— Миллионный город…
— На каждом углу газвода… Честное слово.
Профессор глянул на нас с досадой. Загорелый молодой человек приложил палец к губам. И все отвернулись.
Я помолчал немного и осторожно кашлянул:
— Конечно, случаются иногда… похолодания.
— Градусов до сорока пяти, — пискнула Милка.
— Запуржит, заметелит, — зловеще сказал я. — Тайга — закон…
— Вечная мерзлота, — осмелела Милка. — На двадцать пять метров в глубину.
Компания зашевелилась. Профессор отставил жаркие страны и сказал:
— Ну-ну… Любопытно.
Молодой человек махнул какой-то парочке и спросил:
— Вы откуда?
— Из Майкопа, — ответили те.
— Садитесь, — сказал наш импресарио. — Послушайте, что люди говорят.
…На следующий день мы появились на пляже независимые и многозначительные, как индейцы. Профессор на прежнем месте врал про свою Аргентину.
— Это что! — нахально сказал я, оттирая его плечом. — Вот у нас в Сибири — глушь, дикость!
— Только сядешь чай пить, а он в окно лезет, — бросила Милка.
— Кто? — истекая любопытством, застонали бывшие слушатели профессора.
— Медведь, конечно, — сказал я. — Белый. Это если утром. А к вечеру бурые начинают попадаться. Бывает, так и не дадут чаю попить.
СЛУШАЙТЕ НАС ЕЖЕДНЕВНО
Только я устроился на тахте в руках с журналом «Для дома, для быта», как знакомый женский голос из радиоприемника сказал: «Начинаем передачу «Это вам, романтики!» И знакомый баритон мягко и вместе с тем тревожно запел:
Романтика!
Сколько славных дорог впереди…
Тахта подо мной неуютно заскрипела. Я встал и прошелся по комнате: от окна к двери и обратно. За окном ТУ-104 аккуратно прострочил голубое небо белой ниткой.
Под крылом самолета
О чем-то поет
Зеленое море тайги,—
прокомментировал этот факт баритон.
Под крылом самолета, а вернее под расплывшейся строчкой, ни о чем не пели чахлые тополя, магазин «Бакалея-гастрономия» и районный штаб народной дружины по охране общественного порядка.
Я вздохнул и отвернулся.
Ко мне на вокзал
Не приходит жена,—
пожаловался баритон.
«Ха-ха! Радоваться надо! — мысленно сказал я. — Приди она на вокзал, ты бы далеко не упрыгал! Будь уверен!..»
Я прикрутил радио и вышел за сигаретами.
Когда я вернулся, жена была уже дома.
— Тише! — сказала она и кивнула на радио. — Очень интересная передача — «Для тех, кто в пути».
Я уехала в знойные степи,
Ты ушел на разведку в тайгу…—
пел на этот раз женский голос.
«Эх, живут люди! — подумал я, с омерзением ступая по ковровой дорожке. — Он геолог, она геолог. Тропы, перевалы, буреломы… Солнцу и ветру брат… А тут! Сам — технолог, жена — филолог…». Я посмотрел на жену. Она, как ни в чем не бывало, стряпала пельмени.
— Опять эти пельмени! — завопил я. — Когда ты расстанешься со своим мещанством?!
— Господи! — сказала жена, уронив руки. — Чем же тебя кормить?
— Сухарями! — топнул ногой я. — Рыбными консервами! Печеной картошкой!
— Слушайте нас ежедневно с восемнадцати до двадцати часов, — вмешалось радио…
— …Здравствуйте, товарищи! — сказало оно утром. — Начинаем урок гимнастики… — Первое упражнение — бег на месте. Раз, два, три, четыре!..
Я бежал и прислушивался к сопроводительной музыке.
Там, где речка, речка Бирюса,
Ломая лед, шумит, поет на голоса…—
выговаривало пианино.
«Ну да, — горько думал я. — Она там шумит, поет, а я здесь… Бег на месте. Тьфу!»
Во время обеденного перерыва ко мне подошел Блов.
— А диванчик тот — помнишь? — я вчера купил, — похвастался он.
— Диванчик? — сардонически сказал я. — Диванчик-одуванчик? Пташечки-канареечки? О люди!.. И сказок про вас не напишут, и песен про вас не споют!..
— А про вас споют? — обиженно спросил Блов. «Верно, — думал я, шагая в столовую. — Конечно, он прав. И про нас не споют».
Между первым и вторым блюдами динамик на стене осипшим голосом сказал: «Начинаем передачу «Шуми, тайга».
Снег, снег, снег, снег.
Снег над палаткой кружится!
Народный судья хотел примирить нас с женой. Но я посмотрел на него с глубоким отвращением и сказал:
— А вы на земле проживете, как черви слепые живут!
Это и решило исход дела.
Нас развели.
Через месяц я сидел в дремучей тайге у костра.
Позади меня стояла палатка. Впереди меня лежало болото. Слева возвышался утес. Справа чернела пропасть.
Хотелось домой. К телевизору. К диванчику. К пельменям.
Я вздохнул и повернул рычажок транзистора.
— С порога дорога зовет на восток, —
запел знакомый баритон.
БУДЕМ СНИСХОДИТЕЛЬНЫ
Дядька сначала толкнул меня плечом, потом навалился всем корпусом и заоткровенничал:
— Выпил я, сынок, — сообщил он. — Ох, я сегодня выпил!.. Возражаешь — нет? Имеешь чего против?
