Или как Ванесса Паради вырвалась на Первую мировую войну, как исполнение важнейшего французского военного марша запрещали аж до 1974 года, и как сын фламандки сделался мировой звездой шансона. В главных ролях – Жак Брель, Стефан Эйхер, Лео Ферре, Гастон Уврар, Мистенгетт, Морис Шевалье, Мишель Сарду, Борис Виан. А также замечания о появлении Жозефины Бейкер, Куна Крюке и Гомера Симпсона.
Возле кафе, сбоку от окна, молодой, нервно озирающийся голубоглазый блондин заглядывает внутрь; он смотрит на мужчин, сидящих вокруг стола. Похоже, им нравится еда. Они спорят о чем-то. На дворе – вечер 31 июля 1914 года, время – половина десятого. Последние лучи заходящего солнца отражаются в огромных окнах. Блондин поднимает руку, стекло разлетается вдребезги. Раздается крик. Две пули. Вторая вонзилась в стену, первая – в голову Жана Жореса. Он умер на месте.
Я спросил у бармена в Кафе дю Круассан красного вина. Гармонист, держа в руке шапку, обходил столики. День был солнечный, я сидел за столиком на рю Монмартр, упрямо стремящейся в сторону Монмартра, но так до него и не добирающейся. Улица неосуществленных амбиций. Только что исполнилось 96 лет с того дня, когда именно в этом кафе был убит вождь социалистов. На стене до сих пор висит в рамке большая статья из вышедшей назавтра после убийства «Юманите»: «Жорес убит».
«Зачем им было убивать Жореса?» – удивляется Брель в записанной на его последнем диске песне.
В 1882 году, во время большой шахтерской забастовки, тридцатитрехлетний Жорес печатал в газетах статьи, защищающие права шахтеров. Годом позже шахтеры избрали его в парламент; так началась политическая карьера Жореса, превратившегося в конце концов в легендарного лидера французских социалистов. Он боролся за лучшую жизнь для тех, чей тяжелый труд оплачивался недостаточно. В то же время он был сторонником интернационализма, движения, прилагавшего колоссальные усилия для установления международных связей. Этим-то и объясняется их твердолобый пацифизм накануне Первой мировой войны. Жорес оказался одним из немногих, выступавших за дипломатическое разрешение конфликта. Это совершенно не нравилось националистам, таким как Рауль Виллен, подготовивший убийство 31 июля. Через три дня после убийства Жореса началась война.
После трагикомического фарса «Брюсселя» Брель продемонстрировал в новой песне «Жорес» (1977) довольно-таки грустную точку зрения на романтическую belle époque. «Что за жизнь была у наших бабушек и дедов?» – удивляется он.
«Они начинали работать лет с пятнадцати. / Они росли в грязных лачугах […] Утешеньем им служили лишь абсент и месса».
Быть может, эксплуатируемые рабочие и не были рабами, но жизнь они вели довольно-таки жалкую. А когда нашелся наконец человек, готовый помочь, – так именно его и убили. Брель не спел об этом, он это показал. Несколько нот, сыгранных на гармошке, – вот и все. Текст говорит сам за себя. «Кто, к несчастью, остался в живых, / Может уйти на войну […] На снежные поля войны, ведущие в ад».
Расплатившись за вино, я отправляюсь на улицу 4 сентября. Она пересекает рю Монмартр, а мне все равно нужно в ту сторону, чтобы завершить свою военную прогулку. Почему 4 сентября? В этот день, сразу после поражения во франко-прусской войне, была создана Третья Республика. Это счастливое событие позже увековечили в названии улицы. В честь пылких вояк никакой улицы не назвали, видимо, им хватило самой войны. Журналисты писали о патриотизме и ненависти к Германии, оказавшейся сильнее Франции. Звучали призывы переименовать eau de Cologne в eau de Pologne[35]. И еще кое-что в таком роде. Сердца горели, солдаты отправлялись на фронт с песней. «Марсельеза» звучала в такт, слаженно отбиваемый солдатскими сапогами. «На Берлин!» – ревели парижские улицы. «На Париж!» – откликались берлинцы. Все это скоро разъяснилось. Прежде чем погиб в бою первый солдат, пришло понимание.
«Кровь должна пролиться»
Первая битва длилась с 5 по 12 сентября 1914 года на реке Марне, к северо-востоку от Парижа. Немцы все еще надеялись за пару недель покорить Францию, а после поставить на колени Россию и, таким образом, избежать войны на два фронта. Франции пришлось пролить море крови, пота и слез, чтобы остановить немцев. Им это удалось с помощью уникального прорыва.
А дело было так: генерал Галлиени приказал, чтобы за два дня – 6 и 7 сентября – 600 парижских такси доставили на фронт пехотинцев Седьмой дивизии. На старых черно-белых фото можно видеть сотни «Рено AG1 Landaulet», ожидающих необычных пассажиров на площади перед Домом Инвалидов. К 8 сентября на фронт, к берегам Марны, полторы тысячи автомобилей доставили подкрепление в 5000 человек. Каждому водителю заплатили по счетчику, как за обычную поездку. «На одну ночь парижские такси стали такси до Марны» – пел Марсель Амон в своей песне «Такси до Марны» (Les taxis de la Marne), где рассказывалось о триумфальном марше такси из Парижа. Капля в море, как подумаешь обо всей войне, но с точки зрения психологической этот случай сыграл свою роль. Такси до Марны стали символом национального единения и поддержки боевого духа.
