Шарики патинко
Посвящается моим корейским бабушке и дедушке — хальмони и харабоджи, — а также Ромену
Патинко — игра коллективная и индивидуальная. Автоматы располагаются длинными рядами; человек стоит перед экраном и играет сам за себя, не глядя на соседа, с которым, однако же, сталкивается локтем.
Я схожу с поезда и углубляюсь в чешуйчатую кишку станции Синагава. Реклама на цифровых экранах расхваливает зубную пасту, демонстрируя женщину со сверкающим оскалом. Людской поток спешит к выходу. Снаружи рабочие разбирают строительную площадку. Платформа нависает над вишневым парком, разделенным на огороженные участки, где курят, размахивая руками, офисные работники. Они давят чинарики камнями, напоминающими брикеты соли, которые дают лошадям.
Я следую указаниям госпожи Огавы. Пройти по мосту, ведущему к жилому комплексу, у здания 4488 сообщить о своем прибытии в домофон, подняться в лифте на последний этаж.
Дверь лифта открывается внутри квартиры.
Несмотря на жару, госпожа Огава в пиджаке, махровых штанах и туфлях. Она старше, чем я думала. Видимо, ее старит худоба. Свою дочь Миэко она отправила в магазин. Пока мы ее ждем, хозяйка хочет показать мне квартиру.
Вдоль длинного коридора идеально симметрично расположен ряд помещений. Мы начинаем с ванной. Крошечная комнатка, отделанная пластиком телесного цвета. Я едва там помещаюсь. Напротив спальня, столь же тесная, со стенным шкафом, на полу коричневый ковролин. На кровати два одеяла, одно глаженое, другое мятое, сверху кучей свалены юбки и футболки. Ощутим застарелый запах табака.
— Раньше здесь была гостиница, этаж для курящих, — объясняет госпожа Огава. — Мы переехали сюда, когда она разорилась. Мой муж — инженер, конструктор скоростных поездов. Он принимал участие в расширении вокзала Синагава для включения магистрали «Синкансэн». Квартал развивается. Это здание снова станет гостиницей, к концу месяца предполагается закончить его переустройство, но пока мы здесь единственные жильцы.
Она смотрит на меня с порога, положив руку на ручку двери. Я чуть оглядываюсь вокруг, смущенная этой интимной обстановкой, представшей передо мной в свете лампы без абажура. Окон в комнате нет.
В конце коридора — открытая, в американском стиле, кухня. Почти все пространство занимают газовая плита и книжные шкафы. Из-за пыли на панорамном окне вид лежащего у наших ног мегаполиса размывается.
Госпожа Огава ведет меня обратно ко входу.
— Комната Миэко внизу, — говорит она, приоткрывая наполовину скрытую вешалкой дверь, которая выходит на бетонную лестницу. — Осторожно: чтобы включить свет, нужно спуститься.
Ее голос звучит гулко, как в пещере. Я следую за ней на ощупь, пока не чувствую под ногами резиновый пол. Влажность здесь еще выше. Неоновая лампа, потрескивая, загорается и освещает возвышение со стеклянными перилами
и яму за ним. Пологий спуск заканчивается отверстием для стока, где под углом стоит односпальная кровать.
Госпожа Огава кладет руки на перила.
— Это бассейн. Он не работал даже во времена, когда в доме была гостиница: плесень. С тех пор как мы спустили воду, тут безопасно. Миэко временно спит здесь.
Я наклоняюсь, чтобы лучше видеть. Вокруг кровати письменный стол, комод, коврик для йоги и гимнастический обруч, в зеркале отражаются двойники этих вещей. Перила лестницы продолжены пластиковыми кубами. Мне представляется тетрис — головоломка, в которой геометрические фигуры надо расположить по порядку, заполнив все место.
— Вы любите йогу? — спрашивает госпожа Огава.
Я отвечаю, что не знаю, поскольку никогда ею не занималась. Женщина качает головой.
Мы снова поднимаемся по лестнице. В кухне нас ждет девочка. Стрижка каре, шорты и желтая футболка. Когда она кланяется, приветствуя меня, челка приклеивается к потному лбу.
— Я купила с лососем, — говорит она матери, показывая лоток с готовой лазаньей.
Сейчас всего десять часов утра, но Миэко накрывает на стол, тогда как ее мать открывает устриц, разогревает лазанью в микроволновой печи и кладет нам с Миэко по большой дымящейся порции, а себе маленькую.
Госпожа Огава сняла пиджак. Футболка обтягивает ее ребра и два острых соска. На руке от плеча до запястья заметно проступает вена. Все у нее сухое, думаю я. Кроме пластин лазаньи — они соскальзывают по ее палочкам, и она снова ловит их, вороша розовый бешамель. Время от времени я ощущаю во рту более твердые кусочки, должно быть лосось. Миэко уже закончила есть. Откинувшись на спинку стула, она открывает и закрывает рот, как рыба.
Госпожа Огава вытирает губы и складывает салфетку.
— Не могли бы вы еще иногда куда-нибудь водить ее?..
— Конечно.
— Я подумала… Для начала вы можете пойти поиграть.
— Хорошо.
