В 1977 году Юрий Константинович работал в Монголии – месяц в зоологической, месяц в палеонтологической экспедициях, – как раз в тех местах, где, по рассказам монголов, водится олгой-хорхой. Времени на серьезные поиски не было, хотя животное его заинтересовало. Не зря же монголы искренне верят в его существование и в убийственную и весьма таинственную силу «кишки-червя». Разумеется, это может быть и предрассудок на манер туркменского, где считают: если варан проползет у тебя между ног – прощай, мужская сила. Но жертвы олгой-хорхоя известны. Студент, с которым Горелов летел в Москву, рассказал, что его дед, монгольский революционный солдат, боролся с темным прошлым в глубине пустыни и однажды, увидев олгой-хорхоя, чтобы показать, что страхи суеверны, шашкой разрубил чудище. После чего побледнел, потом побагровел, упал и умер. Горелов понимал, что сила самовнушения у монголов столь велика, что действительно может убить, но его интересовал зоологический феномен.
В течение пяти лет Горелов приезжал в Монголию работать в заповеднике, и у него была возможность сматываться в те места, где пастухи встречали олгоя-хорхоя. Решив отправиться на поиски, он собрал маленькую команду исследователей разных зоологических специальностей: Юрий Горелов – позвоночные, Александр Друк – беспозвоночные и морфолог Борис Петрищев, способный законсервировать трофей, если повезет. Нужно было представить, что это могло быть. Претендентов оставили трех: восточный удавчик, земляной червь и кивсяк – огромная многоножка. Дальше обсудили, какое может быть оружие. У кивсяка может быть яд, цианид. Значит, олгой-хорхой может брызгать быстроиспаряющимся ядом. Могло быть электричество, как у электрических скатов или сомиков на Ниле. Последний вариант – инфразвук. Однако Горелов проконсультировался у военного спеца, и тот объяснил, что для поражения в «предлагаемых условиях» диаметр излучателя должен быть не меньше барабана. Многовато даже для мифа.
Поскольку Борис на десять, а Саша на двадцать лет моложе Юры, решили, что ловить будет Горелов – не так жалко.
Собрав массу свидетельств явления «кишки-червя», они узнали, что лет за десять до их экспедиции чабан поймал олгой-хорхоя. Убил его и, посадив в банку с жидкостью от слепней, которые досаждают скоту, привез его на праздник в Даланзадгад (опять это место), где его видело много людей. Раствор был негодным для консервации, экспонат скоро сгнил, и его выбросили. Горелов записал имя отважного арата, и в 1983 году, выстругав палочку (дерево не проводит электричество) и расщепив ее на конце, они вместе с переводчиком-монголом, доцентом МГУ Улугпаном (тоже специалистом по беспозвоночным), отправились в те пески, где якобы видели монстра.
Добравшись до места, где по описаниям могло жить таинственное животное, зоологи провели разведку. Саша Друк, как самый крупный из них, вырыл траншею, чтобы по срезу определить, кто здесь может жить. Песок лежал между тонкими, в сантиметр толщиной, слоями опавшей листвы. Червяк здесь мог бы жить, если бы не засоленные нитратами грунтовые воды. Значит, черви отпали. Для кивсяков «поверхностного опада» листьев, где они могли бы поселиться, не было. Оставался один вариант – змеи. Но следов их присутствия не было.
Закончив раскопки, исследователи двинулись дальше и скоро (по гобийским масштабам) наткнулись на небольшое семейное стойбище из нескольких юрт. Семидесятипятилетний арат, выходец из Внутренней Монголии, за чаем назвал себя, и Горелов, обладающий уникальной памятью, узнал его имя.
– Это вы лет десять назад поймали и привезли в Даланзадгад олгой-хорхоя?
– Я!
– Как он выглядел?
Выглядел он, по словам пастуха, как большой червяк, у которого даже с близкого расстояния трудно было различить голову и хвост. То ли два хвоста, то ли две головы с обеих сторон. А по бокам светлые полосы. В юрту вбежали двое внуков старого чабана. Им что-то хотелось сказать, но по этикету степи они не могли перебить взрослый разговор. Наконец старший, лет девяти пацан, дождавшись короткой паузы, крикнул:
– Олгой-хорхой!
– Где? – вскочил Горелов.
– Там, на бархане!
Горелов, нарушив этикет, выскочил из юрты и, второпях забыв свою ловчую палку, побежал к невысокому, метров пять-шесть, холму. Дети на безопасном расстоянии устремились за ним. Наверху бархана Горелов увидел норку и осторожно заглянул в нее. Там в поперечном Т-образном ходе что-то лежало. Головы и хвоста видно не было. Он оглянулся на мальчишек и запустил голую руку в норку. Дети побежали к юртам. Горелов достал существо, осмотрел его и, повесив на шею, зашагал к зрителям. Мужчины смотрели настороженно, женщины стояли так, что ноги их готовы были бежать прочь, а головы повернуты назад от напряженного любопытства. Старик подошел к Горелову.
– Олгой-хорхой! – сказал он и протянул ему руку.
Это был восточный удавчик, хвост и голову которого действительно легко спутать.
– И всё? – разочарованно спросил Такнов, дослушав рассказ.