Песня Амона со временем затерялась в складках истории, но в 1987 году новая песня о такси напомнила о ней. «Джо, шофер такси, не поедет куда попало» – спела Ванесса Паради и потрясла мир. У героев битвы на Марне не было особого выбора, а вот шофер Ванессы Паради следовал собственным правилам. Он колесил по Парижу в облаке мамбы и румбы. Такси останавливается, распахивается дверь. Четырнадцатилетняя певица не просит отвезти ее к Марне, но гораздо ближе, на рю Барбье, улицу на севере Парижа. Джо кивает, и мечта сбывается.
Эта песенка сделала Ванессу Паради знаменитой. Еще ребенком, в 1981 году, она попала в популярную программу «Школа фанатов» Жака Мартена (L’École des fans, Jacques Martin). Потом выпустила сингл, но успеха он не принес. Дядя познакомил ее с композитором Франком Лангольфом и легендарным автором лирики Этьеном Рода-Жиль (Étienne Roda-Gil – Alexandrie Alexandra для Клода Франсуа и La Californie для его постоянного певца Жюльена Клер). «Напишите для меня песню» – попросила она. Рода-Жиль посоветовал ей вернуться в школу. «Выучишься, тогда приходи». Лангольф впечатлился больше, и написал для нее музыку, с которой она снова вернулась к Рода-Жилю. И надоедала ему довольно долго. А он не спешил бросить очередную лолиту в клетку к злобным критикам.
В конце концов он все-таки написал текст «Джо-таксиста», воспоминание о ночной поездке по Нью-Йорку, который он довольно небрежно переделал в Париж. Таксист не хотел везти его в гаарлемский ночной клуб. Слишком опасно. «Джо, шофер такси не поедет куда попало». Как ни печально, именно на этом нежелании ехать туда, куда нужно пассажиру, заканчивается сходство между бесчисленными таксистами, колесящими по улицам мегаполисов мира.
В клипе мы видим Паради, неуклюже подпрыгивающую перед yellow cab. Одета небрежно, губки выпячены ради сходства с Бардо, но легко запоминающаяся мелодия и завораживающая партия саксофона убивают слушателя наповал. Так Паради добилась успеха, ее французская песенка промчалась вокруг света на американском такси: «Джо, давай, жми на газ, мчи сквозь ночь на Амазонку!»
Солдатам 1914 года, несомненно, понравилась бы эта песня, они с удовольствием умчались бы на своих дребезжащих рено-такси куда-нибудь на Амазонку, подальше от проклятой Марны.
Они смогли остановить немцев, но заставить их отступить не удалось. Напротив: враги окопались. И с этого времени линия фронта практически не менялась. Позиционная война, которую вскоре прозвали boucherie – словом, означающим «кровопролитные сражения», но еще и «бойню». Этот двойной смысл подал Борису Виану идею песни «Веселые мясники» (Les joyeux bouchers, 1995), где бои, которые ведут солдаты Великой войны, рифмуются с работой парижских мясников. В ритме танго автор-исполнитель описывает, как орудуют ножами мясники в La Vilette – округе Париже, где расположены старейшие мясные лавки.
Faut qu’ ça saigne
Faut qu’ les gens ayent à bouffer
Faut qu’ les gros puissent se goinfrer
Faut qu’ les petits puissent engraisser
Faut qu’ ça saigne
Bien fort
Кровь должна течь —
Народу нужна жратва.
Толстым надо наполнить кишки.
Детям надо расти.
Кровь должна течь
Ручьем.
Во второй части песня мясников сменяется военным танго, не оставляющим места иллюзиям.
Faut qu’ ça saigne
Démolis en quelques-uns
Tant pis si c’est des cousins […]
Si c’est pas toi qui les crèves
Les copains prendront la r’lève
Et tu joueras la vie brève
Faut qu’ ça saigne
Кровь должна пролиться,
Но только с одной стороны.
Даже когда это тебя смущает […]
Если ты их не перережешь,
То все перевернется
И сам ты окажешься в канале.
Кровь должна пролиться.
На незабываемых заключительных словах: «Посмотри! Там – кровяная колбаса! Посмотри! Там – кровяная колбаса!» – неровный ритм танго переходит в шальной марш, мясников и солдат уже не отличить друг от друга.
«Под столом мы гладили ее длинную юбку»
Перед зданием парижской Оперы, напоминающим кремовый торт, я замираю на миг – и сворачиваю на Итальянский бульвар, к знаменитому Café de la Paix (Кафе Мира), месту, куда еще в конце XIX века приходили промочить горло Ги де Мопассан и Эмиль Золя. Для солдат, получавших отпуск, основным способом расслабиться тоже был алкоголь. Но Café de la Paix предлагало посетителям не только пиво и вино, но и дам в ассортименте, что гарантировало ощущение мира и счастья, – правда, ненадолго. Déjeuner en paix – открытый буфет и мир – именно этого они хотели, и об этом рассказал нам в 1989 году Стефан Эйхер (Stéphan Eicher) в песне того же названия. Эйхер прочел в газетах жуткие новости и, когда его девушка проснулась, хотел рассказать эти новости ей. Но девушка поглядела в окно, спросила, идет ли на улице снег, и попросила: «Подари мне малыша до Рождества, ладно?» А потом она пила кофе и смеялась. «Человеческая природа перестала ее удивлять, она хотела позавтракать в мире и покое».
