У великого джазового перкуссиониста (барабанщика, если попроще) Владимира Тарасова в белорусской деревне Пашкуны сад растет для своей красоты и роняет яблоки, когда считает нужным. В пример хозяину деревья создают музыку ритмов. Плоды, падая в изумрудную траву со звуком тяжелых капель, словно продолжают знаменитую тарасовскую тему «Музыка воды». Они стучат по крыше резонирующего деревянного дома, варьируя тон ударов и их частоту. С ветром и при дожде играют мощнее, но сохраняют нежность и чистоту звука.
Все пространство от дома до озера усеяно красными, желтыми, белыми, почти зелеными (зеленое на зеленом – тоже красиво) яблоками. Они лежат, сохраняя память музыки, в том же ритмическом порядке, который, падая, выбрали сами. Они усердствуют, желая доставить Тарасову радость. И он радуется, наслаждаясь сотканным не им пейзажем маленького кусочка земли.
По утрам он берет веерные грабли и сметает с тропинки яблоки, опасаясь наступить ненароком, а иногда поднимет несколько штук и отнесет в дом, чтобы испечь шарлотку. Этой шарлотке научила его любимая женщина – киевская художница Алина Максименко, которая, как и Тарасов, излучает больше света, чем потребляет. Рецепт она написала на ватманском листе, где акварелью изобразила озеро Ёди, до которого от дома хорошо если двадцать осторожных шагов.
В конце тропинки, рядом со старенькой баней, из которой птицы повыдергивали на гнезда мох и паклю, что уплотняли бревна, улеглись деревянные мостки прямо в озеро, рядом с которыми принайтована очень старая дюралевая лодочка с веслами.
«Смотри, чтобы весла не упали в воду. Утонут».
При выходе с гостями в тихую прозрачную воду Тарасов кладет на нос тяжелый спасательный круг, который, он уверяет, не тонет. На всякий случай.
Мостки устроены просто и удобно. На вбитых в дно трубах – настил. На нем – скамейка со спинкой. На скамейке – чашка кофе, а под скамейкой – черви, опарыш и банка с сахарной кукурузой, на которую, по местной легенде, ловится линь.
Но! Надо кормить! Кормить надо!
Пока перловка и горох вкупе с гречкой варятся, я расскажу, как они появились в доме.
Проехав почти тысячу километров от Москвы до Западной Белоруссии, миновав Минск, Ошмяны, Островец, Михалишки и Сидоришки, я оказался в крохотной деревне. В конце Пашкун за двумя крестами с ликом Девы Марии, за огромным дубом, у которого иногда останавливается автолавка, за не к месту здесь богатым домом с глухими заборами – седой штакетник и открытые ворота. Володя в шляпе, вольной майке и мягких штанах и миловидная изящная женщина в костюме и чулках – Алина. Это она трогательно оделась для встречи. За их спинами – сад, о котором я вам рассказал, а за садом – зеркало воды, говорят, целебной. Когда-то сюда приводили скотину из соседних деревень и купали. Чтоб не болела.
«Добро пожаловать в рай».
И мы отправились в просторный чистый дом есть вкусный борщ с лисичками, но без мяса, поскольку Володя, а теперь и Алина – вегетарианцы. Когда-то Тарасов курил трубки, но потом подарил их мне, а спиртного не пробовал ни разу в жизни. Это джазмен – представьте. Хотя чопорностью своей не пользовался, и других (меня) понимал. А потом они уехали.
Соседка, бабушка Лидя (полное польское имя я не запомнил), приветливая и разговорчивая, вернулась с рыбалки. Набрав у нее в колодце хорошей воды, я поинтересовался:
– А можно будет у вас накопать червей?
– Да у меня они кончаются, – ответила Лидя как-то очень по-рыбацки.
– А где можно купить перловку на подкормку?
– Езжайте в Строчи. Там до трех.
– За российские рубли продадут? А то у меня всего пять белорусских.
– Еще и останется.
Местные деньги образовались от поездки в Свирь.
По традиционно прекрасной для Белоруссии автодороге я доехал до кладбища.
За ним был въезд в городок. Большой костел, базарная площадь, на которой разгружались два фургона с китайскими одеждами, небольшой торговый ряд, где наиболее заметным выглядел центр похоронных принадлежностей, дверь в дверь соседствующий с магазином «Уют».
Добрейшая девушка-продавщица поменяла мне тысячу рублей (из расчета за сто наших – три белорусских), и я, купив настольную лампу с фантастическим (и ничем не оправданным) намерением работать в раю у Тарасова, ушел, имея в кармане одиннадцать рублей сдачи.
– Вы зря купили матовую лампочку, они вредны для глаз, – авторитетно сказал ухоженный мужчина из иномарки. – Берите с желтым светом, обычную. – Но я уже переходил улицу с целью посетить магазин «Продукты».
На шесть рублей были куплены хлеб, помидоры, майонез, сливки, яйца. В тот момент я, еще не имея представления о вкусах линя и ничего ему не купив, поехал за десять километров домой.
Теперь на оставшиеся пять рублей я должен был обеспечить едой рыбу.
Строчи – аккуратненькая и небогатая, как все тут (поля, впрочем, возделаны и ухоженны), в одну улицу деревня. Магазин – коробка. Чистый. Две продавщицы за столиком что-то считают.
