— Товарищ Осмомыслов, — укоризненно сказал экономист Девушкин. — Как не стыдно.
— Правильно! — закричали с «Камчатки» молодые специалисты Шуберт и Дранкин. — Пусть ответит!
Подпужнянский вспыхнул и обиженно сказал, что раз коллега Осмомыслов выдвинул сию гипотезу — пусть он ее и доказывает.
— А надо ли… — заикнулся было председатель.
— Верно! — крикнули Шуберт и Дранкин. — Пусть докажет!
— И докажу! — сказал Осмомыслов.
Он вылез на трибуну и начал популярно излагать школьный курс основ дарвинизма.
— Викентий Измаилович! — не выдеожал председатель. — Переходите ближе к существу — у нас совещание о рентабельности изделий.
— Мне истина дороже! — отрезал Осмомыслов. Тогда председатель, воспользовавшись паузой, объявил большой обеденный перерыв.
— Не убедили вы их, — сказал Осмомыслову Шуберт и побежал в буфет за пивом.
— Аргументов маловато, — на ходу подзюзюкнул Дранкин и устремился за Шубертом.
— Будут аргументы! — крикнул ему в спину Викентий Измаилович.
Весь обеденный перерыв он просидел в общественной библиотеке: читал литературу по естествознанию и периодическую печать.
Как только совещание возобновилось, Осмомыслов поднял руку:
— Есть сообщение!
— Я не даю вам слова! — поспешно сказал председатель.
— Ничего, я с места, — успокоил его Осмомыслов. Он встал и, перекрывая недовольный ропот, сообщил о том, что в английском городке Твикросе, а точнее в тамошнем зоопарке, проживает обезьян Дженни, который сумел освоить мотоцикл и теперь катает на нем свою обезьяниху Рози.
Осмомыслов победоносно оглядел зал и спросил:
— А кто из вас может водить мотоцикл? Присутствующие растерянно молчали. Мотоцикл никто водить не умел.
— Та-ак, — сказал Осмомыслов и перевернул страницу густо исписанного блокнота. — Следующее доказательство…
…Когда он привел четырнадцатый сногсшибательный факт из газеты «Тайме оф Индиа» о том, что член королевского общества Англии профессор Роберт Хинде работает над составлением обезьяньего словаря и уже перевел около шестидесяти звуков, движений и жестов, председатель малодушно сказал:
— Товарищи, я считаю, нам следует согласиться с Викентием Измаиловичем относительно его утверждения по поводу обезьяны. Как, товарищи, согласимся?
— Согласимся! — крикнули молодые специалисты Шуберт и Дранкин, радостно поглядев на часы.
— Требую голосования! — непримиримо сказал Осмомыслов.
Проголосовали. Большинством голосов подтвердили, что обезьяна думает.
Подпужнянский от голосования воздержался.
…Вопрос о борьбе за рентабельность изделий перенесли на следующую пятницу.
ПЕССИМИСТ
Мы встретились утром, на трамвайной остановке. Из-за новых крупнопанельных домов, построенных с опережением графика, всходило желтое, как апельсин, солнце. Трамваи прибывали строго по расписанию. Пахло свежеполитым асфальтом и редиской. Юго-западный ветерок дул со скоростью пять метров в секунду. Температура воздуха в тени была двадцать два градуса с перспективой подняться к полудню до двадцати семи.
— Какое утро! — сказал я. — Обалдеть можно!
— А от чего, по-твоему, в наше время нельзя обалдеть? — спросил он. — Ну, назови.
Я поискал глазами поблизости какое-нибудь подходящее явление, ничего не нашел и растерянно заморгал.
— Вот видишь, — злорадно сказал он. — И не найдешь. Например, ты думаешь, что сейчас тихо? Ничего подобного. Слава богу, человеческое ухо способно воспринимать только определенный диапазон звуков. Если бы мы могли услышать все, наши головы разлетелись бы в пыль. Вокруг нас грохот, визг, трамтарарам. Просто кошмар! Человеку это не под силу. Все мы кандидаты в сумасшедшие.
— Что же делать? — спросил я, с тревогой обнаруживая, что начинаю воспринимать отдаленный стрекот компрессора, электровозные гудки и передаваемый по радио урок гимнастики.
Он пожал плечами с таким видом, будто хотел сказать: «А что делать? Делать нечего. Один выход — ложись да помирай».
…За обедом он подошел ко мне с бутылкой кефира в руке и брезгливо окинул взглядом стол. Я спешно прикрыл салфеткой свиной бифштекс с яйцом и зеленым луком.
— Мы ежеминутно играем со смертью, — сказал он, взбалтывая кефир. — Мы просто занимаемся медленным самоубийством, обедая каждый день. Недоваренная и тем более сырая пища плохо усваивается желудком. Очень вредны яйца, если их есть со скорлупой. Фрукты и овощи, вымоченные в растворе сулемы, могут убить на месте. Я просто удивляюсь, как мы до сих пор живы…
Вечером он позвонил мне по телефону:
— Ну, чем занимаешься?
— Да так, — сказал я, — лежу вот с книжечкой на диване.
— У тебя еще хватает мужества лежать на диване? — сказал он. — В то время, как…
Я бросил трубку и остаток вечера простоял босиком на раскаленной электроплитке. А утром повесил на шею две пудовые гири, обсыпал голову содержимым пепельницы и в таком виде отправился на работу.