Совсем как солдаты, приходившие с передовой. Никаких проблем, ни новостей с фронта, лишь иллюзия беззаботной жизни.
Одна из самых известных военных песен увидела свет еще в начале 1914 года, то есть до войны. Некто Бах (такой псевдоним взял себе Шарль-Жозе Паскье) в песне «Когда Мадлон» (Quand Madelon) рассказывает, как солдаты на отдыхе развлекаются в кабаре с девицей Мадлон.
Бах изо всех сил пытался добиться успеха, даже наряжался перед исполнением песни в солдатскую форму, но публика реагировала поразительно вяло. И тут случилась война.
Эн Сиу (Ene Sioul), армейский артиллерист, присутствовал при исполнении Бахом этой песни и оказался одним из немногих, кто сумел ее оценить. Добыв ноты с текстом (в ту пору стоившие десять сантимов), он с большим энтузиазмом принялся исполнять песенку для своих товарищей. И теперь, во время войны, реакция оказалась совсем другой.
Quand Madelon vient nous servir à boire
Sous la tonnelle on frôle son jupon
Et chacun lui raconte une histoire
Une histoire à sa façon
Когда Мадлон подсаживается к нам,
Мы гладим под столом ее по юбке.
Любой из нас может ей улыбаться,
Всякий травит свои байки, жалуется на свои обиды.
Правильная песня в правильном месте. Любой солдат скучает по своей любимой, но она так далеко. Песня распространилась по французскому фронту со скоростью лесного пожара.
Начиная с 1916 года звезды кафе-концертов ломанулись на фронт – выступать, развлекать и поддерживать бьющихся с врагом сынов отечества. А сынам отечества нравилась «Мадлон». Не только Бах, но и все его коллеги, исполнявшие перед воинами эту песню, имели колоссальный успех.
«Мадлон к нам не строга, /Хоть за подбородок ее бери, хоть за талию. / Она смеется, она готова терпеть наши шалости / Мадлон, Мадлон, Мадлон!» – неслось из сотен тысяч глоток. Но когда Бах и компания привезли песню в Париж, отклик оказался пожиже.
Последовал перевод на английский, и «Мадлон» удалось переиграть даже It’s a long way to Tipperary[36].
Когда в войну ввязались американцы, «Мадлон» покорила и их. В 1919 году Бах выпустил ее на пластинке. Затем последовали версия Лин Рено (1955) и прелестная интерпретация Алана Шерри, уже в конце XX века. Надо сказать, песенка оказалась весьма привязчивой. Подходя к похожей на греческий храм церкви Марии Магдалины, выходящей на площадь Согласия, я вполне был готов со злости запеть ее.
Площадь Согласия совсем недавно была местом зловещим: здесь стояла гильотина, здесь сражались коммунары. Так же, как и во время войны, все время казалось, что зло превзошло все мыслимые ожидания и вот-вот станет невыносимым. Битвы при Марне, Сомме, Вердене, Пашендейле… «Кровь должна пролиться», – слышалось мне, но эту строку заглушило: «Мадлон, Мадлон, Мадлон!»
Со временем «Мадлон» потеряла смысл антивоенного шлягера. И непонятно, что заставило генерала Робера Нивеля в апреле 1917 года, после нескольких лет окопной войны, положить десятки тысяч жизней французских солдат у Chemin des Dames[37] и в провинции Шампань, где так же бессмысленно и с такими же жертвами была захвачена коммуна Краон.
«Прощай, жизнь, прощай, любовь, прощайте, любимые женщины»
Il faut que ça pétille[38], как говорится. Война зашла в тупик. За несколько дней боев, а вернее – безуспешных попыток генералов отогнать немцев, погибло сто пятьдесят тысяч французов, но никакого результата добиться не удалось. Когда же стали планировать новую атаку, многие солдаты отказались принимать участие в бессмысленном кровопролитии. Бунтовщики были примерно наказаны: пятьсот солдат приговорили к смерти, каждый шестидесятый был казнен. И в дурной голове идиотов, дрожавших в ожидании смертельного выстрела, родилась песня La chanson de Craonne[39].
Стоя на Елисейских полях, трудно себе представить, что Франция когда-то воевала. Хотя в конце улицы сияют огни Наполеоновой Триумфальной арки, каменного напоминания о давних битвах. Покидая столицу, солдаты видели эту роскошную, огромную алмазную подвеску, как ни в чем не бывало сияющую посреди кольца бульваров. Военные пытались хоть на время забыть ужас, предаваясь ночной жизни, но, когда boucherie[40] прекратили торговать, начались бунты.
Песня La chanson de Craonne кончается ясным утверждением:
Ceux qu’ont l’pognon, ceux-là r’viendront
Car c’est pour eux qu’on crève
Mais c’est fini, car les trouffions
Vont tous se mettre en grève
Ce s’ra votre tour messieurs les gros
De monter sur l’plateau
Car si vous voulez faire la guerre
Payez-la de votre peau
Вон они, богатые,
За них я умираю.
Но это нужно, чтобы защитить страну.
Да, у каждого оружье под рукой.
