– У меня прекрасная память! – сказал Маэстро.
Вот такая история у портретов цвета «мира» и текстов, которые их сопровождают.
А «страну» свою я собирал много лет, работая в старой «Комсомольской правде» (не имеющей ничего общего с нынешней, даже названия), «Литературной», «Общей» и, наконец, в «Новой газете», где остаюсь по сей день.
Я ездил в командировки по стране, которая была тогда больше и добрей, знакомился с достоверными людьми (так я себе определил себе тип человека, который добавил в жизнь нечто полезное, доброе, достойное, не обязательно выраженное в материальных ценностях – хоть хлеб, хоть нота, хоть честное слово). Я дружу с этими людьми и люблю даже тех, встречи с которыми были случаем. Ведь я писал о них и фотографировал.
Со многими дружба (и близкая!) сохранялась всю жизнь.
Эта книга – география судеб и событий, в которых участвуют люди. Я сочинял большие и маленькие тексты, отбирал снимки и всегда считал главными читателями и судьями своих героев. Это для них я старался, чтоб не навредить им неточным словом и чтобы мне не было неловко за пафос и неточность поведения на странице. Они все достойны быть упомянутыми в этом преддверии книги, но я ограничу выбор.
Я охотно здесь познакомил бы вас с полным содержанием. Мне все дорого. Но существуют условия жанра: текст, предваряющий книгу, не может быть больше самой книги, на страницах которой написаны судьбы, события и реальные случаи. Порой занятные. Драматические ситуации тоже присутствуют. На то жизнь, которая диктовала мне слова и предлагала живых, честных людей, верных кодексу нравственных (нет, это не скучно, ребята) отношений.
Вот, к примеру, Юра Горелов – зоолог. Бесстрашный рыцарь с одностволкой. Защитивший природу заповедника Бадхыз. Сын офицера Брусиловской армии, частью осевшей после победы Советов в Болгарии. После смерти Сталина он вернулся на родину, чтобы охранять ее природу. Горелов выигрывал битвы и принуждал к бегству Кушкинский гарнизон, пытавшийся проводить учения на территории заповедника, арестовывал и укладывал на землю секретаря ЦК Компартии Туркмении и министра мелиорации, приехавших ночью поохотится на джейранов, один выходил против вооруженных браконьеров и побеждал. Он и миф о смертельно опасном обитателе Гоби олгой-хорхое, таинственном подземном жителе, описанном писателем Иваном Ефремовым, развенчал, принеся в стойбище «двухголовое» червеобразное чудище, которое, по монгольским преданиям, убивало людей на расстоянии.
А вот другой герой географии людей из «Прохожего» – Борис Литвак, директор спортивной школы, получивший наказ от рано ушедшей любимой дочери помогать не только здоровым, но и – и это главное! – больным детям. Он поднимает друзей, известных приличных людей, своих учеников, городские власти и на собранные медные деньги строит в центре Одессы на Пушкинской улице Дом с Ангелом (деньги на позолоту которого прислал Эрнст Неизвестный). И в этом доме лечат детей, больных ДЦП, со всего Союза. Бесплатно.
А вот рядовой войны Алексей Богданов из северного города Каргополя. Его призвали на фронт, когда ему был сорок один год. И было у них с Ульяной десять детей. А когда, отвоевав четыре года и получив за солдатскую свою работу сколь положено – четыре медали, вернулся домой, то детей не застал. Сыновья погибли на войне, а дочери померли от голода и болезней. И жил победитель Богданов на Октябрьской улице в подвальном этаже до своего конца. Правда, приняли его в почетные пионеры, о чем он мне с гордостью писал.
А вот Анатолий Витальевич Дьяков, который жил в поселке Темиртау в предгорье Алтая, куда его, астронома, сослали с последнего курса университета. Там, в Горной Шории, он смотрел в школьный телескоп на солнце и по движению экваториальных пятен предсказывал погоду настолько точно, что его долгосрочными прогнозами пользовалась вся Восточная Сибирь, корабли космического флота и многие государства, которым этот почитатель Камила Фламмариона рассылал за свой счет телеграммы, всегда снабжая их совершенно необязательным при его зарплате обращением: «Милостивые государи!..»
…Путь прохожего извилист.
Надо не спеша много куда успеть: на Байкал – нырнуть в глубоководном аппарате «Пайсис», чтобы сфотографировать под водой другой аппарат и увидеть на дне брошенную за борт кем-то неумным пустую бутылку из-под пива, которая пролежит здесь тысячи лет.
Или добраться до Сванетии, где сошла лавина и унесла жизни людей, и поучаствовать в древнем сванском обряде приведения душ домой.
Или влезть на шпиль Петропавловской крепости в Питере надо, чтобы сфотографировать ангела, этот шпиль венчающего. «Никогда ты не был так близок к ангелу!» – сказали альпинисты, которые ремонтировали его, когда узнали, что я к ним поднялся без страховки.
Или в квартиру на Чистых прудах в Москве зайти, чтобы в компании веселых, не кристально, впрочем, трезвых, но хороших и умных людей попытаться дозвониться американскому президенту Никсону с категорическим требованием прекратить войну во Вьетнаме.
