются к толпе, окружившей Клода Франсуа. Из невидимых динамиков во всю мочь звучит Alexandrie Alexandra. И в положенном месте все разом восклицают: ааахх. Звуки самого возбуждающего французского шансона заставляют толпу танцевать. Я вижу, как все они повторяют жесты Клода Франсуа, даже застенчивый Жак Брель не отстает: кулаки перед грудью, потом – вниз, затем выбрасываются вперед. Знаменитые «Клодетки»[25] весело скачут среди публики.
Руки готового включиться в общее веселье Луи XV, руки вечно недовольного ворчуна Жоржа Брассенса, руки, обтянутые сверкающим балетным трико. Даже я чувствую, как мои бедра приходят в движение. «Я выпью Нил досуха, если меня не оценят по достоинству», – звучит изо всех ртов, но при этом все указывают на Сену. Alexandrie Alexandra – гимн соблазну. «Сегодня я станцую меж твоих простыней». Жар нарастает. Рефрен течет приливной волной через Пон-Нёф: Les sirènes du port d’Alexandrie, chantent toujours la même mélodie, woowoo. И затем снова: ааахх. Попытайтесь спеть эти слова, написанные в 1978 году, не размахивая руками. Луи XVI проводит рукой по горлу и подмигивает Марии-Антуанетте, наблюдающей за тем, как Мишель Сарду машет белым платком.
Я открываю глаза и вижу безлюдный Пон-Нёф. Прохожие глядят на меня удивленно, но быстро уходят своей дорогой. У меня жутко болят ноги. Довольно! Воображение, кажется, завело меня слишком далеко. Слишком много всего случилось на этом месте, но сейчас пора пройтись. Правой-левой, я разворачиваюсь и направляюсь на север, к Монмартру. Пора вернуться к XX веку. Настоящее манит меня.