И теперь, богачи и правители,
Раз вы забрались так высоко,
Раз вы хотите вести войну,
Вам придется платить жизнью и скорбью.
Песня, несомненно, взбесила французское правительство; была обещана награда в миллион золотых франков и немедленное освобождение от армейской службы тому, кто назовет властям имя ее автора. Однако ни одного французского солдата не соблазнила награда. Да и как назовешь имя автора песни, известной на фронте в нескольких версиях. Первые ее создатели, похоже, давно погибли, а оскорбительная песня все обрастала вариантами, и с каждой новой битвой появлялись новые рефрены, впитывая в себя все новые названия. Можно было спеть «Вон на холме стоит Краон», или «У форта Во стоит Верден» – какая, в сущности, разница?
Quand Madelon – прелестная песенка, а La chanson de Craonne переворачивает вам душу.
«Прощай, жизнь, прощай, любовь, прощайте, любимые женщины / […]Это случилось в Краоне, что на холме, / Где нам пришлось умереть».
Деревня Краон находится неподалеку от Chemin des Dames и сильно изменилась после того, как в нее влетело несколько миллионов снарядов. Автора слов песни установить невозможно, но автор мелодии – Шарль Саблон, отец эстрадного певца Жана Саблона. Его любовная песенка Bonsoir m’amour («Добрый вечер, любимая») стала хитом в 1911 году, ноты и слова ее были проданы в количестве сотен тысяч экземпляров. Париж просто влюбился в песенку: «Добрый вечер, любимая, добрый вечер, цветочек мой, добрый вечер, лапочка» – так вот: текст La chanson de Craonne положили именно на этот мотив. Светлая мелодия вальса, переплетаясь со словами, описывающими ужасы войны, порождает горькую иронию и растерянность, от которых перехватывает горло. Меня бесит Gérard Pierron, исполняющий этот шансон, словно обычный valse musette[41].
Даже после войны песня оставалась запрещенной. Вы вряд ли встретите упоминание о ней в исторических книгах. А если она и упоминается, то лишь в сопровождении осторожных примечаний. Ситуация поменялась в 1974 году, когда президент Валери Жискар д'Эстен запретил цензуру в школьных учебниках. Так что через шестьдесят лет после начала Великой войны La chanson de Craonne стали наконец изучать во французских школах. А в 1998 году, впервые в истории, премьер-социалист Лионель Жоспен посетил Краон, отдал честь казненным в 1917 году солдатам и высказал пожелание, чтобы они «остались в коллективной памяти нации наравне со всеми». И тут интерес к La chanson de Craonne возродился с новой силой.
В день посещения премьера La chanson de Craonne снова прозвучала в Краоне. Нельзя сказать, чтоб этот демарш прошел гладко: духовные последователи генерала Нивеля возмущенно кричали, что скандален сам факт упоминания трусов при поминовении погибших. Но, пока они выплескивали свое возмущение, сотни присутствующих слаженным хором пели военную песню: «Все друзья, защищавшие то, что принадлежало другим, / Лежат, похороненные здесь».
«Старик, проходящий мимо»
Французы и англичане все эти годы сражались, сидя бок о бок в грязи, и всегда были недовольны решениями командования, пока 26 марта 1918 года не кончилось двоевластие в армии: войска союзников возглавил французский маршал Фердинанд Фош. За год до этого правительству Франции удалось выработать общий взгляд на ведение войны: в 1917 году французская политика наконец перестала напоминать драку мальчишек на школьном дворе, которую некому остановить из-за отсутствия сильного лидера.
Итак, в 1917 году президент Пуанкаре, пересилив себя, назначил премьером врага – Жоржа Клемансо, человека, которого поражение, нанесенное Бисмарком его стране в 1870 году, преследовало как непрекращающийся кошмар. Несмотря на эмоциональный и импульсивный характер, Клемансо умел мастерски налаживать отношения в политике. Сообщения о визитах премьера на фронт и его фотографии в окружении солдат воодушевляли и войска, и население.
Наступил критический момент. Немцы стояли на пороге победы. Кайзер Вильгельм II ожидал ее с минуты на минуту. Только сильное контрнаступление могло расстроить их планы.
Вторая битва на Марне началась. Как и во время битвы при Ватерлоо – лебединой песни Наполеона, – для победы понадобились свежие силы. И союзники одержали победу – благодаря вступлению в войну Америки, приславшей десятки тысяч солдат подкрепления.
Усталая немецкая армия не смогла одолеть превосходящие силы противника, генерал Эрих Людендорф понял, что ему необходимо срочно действовать, и предложил перемирие. Это случилось 11 ноября 1918 года.
Между тем я уже добрался до Триумфальной арки. Было полседьмого вечера. Теперь здесь – памятник погибшим, могила Неизвестного солдата. Но, хотя имени его никто не знает – известно, кто и как его выбрал. В ноябре 1920 года ветеран войны Огюст Тин получил задание: выбрать среди погибших солдат, чьи имена не смогли определить, того, кто станет символом всех солдат, павших в Великой войне. Из погибших на полях величайших битв войны выбрали восемь тел. И положили их в восемь поставленных в ряд гробов. «Мне пришла в голову простая идея, – вспоминал Огюст Тин. – Сам я воевал в шестом армейском корпусе. А номер моего полка был 132, и сумма цифр тоже равнялась шести. И я решил, что выберу шестой по счету гроб».
