ах тоже были приемники – популярные и среди местных жителей «Спидолы». Иной раз в богатой юрте с железной печкой посредине и трубой, выходящей во всегда открытую треугольную дыру в потолке, стояло и пять, и семь транзисторов.
Приветливые хозяева объясняли, что приемники очень хорошие, но поработают полгода и умолкают. Приходится покупать новый. «Старший брат» был коварный друг, он не объяснял «младшему», что можно поменять батарейки. Да он эти батарейки и не поставлял. Но монголы зла не держали. И в целом хорошо относились к Советскому Союзу. Лучше, чем к Китаю, который оттяпал Внутреннюю Монголию, населением превышающую МНР в десять раз. Они даже старались не думать, что в довоенные годы Советы не препятствовали маршалу Чойбалсану уничтожать буддийские монастыри (более семисот) и расстреливать десятками тысяч монахов, политических противников и простых крестьян. Они и сами не препятствовали.
Архи была недешевый продукт. Он был не по карману не только арату (скотоводу), но и мелкому районному начальству. Приезд корреспондента, путешествующего за счет богатой московской редакции, был приятным событием для хозяев. Под визит высокого (или такого, как я) гостя накрывали стол из горячей и холодной жирной баранины и этой самой архи. Вокруг стола сидели уважаемые местные руководители – председатель исполкома, прокурор, начальник милиции, директор школы, – как правило, добродушные и приветливые. Выпивку из-за высокой цены всегда записывали на гостя. Так что по возвращении в Москву редакционный бухгалтер посчитал, что употреблял я в день не менее двух литров, что, конечно, чрезмерно. После застолья, бывало, торжественно шли в школу, где пионеры вместо урока пели визитеру песни на родном ему языке. Я подпевал, если узнавал мелодию, и даже научил одного симпатичного паренька петь по-русски «Степь да степь кругом…». Потом мне сообщили, что он с этим номером выиграл конкурс советской песни в Улан-Баторе. Сложного имени его я не запомнил, а фотография, где знакомый мальчишка с верблюдом помогает отцу пасти овец, сохранилась.
Из командировки полагалось привезти материал, который всегда назывался одинаково: «Радость и гордость арата».
Самые большие здания в Улан-Баторе (прежнее его имя Урга) достигали пяти этажей. Машин было мало, а юрт много. Недалеко от центра стоял не достроенный китайцами пустой и поэтому страшноватый жилой квартал. И служили буддийские монахи в единственном работающем монастыре Гандан. Он был очень красив, а монахи добры и спокойно терпели (или не замечали) меня во время службы. С моим монгольским товарищем мы посетили и другой необитаемый монастырь, который существовал в статусе законсервированного музея.
Мы вошли и остановились перед большой стеной, всю площадь которой занимал гигантский портрет воинственного человека в национальных одеждах.
– Смотри! Мы сюда никого не водим. Тут русских не было.
Я оценил его доверие.
– Чингисхан?
– Да! – Он внимательно посмотрел на меня.
– Ну и что? Это ваш национальный герой, основатель великой империи. Правильно, что сохранили фреску.
Он облегченно выдохнул, и мы пошли испытывать столичную архи.
Теперь новый большой аэропорт носит имя Чингисхана, лучшая водка – «Чингисхан» и самая шикарная гостиница – тоже «Чингисхан». Улан-Батор стал миллионным городом, заполненным корейскими и японскими машинами, высокими современными стеклянными зданиями, которые спокойно уживаются с юртами, огороженными, впрочем, заборами. Современные гостиницы с отличным обслуживанием, бутики всех известных фирм, полно иностранцев, грунтовые тротуары и невероятно молодое население, одетое вполне по-европейски. Слушайте, у них из двух миллионов семисот тысяч человек населения – миллион в возрасте до восемнадцати лет!
– Чем вы здесь живете?
Болд, наш проводник по Гоби, учившийся в Союзе и даже защитивший там диссертацию, поправляет кожаную ковбойскую шляпу, словно от неловкости за мой вопрос.
– Работаем. Пятьдесят миллионов голов скота: овцы, козы, коровы, верблюды, яки. Шерсть, кожи продаем. Своя обработка пока не очень. Медь добываем, уголь. Всё частные компании. Туризм. Охота. Лицензии дорогие. А за браконьерский отстрел одного дикого барана – штраф десять тысяч долларов… Вы нас как-то упустили из виду.
Мы и себя упустили. Не дружим с собой, не доверяем себе. Где уж о соседях думать. А соседи покладисты, профессию многие получили у нас. По-русски говорят. Правда, не в стойбищах, не в Гоби.
Гоби. Это загадочное плато представлялось мне огромным пустым пространством, унылым и безжизненным. Ничего с представлением не совпало. Разве только дикий беспредельный простор, порой украшенный невысокими хребтами и одинокими юртами пастухов, которые присматривают за бесчисленными стадами, кочующими в тех местах, где можно найти воду. Крепкие, здоровые верблюды гуляют группами сами по себе для украшения, видимо, пейзажа, который поражает своим разнообразием, если есть терпение подождать очередной смены картин в несущейся со скоростью хорошо за сто по грунтовой дороге или по целине рядом с ней машине. Черные, как жены африканских шахтеров, и такие же плавные каменистые холмы, кривоногие и крепкие отряды орды саксаулов, кусты в оранжевых париках, вяло декорированные скромными цветами кочки, полинявшая зеленая трава там, где сохранилась хоть какая-то влага, и желтая в сухих местах, обнаженные острые осыпи и роскошные телом плавные белые дюны, одна из которых улеглась километров на двести под хребтом «Трех прекрасных Гоби».