– В этот раз всё, но Горелов допускает, что в других случаях это может быть разновидность земляного червя или кивсяк. Опасность олгой-хорхоя в психике самих людей, наделяющих его необыкновенными свойствами. Помнишь: «олгой-хорхой – это ужас»? А ужас не живет в природе, он живет в нас.
Самовнушение – опасная вещь. Свои страхи мы часто культивируем сами и приписываем незначительному существу качества монстра. Он таинствен, опасен, у него две головы, он убивает волю и достоинство человека, который к нему приблизился: то ли брызгает ядом, то ли давит разум инфразвуком, то ли волны пускает невиданной силы. И легенды подтверждают эти качества, требуя поклонения. Как народ Гоби живет в суеверном страхе перед могуществом Червя, так и другие народы часто верят в угрожающие сказки о непобедимой непогрешимости и невероятном всесилии некой твари диаметром меньше пионерского барабана, без ядовитых зубов и с электрическим зарядом, достаточным лишь для того, чтобы с помощью слабых радиоволн обещать ужас, если мы осмелимся отказаться от страха.
А Горелов, трезвый и образованный, уже спокойно поднимается по холму. Его не пугают фальшивые головы. Он запустит руку в норку, вытащит нашего олгой-хорхоя на свет голой рукой и покажет народу, который приготовил ноги, чтобы бежать, а головы повернул от любопытства.
– Это удавчик. Он питается теми, кто готов быть съеденным: ящерицами, мышами… А так ничего особенного. Миф.
Мои рассуждения по дороге к «красному месту» Баянзаг примирили Такнова с разрушением одной легенды.
– Но динозавры здесь есть! – сказал он с интонацией «а все-таки она вертится!».
– Кости и кладки яиц должны быть.
Плоский красный холм из песчаника возвышался над вылинявшей степью с невысокими и редкими зарослями саксаула, в которых медленно и степенно двигались упитанные верблюды. На краю осыпи, где когда-то американец Эндрюс нашел останки динозавров, мы расстались. Витя пошел искать скелет, а я фотографировать. Через пару часов мы встретились.
– Нашел?
– Надо искать после дождей. Когда вода размывает грунт.
– А в рюкзаке что?
Он достал большой овальный булыжник.
– В Москве скажу друзьям, что это окаменевшее яйцо динозавра. – Такнов подмигнул и заговорщицки засмеялся. – Они же там не знают, какое оно должно быть.
Других ценных находок не было, и мы отправились дальше к белой дюне, к черным скалам, к пастухам, которые на лошадках пытались из зарослей на склоне сопки выгнать волка, к бескрайним просторам, которыми одарила нас Монголия…
Улетали мы из современного аэропорта «Чингисхан». Сдали вещи, попрощались с нашими друзьями из «Интуртрейд Компании» – Товуу Болдом, Муней (Мунхцаг), водителем Ганпурэвом – и отправились на посадку. Но тут местное радио по-русски попросило Виктора Такнова пройти в багажное отделение.
– Слушай, Михалыч! Оказывается, это не булыжник, это действительно было яйцо динозавра! Семьдесят миллионов лет, – печально сказал он, вернувшись.
– А почему было?
– Потому что вывозить
их нельзя.
Охота на линя в озере Ёди
Поставив на плиту большую кастрюлю, я налил из ведра чистейшей озерной воды и стал варить горох не в чулке, как это делали на Днепре, чтобы он не разваривался, но одновременно мягчел до такой степени, чтобы туго держаться на крючке, изготовленном на киевском военном заводе «Арсенал» из секретной стальной проволоки местным умельцем по фамилии Гаркавый. Горох этот намеревался стать моей самодеятельной добавкой к перловке, основной прикормке для местной рыбы, как объяснил Марат, местный рыбак и охотник, которому по неосторожности в лесу прострелили бок.
От мостков, на которых сидела с удочкой соседка, восьмидесятилетняя бабушка Лидя, на крохотной плоскодонной лодочке он подплыл, подарил бодрых еще червей и сказал, что здесь рыбу надо обязательно кормить, и хорошо бы добавить в прикормку еще и жареных семечек, по которым особенно томится линь. Семечек, гороха и перловки у меня не было. Их еще предстояло купить.
Теперь от азарта я забежал в будущее, и в этом прекрасном, никогда не проживаемом времени, поскольку оно постоянно портится в настоящее, я, обретя необходимые ингредиенты, подумал, сыпанул в кастрюлю и гречки (кто знает истинные пристрастия линя?).
И вышел в настоящее, в сад.
Сад был дик и прекрасен. Старые яблони, посаженные еще до войны, когда Западная Белоруссия была Польшей, – корявые, согнутые, с замшелыми стволами, словно в награду за то, что хозяин не вывел их, а любит и верит им, каждый год приносят тихую, редко видимую теперь красоту невероятного урожая, сгибая до земли рясно усеянные разноцветными плодами ветви. Урожай, впрочем, слово неточное. Урожай – то, что осенью убирают для пользы человека. Это свидетельство того, что люди, получается, любят природу расчетливо. Они за ней ухаживают, чтобы она их кормила. А когда сила иссякает, они меняют деревья или там кусты на более производительные, поддерживая родючесть на предмет пользы, удобства или обогащения, которые становятся главным содержанием природы для большинства наших современников. Наряду с другими интересами.