Это и были те самые останки, возле которых ежедневно несут почетный караул солдаты. Ветеранские организации исполняют эту почетную обязанность по очереди, в соответствии со специальным расписанием.
Ветер улегся. Раздались звуки «Марсельезы». Ничего, во время торжественных церемоний эта кровожадная песня до сих пор необходима. «Пусть кровью вражеской напьются наши нивы!»[42] – летит, подгоняемая шквальным ветром вдоль Елисейских полей. Я, словно щитом, прикрываюсь мелодией песни Лео Ферре «Ты не вернешься назад» (Tu'n en reviendras pas, 1961), и она приводит меня, как всегда, к тексту Луи Арагона.
«Ты останешься золотым именем на наших площадях, /ты изгладишься из памяти любимых, /ты станешь приметой прошлого».
Солдат вынимает из ножен саблю и поворачивает влево медную горелку, под которой пылает вечный огонь. Пламя взвивается, как подстегнутое, и будет ярко гореть целый день. Юная девушка спрашивает, что такое Неизвестный солдат? Какой войны? Когда? Старик ветеран разъясняет. Девчонка слушает умные речи, я стою рядом. Истина обернулась стариком. Это прекрасно выразил Мишель Сарду в весьма эмоциональном шансоне «Верден» (1979): «Верден – памятник на площади / или, вернее, Верден / просто старик, пересекающий площадь».
«Я готов лезть на стену от злобы»
Сотни тысяч радостно возбужденных людей слоняются по улицам. Они машут флажками, в восторге отплясывают провансальские танцы, целуются друг с другом без разбору. Кажется, весь Париж, с пением и танцами, движется к площади Согласия. На ступенях здания Парламента появляется премьер Клемансо. Эмоции переполняют его: он объявляет, что война выиграна. В воздух взлетают сотни шляп. И сразу начинается праздник. «Марсельеза» волнами плещется над площадью. Красное и белое вино, шампанское, коньяк и кальвадос льются в пересохшие за четыре военных года глотки. Позови – и они отзовутся; бары набиты под завязку. Господа в военных мундирах поют Quand Madelon, и парижане подхватывают славную песню времен войны. Пьяная Франция толпится вокруг Иглы Клеопатры.
Сегодня поток автомобилей кружит по площади Согласия, словно символизируя цикличность исторических событий. До 1789 года ничего существенного в районе Пон-Нёф не происходило, после того, как обезглавили Луи XVI, важнейшие события возвращаются на площадь Согласия с постоянством часовой стрелки. Обретший печальную известность мост и пресловутая площадь превратились в рефрен французской истории.
Жан Тардьё в стихах 1951 года говорит о своеобразном магнетизме площади между церковью Марии Магдалины и зданием французского парламента, притягивающем к себе не только бурные события, но и влюбленных.
Одна из самых долгоживущих групп Франции, Les Frères Jacques, карьера которой длилась с 1946 по 1982 год, сочинила песню на стихи Тардьё «Площадь Согласия». В ней мужчина пересекает город «с севера на юг», а женщина, сама того не зная, идет ему навстречу «с юга на север». В полдень они встречаются у Иглы Клеопатры. «Bonjour monsieur» – поют высокие голоса. «Bonjour madame» – отвечают им голоса тоном ниже. «Ах, вот почему мы пустились в путь» – продолжают они уже вместе. «Странно, что здесь никого больше нет, / ведь таких, как мы – миллионы» – так заканчивается песня. Я уверен, что и 11 ноября 1918 года бесчисленные сердца восторженно бились в унисон.
Праздничная толпа на время позабыла, что не вся Франция радовалась победе. Из 8 400 000 мобилизованных 1 300 000 пали на полях сражений, 3 500 000 раненых оказались в госпиталях. Почти каждая семья пострадала. Еще никогда потери Франции в вооруженном конфликте не были столь высокими. Впрочем, потери немцев и англичан были еще ужаснее. А конца страданиям не предвиделось: в 1918 году началась эпидемия «испанки». Во Франции эта болезнь унесла еще 400 000 жизней, а по всему миру умерло около 50 000 000, гораздо больше, чем погибло в Великой войне.
Покалеченной войной Европе гораздо легче было узнать себя в песне Гастона Уврара «Я плохо чувствую себя» (Je n’suis pas bien portant). Эта замечательная песня 1934 года принадлежит к классике французского комического репертуара. В ней, среди прочего, действует солдат, который в каждой строфе перечисляет свои болячки, добавляя всякий раз бессмысленные повторы. Заканчивается песня впечатляющим перечнем самых разных симптомов. Без сомнения, автор не это имел в виду, но слушателям кажется, что перед ними – безумная метафора состояния, в котором оказалась послевоенная Европа.
Гастону Уврару уже перевалило за девяносто, и он все еще ведет необычайно активную для своего возраста жизнь. В Интернете можно найти клип 1968 года (ему 78 лет), где они с юным Клодом Франсуа, нарядившись в солдатскую форму, великолепно представляют главный хит Уврара. Причем старый шансонье исполняет свою часть с таким задором, что автор песни «Александрия Александра» (Alexandrie Alexandra) не может сдержать восторженного смеха и отступает на шаг назад. «Моя депрессия растет», «желудок опускается», «горло пожелтело», «ребра блуждают по всему телу», «почки развалились на четвертушки», «кишки звонят в колокола», «сердце остановилось и стоит», «из пупка несет серой», «легкие мечутся в разные стороны», «нос отвалился» – и так до бесконечности, в темпе, вызывающем уважение и восторг.
