И на́ тебе – за спиной у него наперсточник.
– Не потянешь, ага? – сказал наперсточник. – Да уж точно, бить тебя колотить! Тщедушный башмачник, мелкий мешочник с рыжими линялыми заплатками, толстыми тупыми шилами и в вонючих башмачках, стоило тебе вставать да тащиться сюда покупать лошадь, а у самого ни гроша в кармане!
Как только Шенна уяснил, что́ ему сказано, двинулся он к обидчику. Рука его скользнула в карман. Честное слово, он был пуст! Шенна обыскал другой карман. Пуст точно так же! Сунул руку за пазуху в поисках кошеля, но того и след простыл. Шенна внимательно поглядел на того наперсточника. Тот вовсю занимался своими делами, не обращая на Шенну никакого внимания, будто никогда его и не видывал.
– Да, – сказал себе Шенна. – Вот и конец параду. А все же стало сподручнее, когда сняли проклятие и с мешка, и со стула, и с дерева. Вряд ли их можно будет наложить снова. Что бы там на белом свете ни случилось, мне теперь ничего не остается, как пойти посмотреть, удастся ли купить еще кусок кожи да заняться тем ремеслом, какое хорошо знаю. Пускай башмаки иногда и воняют, те, кто их носит, не видит в них никаких изъянов. Плохо, когда человек недоволен тем, что у него есть, сколь бы малым ни было оно. Вот найдись у меня сейчас те мои три шиллинга, уж они бы помогли мне в моем деле не хуже всех этих сотен. Ну да ладно. Что уж теперь рассказывать. Попробую, пожалуй, сходить к Диармаду Седому, уж верно, он одолжит мне по дружбе немного кожи, – так, чтоб хватило на пару башмаков. Он мне уже столько одалживал, а расплачивался я точно и честно».
Поразмыслив обо всем этом, он направился прямо к двери дома Диармада. Сам Диармад стоял у косяка.
– Эге, Шенна, ты ли это? – спросил Диармад.
– Я, – сказал Шенна. – А что, на работу по-прежнему силы хватает?
– Здоровья у нас, слава Богу, в достатке! А с тобой-то что в последнее время случилось? Ты теперь у всех на устах, и нет ни единого рассказа, ни единой вести о тебе, что походили бы друг на друга. Один говорит, что ты видел призрака, второй говорит, что тебя придавило собственным домом, еще кто-то – будто тебя убило молнией, а кое-кто другой – будто ты нашел ничейные деньги. И так далее, и у каждого на твой счет свои соображения. Что ты натворил? Может, с тобой что-то случилось? С чего вся эта суматоха?
– Ума не приложу, Диармад, одно только ясно: никакими ничейными деньгами я не обзавелся. Уж, верно, если бы обзавелся, не пришел бы просить у тебя немного кожи взаймы, как ты мне уже давал когда-то.
– Да что там, я дам тебе еще, с радостью. Много ли тебе нужно?
– Будь у меня столько, чтоб хватило на башмаки двоим, то уже, значит, пришел я сюда не зря. Ну а как эти продам и будут у меня деньги, расплачусь с тобой и возьму еще.
– Можешь взять не откладывая. Возьми сразу на фунт.
Глава пятая
ГОБНАТЬ: Глядите, чтоб эти деньги не превратились в кусочки шифера, точно как деньги Михала Реманя!
ПЕГЬ: Ты ведь не это говорила, Гобнать, а что Михал Ремань сам превратил кусочки шифера в деньги.
ГОБНАТЬ: Ну конечно, так он и сделал, но потом деньги снова превратились в кусочки шифера.
НОРА: Да вы только послушайте! Нешто наши уши не помнят, как ты сама нам говорила, что он отдал деньги женщине, а та, когда на них посмотрела, то подумала, что это и есть честные, законные деньги, и как раз потому вернула Михалу его шляпу.
ГОБНАТЬ: Ну конечно, так она и подумала. Всё так. И вернула. Только потом деньги снова превратились в кусочки шифера.
НОРА: Да как же они сами могут превратиться в кусочки шифера, если Михал их не расколдует?