Или с моим дорогим и близким другом Дмитрием Муратовым слетать на монгольфьере времени в те годы, которые сегодня уже кажутся чудесными… То есть приемлемыми для жизни, работы и друзей…
Или… Вот что, читатель! Заканчивай знакомиться с предисловием. Открывай книгу и броди по ней, как истинный прохожий. Может, на какой странице и приютишься. Поглядишь на место или заведешь дружескую компанию, а потом двинешься по книжке дальше. Не торопясь и без плана.
В путь.
Здесь тебя заранее
любят,
друг!
Монгольфьер времени
– А на какой примерно высоте летают обычно ангелы? – спрашиваем мы с сынком Митей Муратовым, проплывая на воздушном шаре в районе Сергиева Посада.
С земли слышен лай собак и негромкие переговоры местных жителей по поводу того, что нам нечего, по-видимому, делать, вот мы и летаем.
Это правда, мы парим в тишине исключительно для радости.
Пилот монгольфьера Сергей Баженов, фыркнув горелкой, подпустил в баллон, напоминающий формой и цветом гигантское пасхальное яйцо, теплого воздуха, и шар, задумчиво преодолевая инерцию покоя, поднялся в легкие облака.
– Наверное, на такой вот и летают. Чтоб из рогатки не пальнули или, не дай Бог, из ружья.
В просвете показалась Троице-Сергиева лавра.
– Снимай! – закричали Муратов и Баженов. Так ведь ее никто, кроме них, не видел.
Ангел по небу летает,
Над пространствами скользит,
Все за нами замечает,
Охраняет, поучает,
Строго пальчиком грозит…
Отпусти нас, добрый ангел,
И лети, куда летел.
Не следи за нами, ангел –
У тебя довольно дел.
Дай покоя, славный ангел —
Образ жизни измени.
Не летай так много, ангел –
Лучше маме позвони.
Нет! Он все-таки летает
В платье белом и простом.
Тихо крыльями мотает,
Наблюдает, направляет,
Ничего не понимает –
Легче воздуха при том.
Легкий ветер нес шар вместе с облаками на север. В плетеной ивовой гондоле, окруженной белым мраком, пространство не чувствовалось. И время нечем было померить – фляжка давно опустела. Внезапно небо очистилось, и мы увидели под собой широкую мелкую реку и деревню с деревянной церковью под весело раскрашенными куполами. На околице стояли нарядно одетые женщины и дети.
Опустились.
– Что за праздник у вас? – спрашиваем.
– Так вы прилетели, вот мы и обрядились в старинное, у кого сохранилось.
Чтоб лучше быть, – говорит бабушка в фартуке.
– Куда уж лучше, – распахивает руки Митя. – Вы замечательные! Мы вас сразу любим.
– Я же говорила, они теперь бригадами летают, – улыбнулась женщина в роскошной меховой шапке.
– А вы все – где крылья да где крылья.
– Какой нынче год? – спрашиваем.
– У нас-то? Шестьдесят четвертый вроде, а у вас?
– У-у-у!
Рядовой войны Алексей Богданов
Не помнил он названий дорог и поселков, болот и лесов, мелких рек и крупных деревень. Не помнил номера частей, которые воевали на левом фланге от него или на правом. Не помнил, а может, не знал, потому что был Алексей Богданов рядовой боец от первого дня до последнего, потому что перед ним была война и шел он по этой войне пешком: в сапогах – тридцать девятый, в гимнастерке – сорок шесть.
Эх, взять бы ему в школе карту Европы, посмотреть ее хорошенько, заучить бы для журналистов и школьников (они любят, чтоб бойко) географию фронтовых дорог и рассказывать потом о своем геройстве с названиями. Но… То пойдет он на болото на зиму собрать клюкву, то старуха пошлет грибов наломать или за морошкой, то снег от окон надо отгрести, да и в баню на берегу Онеги (парилка хорошая) тоже не грех сбегать. Вот и выходит, что недосуг. А хоть бы и досуг: вы видели шрифт на картах? Разве ухватить его глазом в семьдесят четыре-то года? А хоть бы и ухватить: разве поймешь, что там в зеленых и коричневых ее разводах, когда географию эту самую представлял Алексей Богданов лишь на расстоянии винтовочного выстрела…
И если честно, журналисты и пионеры бывали у него нечасто, потому что не видели особого геройства в том, что, уйдя в возрасте сорока одного года в июле сорок первого на войну, воевал, как от него требовалось, до самого ее последнего дня неизвестный солдат. Только живой.
Но вины Богданова нет в том, что смерть его миновала.
Воевал он исправно. Когда надо было стрелять – стрелял, когда ползти на проволоку – полз, когда брести по грудь в ледяной воде – брел, и под снегом лежал, и гранаты бросал, и из окружения выходил, и из лазарета в бой шел, а когда выдавали сто граммов – пил. Он уцелел, и теперь мы, отодвинутые от войны и воспитанные на выдающихся ее примерах, воспринимаем рядового Алексея Богданова историческим фоном для событий более значительных, чем пехотная атака в безымянном поле, и подвигов более ярких, чем захват вражеских окопов, залитых водой.