В начале 90-х песенка возродилась во французской версии мультисериала «Симпсоны», в выпуске «Тройное шунтирование Гомера», в котором мошенник Ник Ривьера делает Гомеру операцию на сердце за 129 долларов. Орудуя скальпелем, фальшивый хирург напевает шансон Уврара «Я плохо чувствую себя».
В 1919 году произошел пересмотр границ Европы. Польша и Чехословакия стали самостоятельными государствами, Эльзас вернулся под французские знамена, Бельгия получила Восточные Провинции[43], а Дания – несколько северогерманских городов. По настоянию Клемансо, немцы заплатили огромную контрибуцию и почувствовали себя особенно униженными. Они не могли принять капитуляцию как настоящее поражение, ибо победители даже не переступили границ Германии. И хотя вся Европа хором повторяла: «Больше никогда никакой войны», – Plus jamais la guerre, – Nie wieder Krieg, в Версальском мирном соглашении оказались заложены ростки будущего конфликта. Выиграв войну, Клемансо проиграл мир.
«В нем кое-что было. Вот я и сделала из него человека»
После перемирия в Парижском Казино (да не смутит вас название: это – не игорный дом, а театр-варьете) появилась уникальная пара с собственным шоу. Мистенгетт и Морис Шевалье исполняли номер, базирующийся на Quand Madelon. Зал заполняли победители. Публика вызывала шансонье «на бис». Им приходилось возвращаться на сцену по 5–6 раз.
«Это – конец кошмара. Праздник возвращается к нам,» – заключила Мистенгетт, понимая, что пришло ее время. Тяжелые, как свинец, жалостные песни больше не требовались. Парижу хотелось развлечений. Les années folles – счастливые двадцатые – принесли их в избытке. Мистенгетт стала некоронованной королевой ночной жизни, Шевалье – ее кронпринцем.
Чудесные времена кафе-концертов канули в прошлое. Наступило время мюзик-холлов. Никаких столиков в зале, лишь аккуратные ряды кресел. Вместо выпивки, курения, разговоров – уважительная тишина. Вдобавок, с посетителей брали плату за вход. Мюзик-холл выглядел подозрительно похожим на обычный театр. Но в нем не ставили ни трагедий, ни комедий, – только ревю, помесь оперы с опереттой. Песни следовали друг за другом, встраиваясь в заранее продуманную программу (например, Версаль Луи XIV, или экзотические острова, с пальмами и экзотическими животными), однако действовали в них все те же привычные персонажи, вроде записного шутника или исполнителя реалистических (читай: трагических) шансонов. Разумеется, появлялись meneur или meneuse[44], звезда вечера. Парижское «Казино», поместившееся в двух шагах от Монмартра, задавало тон – но «Мулен Руж» и «Фоли Бержер» тоже вносили посильную лепту.
Шоу-бизнес переживал свою мировую премьеру, впервые зрители увидели ведшую сверху вниз, из-за кулис на подиум, гигантскую лестницу, по которой неспешно спускались к зрителям мировые звезды.
Затянутая в чудесное, сверкающее платье Мистенгетт спускалась с этой лестницы. Это было непросто, но она ступала так элегантно, так широко улыбалась, так небрежно отбрасывала вправо подол своего роскошного платья… В том, что касается украшений из перьев и нарядов от кутюр, именно с Мистенгетт брали и берут пример и Мадонна, и Кайли Миноуг, и Леди Гага.
Ее песня Mon homme, названная по ту сторону океана My man, стала суперхитом. Много лет спустя Билли Холлидей и Барбра Стрейзанд повторили ее и пронесли по всему миру. Mon homme, можно сказать, дамский антипод песне «Не покидай меня» (Ne me quitte pas). Несмотря на все недостатки своего мужа, героиня Mon homme не собирается оставлять его.
Героиня песни Бреля совсем другая. В «Не покидай меня» муж отчаянно сопротивляется, выкручивается, как дьявол, опускается до того, что готов стать «тенью ее собачки». Собака упоминается и в Mon homme: «Послушай, сказал он, / я буду послушным, как пес».
Услужлив, как пес, быстр и подобострастен, будет служить, высунув язык от усердия, и вонять псиной.
Ясно было, что в песне содержится намек на великую любовь Мистенгетт – Мориса Шевалье. В 1911 году они впервые взглянули в глаза друг другу на сцене Фоли Бержер. Они должны были исполнить «Поразительный вальс» (La valse renversante) – вальс, перевернувший жизнь обоих. Задача: опрокинуть несколько кресел, с размаху хлопнуться на канапе и, в конце концов, повалиться по пол, запнувшись о ковер. После множества репетиций энтузиазма у участников поубавилось, так что сцену с ковром исключили. Мистенгетт обучала своего poulain[45] секретам мастерства; позже точно так же будет обучать своих любовников Эдит Пиаф.
Годы спустя Мистенгетт говорила: «В нем кое-что было. Вот я и сделала из него человека». Они очень любили друг друга, но все возраставший успех Шевалье убил их связь. Стать конкурентами на сцене и не потерять любовь – не слишком ли многого вы хотите?