На самом деле я не уверена, что правильно понимаю это слово по-японски. Так же как и по-корейски, оно может означать, кроме детских игр, еще и поход куда-нибудь с сотрудниками. Мне почти тридцать лет, детских привычек у меня нет, я не имею представления, чем развлечь ребенка в этом возрасте, и начинаю жалеть о том, что ответила на объявление. Я увидела его в Женеве на сайте филологического факультета токийского Университета София. «Ищу репетитора по французскому языку, женщину, носителя языка, для девочки десяти лет на летние каникулы в Токио». Я как раз собиралась ехать туда в августе к бабушке с дедушкой, намереваясь в начале сентября отправиться с ними в Корею, и боялась, что придется сидеть дома без дела. Госпожа Огава, сама преподаватель французского, была занята подготовкой к новому учебному году и хотела скрасить одиночество дочери. Мы условились, что я встречусь с Миэко несколько раз за время своего пребывания в Токио.
Госпожа Огава скребет свою тарелку, глядя в мою.
— Вам не нравится. Возьмите устриц.
— Нет-нет, — говорю я, запихивая в рот большую порцию.
Но хозяйка забирает лазанью, и Миэко кладет передо мной устрицу. Моллюск, маленькая липкая кучка, сжимается. Я втягиваю его, задержав дыхание.
Удовлетворенная, госпожа Огава интересуется, где я остановилась. Недалеко отсюда, в десяти остановках к северу по линии Яманотэ, у бабушки с дедушкой. Я смущенно умолкаю. По-японски это прозвучало так, как будто они мне чужие. Чтобы сгладить это впечатление, я объясняю, что они корейцы и владеют салоном патинко в своем квартале, Ниппори.
— Маленький зал, — уточняю я. — Они управляют им больше пятидесяти лет, с тех пор как иммигрировали.
Миэко подходит к столу, роту нее уже не дергается. Госпожа Огава поднимает голову с беспокойным видом, который приняла с тех пор, как я ей сказала, что не занимаюсь йогой. На сей раз я лучше понимаю ее озабоченность. В Японии салоны патинко почти приравниваются к казино. Хотя все играют на этих автоматах, они по-прежнему пользуются дурной славой. Заведения патинко имеют собственную банковскую систему, и считается, что они тайно финансируют ведущие политические партии, монополизируют рекламные места в средствах массовой информации и поддерживают теневую экономику. Это относится в основном к большим сетям, таким как «Бриллиант» или «Мерриталь», но не к салону моего деда.
После завтрака госпожа Огава спускается в бассейн, и Миэко раскладывает свои вещи на столе.
— Мы не пойдем в твою комнату?
— Нет, там мама.
Меня она называет по-японски сенсей — учитель. Я прошу обращаться ко мне по имени, Клэр, но у нее не получается его выговорить, выходит «Кёлэру», тогда мы договариваемся на онни — «старшая сестра» по-корейски.
— Онни, — повторяет девочка шепотом, словно чтобы лучше запомнить.
Тетрадь она ведет тщательно. Тема урока — «Согласование прилагательных». Не зная ее уровня владения французским, я довольствуюсь тем, что прошу читать вслух предложения из учебника, поражаясь, до чего он скучный — слепой, без иллюстраций. Миэко говорит без ошибок и предваряет мои вопросы, так что в конце концов я спрашиваю ее, для чего я вообще нужна.
— Это потому, что я репетировала, — объясняет девочка.
— Как это?
— К твоему приходу.
Я вспоминаю, как за столом она водила челюстью, совершенно синхронно со своей матерью.
Я некоторое время смотрю, как Миэко выполняет задание, потом встаю и начинаю ходить вдоль панорамного окна. Отсюда, сверху, виден вокзал, его центральная часть с четырьмя мостами напоминает насторожившуюся рептилию. Окружающие его ряды зданий и электрические провода тянутся до горы Фудзи, которая угадывается в затянутой смогом дали.
Я просматриваю библиотеку. Руссо, Шатобриан. Статьи по литературе, о романтизме в Швейцарии. Книги по истории. Работы о Французской революции. Оттого, что все они находятся здесь, у меня возникает чувство, будто эти произведения рассказывают не о той истории, которую изучала я, а о другой, параллельной, которая как будто вершилась в то же самое время где-то на другой планете.
К часу дня госпожа Огава поднимается к нам в спортивном трико, обтягивающем мельчайшие складки ее тела, чтобы напоить нас королевским молочным чаем с корейскими витыми пончиками из магазина Family Mart.
Когда она снова уходит, я спрашиваю Миэко, почему ее мама носит обувь в квартире, это удивительно для японки.
— Она говорит, что ей важно слышать свои шаги. Но я не имею права об этом говорить.
Мы перекусываем, сидя бок о бок. Этикетка бутылки с Дональдом и Дейзи в купальных костюмах на пляже гласит, что это специальная летняя партия. Я думаю о токийском Диснейленде. Можно было бы повести туда Миэко. Но она, скорее всего, не из тех, кто любит парки аттракционов.
— Куда именно ты хотела бы пойти в ближайшие дни? — спрашиваю я.
Девочка смотрит на потолок, потом на меня, хочет что-то сказать, но останавливается, пожимает плечами и в конце концов отвечает: она не знает, это как я пожелаю. «Могла бы и помочь мне», — с досадой думаю я.