— Негде мне взять…
Лицо Приезжего отразило безграничное презрение.
— Я, ей-богу, не виноват, — заерзал Чистодел. — Он сделал заказ, я вам передал… и вдруг такая лажа… Были бы свои башли…
Приезжий кинул журнал.
— Ты что все — «башли», «лажа». Музыкант, что ли? Лабух?
— Да так… Немножко себе на барабане стучу.
— Где?
— Ну, ребята знакомые есть, зовут иногда на похороны подхалтурить. «Лабать жмурика» называется.
— Столичный коммерсант! Торгую золотом и немного стучу.
Чистодел, не расслышав издевательской интонации, наивно пояснил:
— Так то — бизнес, а это — на бутылку.
— А твой купец на чем доигрался? На кларнете и трубе?
— Не… — засмеялся Чистодел и опять ошибся, посчитав, что атмосфера разрядилась.
— Ах, тебе еще смешно, падла?! — осатанел Приезжий. — Мне люди товар доверили. Им твои лажи — пустой звук. Я должен вернуться — и деньги на бочку, иначе лучше самому либо под трактор, либо в прорубь! Понял, какие у меня тылы?!
Нет, не понял. Напугался — да. А понять где ему, выросшему в арбатских переулках и совершавшему экскурсии не далее Кунцевского и Востряковского кладбища? Да и как понять?
С нормальной точки зрения, приисковый быт — нечто чудовищное. В подобных хибарках и сараюшках (в печати звучно называемых «бидонвилями») жить нельзя. А уж лютыми сибирскими зимами — спаси и сохрани! Медведям в берлогах стократ теплей и уютней.
И сколько бы ни шло отсюда опечатанного и охраняемого автоматчиками «золотого запаса», сами добытчики остаются несчастной рванью. Главное утешение, главная забота — бутылка. А подчас в ней вопрос жизни и смерти, тут уж мороз судья.
К кражам добываемого золота отношение у всех простое. Однажды, к примеру, приземлился самолет без опознавательных знаков, главный инженер прииска загрузил в него пуды «желтого металла» и улетел в неизвестном направлении. Для приличия объявили всесоюзный розыск, хотя в Союзе его никто никогда найти не чаял.
Чего же ждать от маленького труженика? Платят ему за каторжную работу копейки, а кругом перекупщики, у них спиртное и мосты «на материк». И без колебания всаживал он в трубы, по которым гонится порода, самодельные ловушки для золота. Вот тут уж жестоко правила честность. Залезешь в чужую ловушку — поплатишься головой. Споры решались проще, чем на самом «диком Западе».
Возможно, жесткая упрощенность нравов передалась еще со времен, когда на золоте вкалывали за пайку зэки. Многие, освободившись, там и остались со своими традициями и задавали тон. А кто позже приезжал в надежде подзаработать, либо сразу заворачивал оглобли, либо научался подчиняться общим порядкам.
И в описываемые годы и позже струйки золота всегда текли к неким точкам притяжения и осаждались у богатых и предусмотрительных. Кто знает, не они ли или их дети вынырнули сейчас из подполья, оккупировали здесь и там разные консорциумы и в полном консенсусе с чиновничьей верхушкой принялись отмывать многолетние знаки? (О тех, кто уже без всяких фокусов растащил золотой запас целой страны, мы помолчим — немеет язык).
Итак, струйки всегда сочились, сливались в ручейки, но во времена Приезжего посредничать между приисками и «большой землей» было занятием аховым, и брались за него несколько десятков смельчаков. Приезжий не сгущал краски, изображая свои скорые на расправу тылы…
Надо было срочно что-то делать. Даже злиться на «столичного коммерсанта» было уже некогда.
— Сядь нормально.
Чистодел, до того виновато сгорбленный, выпрямился и робко поднял собачьи глаза.
— Рассказывай, кто погорел, на чем погорел.
— Вроде мужик был крепкий, верный, а вот… вчера взяли… За спекуляцию золотыми вещами.
— Как узнал?
— Жду его на месте — нету. Отъехал в сторону, звоню из автомата на квартиру. Соседка и рассказывает…
— Она тебя знает? — подгонял Приезжий.
— Да ни в жизнь! Просто делать старухе нечего, вот и треплется.
— А почему за спекуляцию?
— Он в золотоскупке оценщиком работал. Там, видно, и влетел.
— Что взяли на обыске, неизвестно?
— Соседка понятая была, видела. Говорит: брошки-колечки, деньги — не знаю сколько — и весы.
Тут Приезжему изменила выдержка.
— Весы?! Час от часу не легче!
— А чего весы?
— А то, что продаст тебя твой крепкий мужик, вот чего!
— Да почему?
— Деревня ты, барабанщик. Сделают анализ — и сразу видно, что вешали: вещи или песок. Дошло?
— Это вы точно — про анализ? — изумился Чистодел.
— Досконально. Был у нас показательный суд, один вахлак из старателей вот так же с весами влетел. Притиснут твоего купца, припугнут статьей — и все, не станет он за тебя голову на плаху класть.
Чистодел нахмурился, но возразил довольно храбро:
— А чего он может сделать? Он про меня ничего не знает!
— Ну что-нибудь всегда…
— Да чтоб я сдох! Я про него много знаю, а он про меня — во! — и показал неопрятный кукиш.
Приезжий поймал кукиш в ладонь, даванул коротко, но Чистоделу и того хватило, чтобы сбить самонадеянность.
— Говори, как связь держали.
— Виделись только при деле, — Чистодел бережно разлеплял сплющенные пальцы. — Он мне нужен — я ему звоню домой, назначаю время. Встречались на улице в трех уговоренных местах по очереди. Я ему нужен — он пишет на Главный почтамт до востребования.