В этой земле, так щадяще населенной людьми, хранятся тайны древней фауны. В 1922 году в Монголию отправилась за сенсациями американская экспедиция Роя Чепмена Эндрюса. Ожидания оправдались. В районе «красного места» Баянзаг ученые нашли не только скелеты динозавров, но и кладки окаменевших за семьдесят – сто миллионов лет яиц доисторических животных. Раскрыв секрет размножения динозавров, Эндрюс натолкнулся на другое, малоизвестное в мире и чрезвычайно таинственное существо, по сей день обитающее в Гоби. Точнее, как раз не натолкнулся. Но узнал о нем.
Премьер-министр Монголии, принимая ученого, попросил его изловить нечто, которое никто из знакомых ему людей не видел, но слышал, что оно, скорее всего, существует. Животное настолько опасное, что не только прикосновение, но сам взгляд на него ведет к неминуемой смерти наблюдателя. Эндрюс изготовил специальные стальные щипцы и защитный шлем (от опасных лучей или волн), однако не найдя таинственного монстра, несмотря на серьезные поиски, подверг сомнению его существование.
Советский ученый и писатель Иван Ефремов, который в составе советской экспедиции пытался найти место раскопок американцев, тоже интересовался загадочным жителем Гоби. «По очень древним поверьям монголов, в самых безлюдных и безжизненных пустынях обитает животное, называемое олгой-хорхой… Олгой-хорхой не попадал в руки ни одному из исследователей отчасти потому, что он живет в безводных песках, отчасти из-за того страха, который питают к нему монголы». У Ефремова он поражает жертву электрическим разрядом, но Ефремов олгой-хорхоя не видел. Очевидно, это червеобразное животное, обитающее в песках, напоминающее размерами колбасу и убивающее на расстоянии, персонаж монгольского фольклора, предполагал писатель: «кишка-червяк» (так переводится на русский его название) относится к животному ныне вымершему, но сохранившемуся в народных преданиях.
В девяностые годы две длительные чешские экспедиции пытались найти таинственное животное, но, кроме леденящих душу свидетельств существования олгой-хорхоя, ничего в их улове не было. Серьезные зоологи выдвигали различные, порой фантастические, версии, что представляет собой пустынное чудовище и чем оно вооружено, но подтверждения им так и не нашли. Иван Ефремов привел слова монгола по имени Цевен из поселения Даланзадгад (мы запомним это название), который сказал ему: «Никто не знает, что они такое, но олгой-хорхой – это ужас».
В небольшом музейчике, как раз недалеко от этого самого Даланзадгада (куда мы прилетели с Витей Такновым и Мишей Тюльниковым из «Команды “Горький”»), на границе заповедника в Гоби, рядом с пыльными чучелами обитателей пустыни, окаменевшими костями и яйцами динозавра я увидел короткую (сантиметров сорок) и довольно толстую деревянную обточенную палку.
– Это скульптурный портрет олгой-хорхоя? – спросил я смотрителя.
Тот отвернулся и вышел.
– По-моему, ты задал ему неприятный вопрос, – сказал мой друг Виктор Такнов. – Что это такое?
Услышав рассказ о таинственном черве-убийце, живущем в песках Гоби, Виктор Анатольевич весьма возбудился и призвал меня немедленно отправиться на поиски какого-нибудь чрезвычайно крупного экземпляра, поскольку рядовой олгой-хорхой, в силу страсти и темперамента Такнова, не больно бы его устроил. Посидев, однако, под теплым солнышком у музея-юрты на позвонке доисторического ящера и немного поостыв ввиду бесконечного простора, он решил, что лучше немедленно найти в районе «красного места» скелет динозавра величиной с дебаркадер Киевского вокзала работы инженера Шухова, поскольку стальные щипцы и защитный шлем мы с собой не прихватили.
– Так его никто и не поймал? – с ревнивой надеждой спросил Такнов.
– Это долгая история. Ты о Горелове слышал?
– Твой друг – зоолог, который в одиночку воевал с армией и властью, защищая заповедник Бадхыз? Чистый Голливуд. Давай, мы не торопимся. Динозавр семьдесят миллионов лет ждал нас, куда он денется.
Юрий Константинович Горелов – заместитель директора Бадхызского заповедника. Его имя для браконьеров было пострашней, чем имя олгой-хорхоя для гобийских аратов, и этот страх имел точные, я бы сказал, научные обоснования.
Мы познакомились в семьдесят шестом году и с той поры дружим. О нем можно рассказывать долго – и о Туркмении, из которой его в конце концов выдавили, и о подмосковной Черноголовке, где он охранял уже не зверей, а людей, но надо возвращаться в Гоби, тем более что их судьбы с Гореловым связаны. Иначе зачем бы я его здесь вспомнил.