После войны Франция увидела Шевалье таким, каким он останется в истории навсегда: в смокинге и неизменной соломенной шляпе. Он стал первым шансонье-юмористом, посмевшим одеваться элегантно. Юмор, совмещенный с шармом, – такого Франция еще не видала. В 1925 году случился первый успех Момо, – как любовно называла его публика; первый хит – Valentine, который, как и Mon homme, принадлежал Albert Willemetz, композиции которого оставили заметный след в années folles[46]. Интересно, что к своим восьмидесяти Шевалье продолжал петь Valentine, комическую клятву верности, из которой несколько лет назад актер и певец Куун Круке сотворил хулиганскую фламандскую песенку.
Трубачи начинают и подводят Шевалье к знаменитой первой строке песни: «Тебе никогда не забыть своей первой любовницы», в его случае – это истинная Валентина. Coup de foudre[47]. Затем идет следующая строка, и ею удостоверяется по-французски сладость первых прикосновений: «И целу… целу… целует». Трижды повторенный звук «цел» подчеркивает вкус. Припев аккумулирует в себе мелодию звуков, которые нескоро покинут вашу голову:
Elle avait de tout petits petons,
Valentine, Valentine
Elle avait de tout petits tétons
Que je tâtais à tâtons
Ton ton tontaine!
Elle avait un tout petit menton,
Valentine, Valentine
Outre ses petits petons
ses p’tits tétons
son p’tit menton
Elle était frisée comme un mouton
Ее крошечные ножки,
Валентина, Валентина,
Ее крошечные грудки
С нежностью касаюсь их.
Ее нежный подбородок,
Валентина, Валентина.
Крошечные ножки,
Крошечные грудки,
Крошечный подбородок.
А кроме того,
Она кудрява, как барашек.
На древней, шуршащей и щелкающей, пластинке 1925 года Шевалье нетерпеливо касается маленькой ножки (petons) своей Валентины, ее грудок (tétons). Однако на более поздних записях все эти «tout petits tétons» исчезают. Они заменены довольно бессмысленной фразой «un tout petit python». Возможно, Шевалье решил вычеркнуть неуклюжие, полные страстного желания слова. Куун Крук изображает из себя Mister Proper[48], когда использует такие слова: «У нее есть драгоценности, / Валентина, Валентина, / их она заботливо скрывает, / чтоб никто и никогда их не видал». Куда, куда удалились они, веселые двадцатые?
Через много лет к певцу подходит весьма корпулентная дама. Он не узнает ее. «Кто вы?» – «Я – Валентина!» Вполне ожидаемая ситуация, однако так свежо поданная, что трудно не рассмеяться: «Погребенный под ее двойным подбородком и пудовым бюстом, / я подумал: а она сильно переменилась.» Поражает, как быстро Шевалье вспомнил о ее оставшихся в прошлом нежных грудках.
«Я люблю лишь двоих: свою страну и Париж»
Шевалье во Франции – это big business[49], но ему удалось, в точности как Мистенгетт, покорить и Америку. Впрочем – ее успех не сравнить с тем, что выпал на долю Момо. Шевалье сыграл во многих мюзиклах, некоторые из них были поставлены Эрнстом Любичем. В далеком Техасе Момо называли «The King» (Элвис Пресли тогда еще не родился). Именно в то время кинематограф и шансон Франции навеки слились в страстном объятье. Так что и Джонни Холлидей, и Шарль Азнавур, и Патрик Брюэль, и Жак Брель, и Эдди Митчелл успешно выстроили свою актерскую карьеру.
Франция благодаря Шевалье завоевала Соединенные Штаты, но и Америка триумфально явилась в Париж. Жорж Сименон был несколько смущен, когда увидел в 1925 году, как в спектакле Yes sir, It’s my baby[50] полуобнаженная Жозефина Бейкер передвигается по сцене Театра На Елисейских Полях на четвереньках, радостно виляя выставленной вверх задницей. Зрелище это подвигло Сименона на изобретение слогана, ставшего впоследствии ласковым прозвищем Бейкер: «Задница, которая смеется».
Сама Бейкер к концу двадцатых переключилась на шансон. Никто не спел о City of Light столько песен, сколько она: «Цветы Парижа» (Fleur de Paris), «Под мостами Парижа» (Sous les pont de Paris), «Это – Париж» (Ça c’est Paris), «Апрель в Париже» (En avril à Paris)… Она отдавала дань уважения городу, в котором добилась успеха. Самой известной ее песней стала бесмертная «Две любви» (J’ai deux amours, 1931, композитор Винсент Скотто), в которой она со всей определенностью ставит одну любовь выше другой: «Моя саванна прекрасна, / Но, если честно, / Париж, и только Париж, / Околдовал меня». Джазообразные «дии-дерии-дии», вставляемые ею между строк, возносят страстность шансона на недосягаемую высоту. Кавер-версии явились, разумеется, в изобилии; список возглавляет Жан Саблон. А в 2004 году очередной ремейк, сделанный Мадлен Пейру, подвергся критике за чересчур смягченную интерпретацию.
В течение многих лет Бейкер участвовала в борьбе против расизма. Во время Марша на Вашингтон за рабочие места и свободу в 1963 году она выступила на стороне Мартина Лютера Кинга и присутствовала при его известной речи (I have a dream).