И снова повстречал его на трамвайной остановке…
— Между прочим, — сказал он, заметив у меня во рту сигарету, — если вдыхать табачный дым, перемешанный с выхлопным газом, ипритом и люизитом…
Я молча опустился на колени и положил голову на прохладную рельсу.
…Кажется, трамвай пришел точно по расписанию.
КАРАНДАШ
— А тебе я привез вот что! — сказал мой друг, вернувшись из туристской поездки. Он с таинственным видом запустил руку в карман и достал карандаш. Отличный самозатачивающийся карандаш из цельного грифеля знаменитой фирмы «Хартмут».
Я полюбовался карандашом и спрятал его в стол. Большой нужды в нем не было — писал я авторучкой. Может, он так и пролежал бы в столе или потерялся, как терялись все другие мои карандаши, если бы не случай.
Карандаш увидел очеркист Небыков. И сразу же схватился за него двумя руками.
— Отдай! Бери за него что хочешь!
Мне очень нравилась ленинградская зажигалка Небыкова. Хороши были у него также старые мозеровские часы. Но я застеснялся. Правда, дареному коню в зубы не смотрят, но, все-таки, карандаш стоил не больше тридцати копеек.
— Не могу, — ответил я. — Подарок.
— Отдай, — угрюмо сказал Небыков. И потянул карандаш к себе. Я потянул обратно.
В этот момент вошел художник Малявко, увидел карандаш и, по своему обыкновению, захныкал:
— Я рисую. Я штрихую. Я тушую. Подари, голубчик! Уступи. Променяй. Зачем тебе? Я твой портрет нарисую. В рост.
— Идите вы все к черту! — сказал я и положил карандаш на место.
Потом зашел наш редакционный поэт Жора Виноградов, заговорил мне зубы анекдотом и попытался унести карандаш в рукаве пиджака. Я догнал его на пороге и сделал подножку.
— Ладно, — сказал Жора, разминая ушибленное колено. — Собственник! Все равно не убережешь.
После Жоры заявился председатель месткома Курчавый. Он поставил передо мной карманный радиоприемник и повернул рычажок. Радиоприемник заиграл танец маленьких лебедей.
— Между прочим, Москву ловит. Работает на длинных, средних и коротких волнах, — сказал председатель. — Чудо техники.
— Ну и что? — спросил я.
— Как что! — удивился Курчавый. — Берешь? За карандаш.
— Между прочим, я был чемпионом факультета по боксу, — прорычал я.
— Понятно, — сказал Курчавый. — Значит, не берешь.
Когда я после работы спустился вниз, из-за угла выскочил Небыков. Он схватил меня за шиворот и, кровожадно улыбаясь, сказал:
— Пошли в ресторан! Выпьем по махонькой! Я вырвался и побежал.
— Держи его! — крикнул мне вслед Небыков.
…Утром на троллейбусной остановке меня подкараулил Малявко.
— Я рисую, — затянул он, не здороваясь, — я тушую. И тут меня осенило.
— Знаешь, — сказал я. — Поговори с Небыковым. Я уже пообещал ему. Теперь неудобно отказывать.
Я усадил Малявко в троллейбус и позвонил из автомата Небыкову.
— Привет, старик! — бодро сказал я. — Понимаешь, решил уступить карандаш Малявко… за велосипед.
После этого я не торопясь, пешком, отправился на работу.
Первым в редакционном коридоре мне встретился Жора Виноградов. Он быстро нес куда-то свою любимую пишущую машинку «Оптима». Меня Жора не заметил и даже толкнул плечом.
Небыков явился на службу только в обед с рюкзаком за плечами, в котором что-то позвякивало.
Курчавый ходил задумчивый и время от времени о чем-то шептался с председателем кассы взаимопомощи.
Через два дня Малявко оказался владельцем радиограммофона РГ-ЗМ, опасной бритвы, пылесоса и машинки для перемалывания кофе. Жора Виноградов получил двуствольный винчестер. Кроме того, Курчавый задолжал ему пятнадцать рублей, а сам Жора обязан был передать Небыкову полученные от Малявко болотные сапоги и четыреста метров «Сатурна». У Курчавого к этому времени были две теннисные ракетки, велосипед, Жорины боксерские перчатки и шестьдесят рублей долга в кассе взаимопомощи. Небыков имел кожаную куртку с четырьмя «молниями», охотничий нож и подержанный акваланг в потенциале. Акваланг должен был передать ему Малявко после того, как Жора выменяет его где-то на холодильник «Газоаппарат».
Про карандаш никто из них больше не вспоминал.
НОВОСЕЛЬЕ
Еще когда мы с домоуправом первый раз поднимались наверх, чтобы осмотреть мою квартиру, я обратил внимание на эту бабку. Маленькая такая, аккуратная старушка, Она сидела на трехногом стульчике на площадке четвертого этажа и совершенно ничем не занималась.
Старушка кивнула на меня и миролюбиво спросила домоуправа:
— Новый жилец?
Домоуправ заскрежетал зубами и бросился вверх по лестнице. А я остановился и сказал:
— Новый, бабуся! С иголочки! Новее не бывают! Когда мы спускались обратно, старушка спросила:
— Клопов нет?
— Что вы, — ответил я. — Какие клопы! Переезжал я на другой день.
— Будете ремонтировать? — спросила старушка, когда я появился на четвертом этаже с тумбочкой в руках.