– Здравствуйте! У меня пять рублей, давайте покупать: перловка, горох, семечки жареные – это рыбе. Теперь мне: овсянка, мыло, моющее средство и двести граммов колбасы.
– Вот эту с жиром возьмите, если вареную. Ее можно. Считаем. Получилось пять шестьдесят.
– Ладно, – говорю. – Тогда без колбасы.
– Ой, а я ее уж отрезала. Обратно ведь не приклеишь. Давайте будет без моющего средства, зато со сдачей. – И дружелюбно засмеялась. Они здесь все такие. Как будто давние знакомые.
Корм я сварил без экономии. Две полные кастрюли с перловкой, горохом, гречкой, куда добавил и жареные семечки, я отнес на мостки. Для того чтобы каша дошла до потребителя, который, я читал, держится у дна, а не застревала на бурной подводной растительности, я разделся донага (а никого вокруг), взял якорь-кошку с веревкой и по лестничке, у которой под водой была видна и пятая перекладина с шагом пятьдесят сантиметров, отправился на очистку района предполагаемого лова от водорослей.
Затащив якорь метров на десять от мостков, я стал тралить дно, всякий раз вытаскивая на мостки сноп пахнущей свежей водой зелени. Раз десять пройдясь тралом по глубинам четырех-пяти метров, я сел на скамейке покурить. Теперь надо было бросить корм в намеченное (и очищенное!) место. Комки, однако, не долетали до цели, рассыпались в воздухе и не тонули. Замесив прикормку с прибрежной землей, я положил «котлеты» в пустую миску и вплавь отправился на место, где предполагал поймать линя. Там, ощутив себя эсминцем – охотником за подводными лодками, побросал в воду глубинные бомбы и, вернувшись на мостки, забросил удочку, нацепив на крючок сахарную кукурузу, которую, по утверждениям Марата, линь предпочитает против других деликатесов.
За полтора часа поплавок даже не намекнул на наличие рыбы в озере Ёди.
В это время на соседнем гидросооружении с вышкой появился гость богатого белоруса с удочками. Со своим выражением лица, в краповой куртке и бейсболке, он был бы уместнее в фильме Тарантино, чем на этом тихом озере.
– Не клюет? – спросил, однако, сосед вполне сочувственно. – Кормить надо! Надо кормить!
– Я кормлю. Перловка, горох, семечки. – О гречке стыдливо умолчал.
– Не пойдет. Нужна специальная. Приходите. Я вам отсыплю.
По вымощенной затейливой тротуарной плиткой пологой лестнице, обсаженной с двух сторон пирамидальной туей (любят люди красоту), я дошел до причала. На столике стоял иностранный литовский пакет, на котором было написано: «Карп. Линь».
Сосед сообщил, что он издает журнал для невест, а также отсыпал мне в пластиковую миску драгоценного корма, посоветовав зерна кукурузы выбирать некрупные и насаживать открытой стороной наружу.
– Линь медленно берет, он засасывает наживку, и подсекать надо, когда он утопит поплавок.
– А вы уже поймали линя?
– Теперь нет, а бывало, ловил… – Он посмотрел на меня, словно исследуя, и добавил: – Примерно на килограмм.
– Угу…
Завтра я решил сначала подкормить по методу Марата, а потом на main course использовать драгоценный порошок из Европы. До времени утреннего клева на кастрюлю с «кашей» поставил миску с заморской привадой, придавил другой миской, все это накрыл крышкой и плотно засунул под скамейку.
Была причина.
На рассвете над озером только тихая прозрачность. Или призрачность. Раннее солнце пробивает глубину и высвечивает таинственный лес водорослей под оптически чистой водой. Вместо умывания я прыгаю в озеро и, когда возвращаюсь к мосткам, вижу, что прикормки под скамейкой нет. А ведь надо кормить! Кормить надо! Я сажусь на скамейку перед зеркалом Ёди и, размышляя, что делать, пью кофе. Рай ведь. И как только понимаю, что делать ничего не надо, вдруг, бесшумно и ниоткуда, появляется дружелюбная и умная собачья морда.
Совершенно как в гениальном фильме Норштейна «Ежик в тумане».
На ошейнике было написано «Дик», но я знал, что его зовут, как героя Брюса Уиллиса из «Криминального чтива». Бутч был (и есть) курцхааром из той редкой породы легавых, с которыми охотятся не только на птицу, но и на зверя, о чем намекало и порванное левое ухо. Хозяин держал Бутча на скромном пайке, чтобы он не терял легкость, и пес часто убегал к Тарасову и Алине, которые его подкармливали вегетарианской едой.
«Ну, – сказал я ему с укором. – Кашу ты съел, понятно. Литовская прикормка тоже пришлась, а посуда где? И где теперь наш линь?»
Линь в озере, дал понять Бутч, подойдя к краю мостков и поглядев в воду. И я поглядел. Линя, правда, не увидел, но обнаружил кастрюлю и миски, лежащие на дне. Замел, шельмец, следы, но совесть свое взяла, и мы пошли к дому в поисках чего-нибудь съестного. По дороге я поднял ананасное яблоко, откусил и протянул собаке. Он укоризненно посмотрел на меня, но догрыз, не желая обидеть. Я понял, что люблю курцхаара.