— Значит, фамилию знал!!
— А я Сергеев Петр Иваныч. Нас таких в Москве, может, две тысячи, а может, пять. Пойди, сыщи! И внешность у меня обыкновенная.
— Общие знакомые есть?
— Ни единого человека!
— Но кто-то же вас свел?
— Кто свел, тот, слава Богу, помер.
— Дома у купца хоть раз был?
— Не.
— На работе?
— Дурак я, что ли?
— Уж такой ты хитрый.
— А чего? — Чистодел уже снова воспрянул.
— Ну, если такой хитрый, вот тебе задачка — я, примерно, в Магадане, ты в Москве. Как ты меня найдешь, барабанщик?
Чистодел не понял:
— Отобью телеграмму до востребования… как обыкновенно: Ковалеву для Димы.
— Нельзя телеграмму. Как тогда?
— M-м… Тогда, пожалуй что, прости-прощай.
— А тебе надо очень. Ты соображай, раз хитрый. Ну-ка?
— А приехать можно?
— Милости просим. Хоть на два месяца.
Чистодел начал увлекаться игрой:
— Ага… Тогда в адресный стол, найду Ковалева В. И.
— Допустим, в Магадане их пять.
— Тогда буду нюхать, от которого Ковалева чем пахнет… Дальше соседей тихонько поспрашаю — у кого, мол, есть такой приятель — иногда навещает, обрисую ваши годы, внешний вид, часто, мол, в столицу летает… На аэродроме девочек прощупаю… Надежда есть — за два-то месяца!
Приезжий помолчал, сжав крупный, прямо прорезанный рот. Барабанщику и не снилось, насколько опасна проявленная им сообразительность.
— Так… Стало быть, хитрый. А этот твой купец… как его?
— Миркин.
— Он глупорожденный?
— Зачем? Он вполне.
— Так почему уверен, что он тебя не найдет? Если обэхээс поможет? Считаешь, ты хитрей всех?
Нет, этого Чистодел не считал. Он чувствовал, что Миркин, например, и умней, и изворотливей.
— Думаете, могут меня найти?..
— Могут найти.
Приезжий прикидывал: Миркина взяли по плевой статье. А вот участие в хищениях с приисков — другой коленкор. Потому выдавать Чистодела Миркину — нож острый. Но проклятые весы! Если крепко нажмут… пес его знает, этого Миркина, может, такой же барабанщик.
— Страховка нужна, — сказал он. — Не усек? Надо, чтоб твой купец пошел за одну спекуляцию. Тогда ему расчета нет никого закладывать. А пока мы этими весами все, как веревкой, повязаны.
Вообразив, что решения проблемы ожидают от него, Чистодел начал напряженно размышлять — то бишь морщить лоб, чесать в затылке, закусывать губу. Да, нужна страховка. Он даже ощутил ответственность за Борю Миркина — надо спасать парня! Тем более парень-то не вредный, добрый парень-то.
В процессе «размышлений» возникло и еще одно непривычное чувство: хоть маленького, частичного превосходства над Приезжим. Все-таки провинциал, Москва для него — лес темный. Все-таки держится за меня. Да-а… Так, значит, страховка. Нужна страховка…
Приезжий тоже размышлял. В трудные минуты он соображал быстро и находил, как правило, нестандартные решения. Перебрав несколько вариантов, выбрал, по его мнению, лучший. Не самый благоразумный. Даже авантюрный. Вариант наглый, стремительный, рожденный приисковой выучкой и природным коварством.
— Значит, говоришь, взяли вчера днем, барабанщик? Авось успеем. Пошли.
10
В течение последующих часов Чистодел наблюдал за своим спутником с отвисшей челюстью: уму непостижимо, что за человек! Ведь живет (однажды обмолвился) чуть не за полтыщи километров от Колымской трассы. В Магадане-то (который Чистоделу рисовался беспросветным арктическим захолустьем) — и в том бывает наездами. Откуда ж подобные таланты и повадки?!
Для начала Приезжему понадобилась уединенная телефонная будка и несколько монет.
Он набрал 02 и солидно представился:
— Ювелирторг беспокоит. Не подскажете телефончик в отдел экспертиз?
Чистодел аж вспотел, стоя рядом «на часах», — Приезжий сам на Петровку нарывается!
— Спасибо, записываю. (Это для достоверности: при его занятиях все должно записываться в голове).
«НТО зовется», — пробормотал он, крутя следующий номер, и сменил голос. Теперь начальственный басок смягчал некоторый трепет перед серьезным учреждением.
— НТО? Это я говорю с секретарем?.. Очень хорошо. Извините, что беспокою, но тут вот какое дело: у нас в золотоскупке забрали весы… по делу Миркина. Так вот следователь Знаменский просил еще разновески привезти… Ну да, с каким экспертом мне связаться?.. Кибрит? Фамилия такая?.. Ага, понял. Хорошая фамилия. А имя-отчество?.. Спасибо, всего доброго.
Следующий шаг был тоже прост. При столь редкой фамилии он обошелся Приезжему в плитку шоколада и три-четыре обольстительных улыбки. И — вопреки правилу не выдавать адресов без года и места рождения разыскиваемых — скучающая девица в киоске «Мосгорсправки» аккуратненько написала ему домашний адрес Зинаиды Яновны Кибрит. (На Зиночкину беду в адресных картотеках отсутствовали только данные на оперативных сотрудников милиции и начальство). Прочтя адрес, Приезжий скомкал бумажку, бросил под ноги и махнул проезжавшему такси.