КАТЬ: А откуда ты знаешь, что не расколдовал?
НОРА: Она сказала, что он пошел домой, как только получил шляпу.
ГОБНАТЬ: Ну да, а потом снова вернулся на Мельничную улицу. Неделю спустя. Он – и Яичный Тайг с ним, и зашли они в тот же дом, и Михал отозвал женщину в сторонку. «Я тебе должен два фунта и два тестона, – говорит он. – Вот тебе». – «Никаких двух фунтов и двух тестонов ты мне не должен», – отвечает та. «Должен, честно, – говорит, – вот, держи». – «Да говорю тебе, не должен, – хозяйка ему. – Ты разве не помнишь, – говорит, – что я взяла в залог твою шляпу, а потом ты где-то раздобыл деньги и мне их отдал?» – «А что ты с ними сделала?» – спрашивает Михал. «Да ничего я с ними не делала, – отвечает она. – Вон они у меня до сих пор в ящике лежат». – «Позволь, я на них взгляну», – просит Михал. «Да вон там они: шиллинг, два реала[7] и два тестона. Пойдем со мной, – говорит, – сам на них еще раз посмотришь». Пошли они к ящику, открыла она его, и едва только заглянула внутрь, увидала кусочки шифера. Развернулась она к Михалу, да посмотрела на него, как на бешеную собаку. «Вот», – говорит Михал и протягивает ей деньги. «Оставь! – говорит она. – Да уходи из моего дома! В тебя вселился сын погибели. И в тебя тоже, Тайг! Убирайтесь прочь!» И вот вам честное слово, оба ушли в большой спешке.
ШИЛА: А не знаешь, что она сделала с теми пятью кусочками?
ГОБНАТЬ: Не знаю, Шила. Но, по-моему, очутились они за дверью так же скоро, как и Михал с Тайгом.
ШИЛА: Я бы со страху к ним и не притронулась.
КАТЬ: А я слышала, будто он превратил Яичного Тайга в козла.
ГОБНАТЬ: Такого Михал не делал, зато заставил метлу поколотить Тайга. Наложил на метлу заклятие, та и выставила Тайга из дому.
НОРА: Это как же, Гобнать?
ГОБНАТЬ: Вот как-то сидели они все – полно всяких, целое сборище – на западной стороне деревни, в доме у Яичного Тайга. Играли в карты, и пошла меж ними какая-то размолвка. Вот Михал и сказал Тайгу: «Если не закроешь свой рот, – говорит, – превращу тебя в козла». – «А вот и не сможешь», – отвечает Тайг. «А вот и смогу», – говорит Михал. «Уж постарайся, да гляди, пополам не сломайся», – Тайг ему. «Ах вот, значит, как?» – спрашивает Михал. «Да уж так, – отвечает Тайг, – вот посмотрим сейчас, что тебе по силам». Вынул Михал из кармана черную книжечку, а кромки у листов-то в ней красные, и принялся ее читать. Какое-то время спустя перестал и смотрит на Тайга. «Одно только опасно во всем этом деле, Тайг, – говорит он. – Если, покуда ты будешь козлом, ветер переменится, расколдовать тебя обратно я уже не смогу». – «Ах ты, вор из-под черной виселицы! Да что же ты мне этого раньше не сказал?» – «Вот я тебе сейчас и говорю, а ты можешь только велеть мне вовремя остановиться». – «Так остановись тогда! – вопит Тайг. – Я, конечно, ни в жизнь не поверю, что тебе под силу такое сделать, но ты уж шути свои шутки над кем-нибудь еще». – «А спорим, – сказал Михал, – что твоя метла прогонит тебя прочь за дверь, если я ей прикажу?» Глянул Тайг на метлу. Та стояла у двери. Отличная, новая, тяжелая была метла. Вся компания засмеялась при этих словах. «Да и сам ты меня не выставишь, – говорит Тайг, – и трудно поверить, что заставишь метлу сделать такое, чего сам не сумеешь». – «Сам я тебя не выставлю, – соглашается Михал. – А будь у тебя хорошая палка, не найдется здесь и четверых, чтобы тебя выгнать (Тайг славился своею силой с тех пор, как побил семерых, что шли за ним с Мельничной улицы, желая убить); но побьюсь с тобой сейчас же об заклад, что эта вот метла выгонит тебя вон». Тайг взял свою палку, а Михал заговорил с метлой. Встал Тайг на середине дома. А метла поднялась и нацелилась хватить его промеж глаз. Хороша была палка, да и руки крепкие. И правда – Тайг защищал, как мог, и голову, и лицо, только била метла его по ногам, била по голеням, била по коленям и била по ляжкам, и по ребрам, и по спине так, что скоро он уж и не знал, куда ему деваться. И вот уж завопил Тайг, чтоб ему скорей отворили дверь, и, правду вам сказать, долгим показалось ему время, пока он наконец не оказался на улице.