«Из-за того, что я неистовствую на сцене, я пытаюсь в повседневной жизни вести себя как можно более цивилизованно», – говорила она. Ее вовлеченность в политику совершенно противоположна поведению Мориса Шевалье, никогда, или почти никогда, не позволявшего втянуть себя в политические дебаты. Он целиком принадлежал своей единственной великой любви – публике.
В конце тридцатых, проведя семь лет в Штатах, Момо вернулся в Париж. Из-за романа с Марлен Дитрих (оборвавшегося по неизвестным причинам) ему пришлось развестись. Во Франции его встречали как полубога. Все песни, которые он выпускал, становились хитами, главный из них – «Проспер» (Prosper, 1935), который раскрыл удивительные звуковые возможности в истории шансона – вроде (йоп ла бум!). И если бы в те времена уже существовали хит-парады, этот хит постоянно занимал бы в них самые верхние строчки.
Время ничего не могло поделать с Момо. После Второй мировой он снова, в который раз, вернул себе былую славу. А в 1958 году божественно сыграл и спел в классическом мюзикле «Жижи» (Gigi), который отхватил целых девять «Оскаров». Сам Шевалье получил за всю свою карьеру только один. Фильм открывается номером Thank heaven for little girls[51]. Стареющий Шевалье, одетый в прекрасно сшитый костюм, фланирует, опираясь на тросточку, вдоль Буа де Булонь. И, конечно, соломенное канотье украшает его голову. И на своем, столь любимом американцами Parisian English[52] поет о юных девушках, гуляющих в парке. Сегодня, конечно, этот номер мог бы вызвать известные споры:
Each time I see a little girl
Of five or six or seven
I can’t resist a joyous urge
To smile and say
Thank heaven for little girls
Всякий раз, когда я вижу девочку
Пяти-, шести– или семилетнюю,
Я не могу удержаться, чтоб
Не улыбнуться и не сказать:
Как хорошо, что на свете есть девчонки!
Но и этот успех не удовлетворил его аппетитов. В шестидесятых он совершенно спокойно вступил в сражение с молодым поколением. Вместе с «Черными Носками» (Les Chaussettes Noires, их вокалист, Эдди Митчелл, родился, как и Шевалье, в парижском рабочем предместье Ménilmontant) он записал образцовый хит «Твистующее канотье» (Le twist du canotier) и показал его Сильви Вартан, Джонни Холлидей и Франсуазе Арди. В песне описывается, как Момо, с поразительным мастерством, вступает в дуэль с «новой гвардией». Ритмический диалог в ритме твиста, в котором Шевалье играет самого себя. В немногих сохранившихся клипах можно видеть, как остроумно этот твист обыгрывается в диалоге:
Chaussettes: Bonjour monsieu-eur Chevalier / Quelle Joie-a-a-a / De vous trou-ouver là
Maurice: Salut les gars d’Ménilmontant: / Tout l’monde en piste / On va faire ça comme des artistes
Chaussettes: Mais savez-vous danser le twist:
Maurice: Non mais p’tit gars tu sais à qui tu parles en c’moment: / Avec mon canotier / Sur le côté, sur le côté / J’ai fait danser le twist
Chaussettes: Le twist?
Maurice: Au monde entier
Chaussettes: Avec son canotier sur le côté, sur le côté
Носки: Здрасссьте, мсье Шевалье. / Мы страшно рады, / Что сегодня вы здесь, с нами.
Морис: Привет, ребята из Ménilmontant. / Все здесь, все танцуют, / Крутые ребята.
Носки: А вы смогли бы сплясать с нами твист?
Морис: Да вы чего? Не знаете, кто я такой? / Поглядите на канотье, / которое я ношу (2 р.), / это уже полный твист.
Носки: Твист?
Морис: Вокруг него вертится мир.
Носки: Поглядите на канотье, / которое он носит (2 р.).
Четырьмя годами позже (ему как раз исполнилось семьдесят восемь) неутомимый Шевалье атаковал песню Битлов «Желтая субмарина» (Yellow submarine) за «дальтонизм». Во французском варианте – «Зеленая субмарина» (Le sous-marin vert), Момо попробовал смешать легкий французский коктейль, но все у него пошло наперекосяк. «Глянь-ка, зеленая, / А теперь – голубая», – восторженно восклицал он. Да… даже фирменные пом-пом-пом не смогли его выручить. Журчащая вода унесла с собой привычную гротескную интонацию.
Однако он не расстроился и через два года предпринял прощальное турне через восемнадцать стран (пятьдесят семь городов!). И, прежде, чем умереть, успел записать по-французски и по-английски песни к фильму «Аристократы» (The Aristocats / Les Aristochats). Стареть, ничего не делая, – такая жизнь не по нему, и в 1971 году он попытался покончить с собой. Попытка не удалась, но всего через несколько недель его сердце остановилось само.
Отец Шевалье родился в Райзеле, мама – во Фландрии. А он смог завоевать сперва Париж, а после – и весь мир. Сегодня, быть может, он отодвинулся в дальний угол коллективной памяти, но после Первой мировой они с Мистенгетт пробудили Францию к новой жизни, а в тридцатые он смог стать самым известным в мире французским актером. Хотя сейчас, пожалуй, место Шевалье в сердце французов заняла блестящая, но несчастная парижанка, воробушек с соловьиным голосом.