Вообще я пьяных не люблю. Ну, не поголовно всех, разумеется, а таких вот, явно перебравших. И, честно говоря, мне захотелось этого дядьку с ходу обрезать: дескать, раз выпил — иди домой, нечего тут шарашиться в общественном транспорте, к людям приставать.
Но я постарался сдержать себя и ответил ему достаточно великодушно:
— Ну, какие могут быть возражения! Выпили и выпили. Пьяный, знаете ли, проспится, вот дурак — никогда.
— Так-так! — оживилась сидящая напротив старушка.
— Кто дурак? — подозрительно спросил дядька.
— Да мало ли кто, — сказал я. — Их ведь искать не требуется. — Тут я повернулся к старушке и, угадывая в ней ценительницу народных мудростей, добавил:
— Дураков на наш век хватит.
— Так-так! — радостно закивала старушка. — Истинно.
— Значит, я дурак? — набрякнув, спросил дядька и взял меня за грудки. — Дурак, да?!
— Эй, товарищ! — оторвался от газеты второй наш сосед. — А нельзя ли без рук?
— Он меня дурачит! — пояснил дядька.
— Ыш ты! — неодобрительно сказала старушка. — Человек маленько выпил, а уже он его дурачит.
— Да вы что, бабуся, в своем уме! — закричал я, потрясенный таким предательством.
— Ну вот, и еще один дурак обнаружился! — сострил кто-то в глубине вагона. — Глядишь: маленько-помаленьку — он у нас один умный останется.
— Товарищи! — взмолился я. — Да вы что, ей-богу!.. Никто здесь никого не дурачит! Просто вот гражданин спросил, как я отношусь к тому, что он выпил, а я…
— За что?! — всхлипнул дядька, не выпуская, однако, моей рубашки. — За что позоришь?
— Пустите! — замотал головой я. — Кто вас позорит? Это же пословица такая! Присказка!.. Допустим, я дурак, а вы…
— Тогда другое дело, — сказал дядька. — Ты дурак?
— Ну, я, я!.. А вы пьяница, скажем…
— А ты меня поил? — спросил дядька — Поил он меня, граждане?!
— Господи! Это просто кошмар какой-то! — возмутилась интеллигентная дама. — Сначала он дураком пожилого человека обозвал, теперь — пьяницей. А мужчины помалкивают. Их это не касается!
— Молодой человек! — воинственно распрямился мой второй сосед. — Мы вас высадим!
— Да я сам… — сказал я, отрывая железные дядькины пальцы. — Сам уйду… с удовольствием.
И стал пробираться к выходу.
— Привет, умный! — поддел меня на прощанье остряк. — Дай ума взаймы!
— Иди, иди, анчутка! — сказала старушка, больно ткнув меня в спину костяным кулаком.
ЗНАКОМАЯ ЛИЧНОСТЬ
Я уже собирался укладываться спать, когда в купе вошел немолодой белобрысый человек с большим дорожным портфелем. Меня словно что-то кольнуло: где я его мог видеть? Удивительно знакомое лицо! Я быстро перебрал в уме всех своих знакомых, сослуживцев, вспомнил школьных друзей. Никого похожего.
Белобрысый повернулся ко мне спиной и снял плащ. При этом он исключительно знакомо шевельнул лопатками. «Сейчас достанет из портфеля «Огонек», — подумал я.
Белобрысый достал «Огонек».
Тьфу, пропасть! Вот ведь как не повезло! Целился отдохнуть в поезде, отоспаться, так его черт подсунул! Теперь, пока не вспомню, — ни спать, ни есть не буду. Такой идиотский характер.
— Вы чего смотрите? — спросил белобрысый и придвинул поближе портфель.
— Очень знакома мне ваша личность, — ответил я. — Не могу только вспомнить, где мы встречались. Причем близко встречались, кажется, разговаривали и будто бы даже неоднократно. В Новосибирском строительном институте вы не учились? Между сорок седьмым и пятьдесят первым?
— Нет, — покачал головой белобрысый. — Я закончил технологический факультет.
— В Москве?
— В Томске.
— Мимо, — сказал я. — Если бы в Москве… Там меня с технологического выперли в сорок шестом… Скажите, а в Арзамасе вам бывать не приходилось?
— Никогда, — сказал белобрысый. — Смутно представляю даже, где он находится.
— Между Муромом и Горьким.
— Это какой же Муром? — заинтересовался он. — Тот самый?
— Тот самый, — сказал я. — Там и село Карачарово есть.
— Ишь ты! — удивился он.
— Есть, — кивнул я. — Сохранилось. Карача… Господи! Вы в Карачах не лечились? Грязевые ванны и все такое?..
— Не лечился, — сказал он. — Мне предлагали путевку. Но тут подвернулся Трускавец…
— Когда были в Трускавце? — схватил я его за руку.
— В шестьдесят первом.
— А в шестьдесят третьем не отдыхали?
— В шестьдесят третьем я по Военно-Грузинской дороге путешествовал, — сказал он.
— Ну, где же я вас видел?
Белобрысый хмыкнул и развел руками.
— Ничем не могу помочь, — сказал он и принялся устраивать постель.
Я тоже забрался на свою верхнюю полку.