ШИЛА: Видно, ручка у этой метлы оказалась для него слишком крепкой.
КАТЬ: Вот ведь странное дело! Пожалуй, разгляди Тайг того, чья рука держала метлу, тот бы так легко не отделался. И потом, ну посмотри, Гобнать. Как же деньги Шенны могут превратиться в кусочки шифера, если их не из кусочков шифера сделали?
ГОБНАТЬ: А откуда ты знаешь, Кать, из чего их сделал Рогатый? Уж конечно, всему свету известно, что получил он их нечестно и незаконно.
ПЕГЬ: Как бы ни получил он деньги, ни в какие кусочки шифера они не превратились. А если и превратились, то в кармане у Шенны не остались. Карманы его были пусты, когда он брал кожу у Диармада Седого. Взял он кожу, и воск, и дратву, отправился домой, и – ей-ей – гордиться ему было нечем.
Когда Шенна пришел домой, усталый, измученный, с тяжестью на сердце, и увидел стул, и мешок муки, и яблоню, и вспомнил те три прекрасные желания, что сам загубил, объяли его горечь и разочарование, и разум его так растревожился, что не мог уже сапожник отведать ни горсточки муки, ни яблочка. Бросился на стул, поскольку устал, и вскоре забылся сном.
Бедняга провел всю ночь не вставая. Когда он открыл глаза, день едва занялся. Утренний холод пробрал его почти до костей. Шенна вспомнил про кошель, про Черного Человека и про все приключения минувшего дня. Привел себя в порядок – и вдруг почувствовал тяжесть в кармане жилета. Шенна сунул руку внутрь… А там, представьте, самый что ни есть кошель!
– Ох! Видывал ли христианин когда-нибудь подобное дело? – вымолвил Шенна и вынул кошель. Сунул руку в карман штанов… А в нем двести фунтов, целые и невредимые! – Да, – сказал Шенна, – в жизни еще не видывал столько чудес, сколько вчера со мною случилось. Не мог ведь кошель появиться у меня без моего ведома. Искал же я! Да никогда прежде еще я так не искал! Вот разве что углы карманов собственными пальцами не продрал насквозь! Искал ли я? Да я сам обшарил все карманы как следует. Пустые? Были пустые – как, впрочем, и всегда. Не могли же они быть еще пустее? А раз так, то где же были деньги, пока я их искал? Куда они делись? И где оставались все время, пока их не было? И кто вернул их? И в чем же смысл всего этого дела? Вот он, вопрос. Вот она, загвоздка. Что мне пользы от тугого тяжелого кошеля в кармане, да еще двух сотен фунтов деньгами, если иду я на ярмарку и всякий никчемный прощелыга-наперсточник срамит меня перед соседями, обзывает «тщедушным башмачником», бранит за «рыжие заплатки», «толстые шила» и «вонючие башмачки», да еще объявляет на всю ярмарку, что у меня в кармане ни гроша? Хоть всякий и живет с договоров, таких детских сделок обычно не заключают. А если ради такой сделки на меня наложили клятву «как есть, всем наивысшим», это совсем не здорово. «Он останется таким же тугим в последний день, каков нынче». Вот, ей-ей, не диво, если так и окажется.