грал в вист. Назавтра он послал за адвокатом и тремя свидетелями, в присутствии которых составил завещание. После того как завещание трижды зачитали вслух пункт за пунктом, лорд спросил, будет ли оно действительно в случае, если он лишит себя жизни. Получив заверение, что и в этом случае завещание сохранит законную силу, он вежливо извинился перед присутствующими за то, что вынужден покинуть их, и, выйдя в соседнюю комнату, тихо покончил с собой — никто даже не услышал звука выстрела.
Впрочем, немало тогда было и таких игроков, которые не унывали, спустив целое состояние. В эпоху, когда играли все и большинство оставалось в проигрыше, способность не отчаиваться представляла собой незаменимое качество. Лорд Карлейль (который жаловался на cette lassitude de tout et de moi mÊme qu’on s’appelle ennui[5]), генерал Фицпатрик, лорд Хертфорд, лорд Сефтон, герцог Йоркский и многие другие просаживали в карты астрономические суммы. Крупно выигрывали считанные счастливцы. Одним из таких счастливцев был герцог Портлендский, другим — его тесть генерал Скотт. Этот последний выиграл 200 тысяч фунтов — правда, как презрительно утверждали злые языки, только благодаря своей пресловутой трезвенности. Повезло и полковнику Обри, имевшему репутацию лучшего среди современников игрока в вист и пикет. Он дважды наживал состояние в Индии и дважды спускал его, а в третий раз составил состояние за карточным столом, начав игру с пятифунтовой ассигнации, взятой взаймы.
Рассказывались легенды об игре в «фараон» у Брукса, когда банк держали лорд Чолмондели, Томпсон с Гровнор-сквер, Том Степни и еще один игрок. Банкометы разорили полгорода; некий господин Пол, вернувшийся на родину из Индии, где он сколотил состояние, ставил против банка и проиграл за один вечер 90 тысяч фунтов, после чего немедленно отбыл на Восток за новым состоянием.
Иностранцев принимали в почетные члены главных клубов. Во время визита союзных монархов Блюхер, заядлый игрок, проиграл 20 тысяч фунтов. Зато граф Монтрон оказался в выигрыше. «Кто такой, черт побери, этот Монтрон?» — спросил у Аптона герцог Йоркский. «Говорят, сэр, это милейший из негодяев и самый большой распутник во Франции». «Да неужели? — воскликнул герцог. — Надо немедленно пригласить его к обеду».
Монтрон отличался остроумием. Байи де Ферретти постоянно носил штаны до колен, треугольную шляпу и шпагу, такую же тонкую, как его ноги. «Послушайте, дорогой мой Байи, — сказал однажды Монтрон, — никак не возьму в толк: это у вас три ноги или три шпаги?»
Герцог Филипп Эгалите Орлеанский загребал огромные куши. Этот француз был крайне непопулярен. Леди Банбери называла его не иначе, как «гнусный Эгалите». Это о нем было сказано: «Paresseux sur mer, poltron sur terre, polisson partout»[6]. Принц Уэльский познакомился с герцогом Орлеанским в клубе и стал частенько появляться с ним на людях. Принц даже изъявил желание нанести ему визит в Париже, но король благоразумно не дал необходимого разрешения, предложив вместо этого принцу съездить в Ганновер. Принц ехать в Ганновер отказался. Ганновер — не Париж.
Жажда выигрыша не знала жалости к неопытной и незащищенной младости, не щадила ни родственников, ни благодетелей, ни хозяев, ни гостей. Если в какой-нибудь из лондонских клубов случалось зайти юнцу прямо со школьной скамьи, о котором известно, что любящие родители раскошелятся, чтобы спасти его от бесчестья, на него смотрели с деловитостью мясника, собирающегося потрошить теленка. Молодые люди спускали по пяти, десяти, пятнадцати тысяч в один вечер. Несовершеннолетний лорд Стейвордейл проиграл как-то раз 11 тысяч фунтов, но потом отыгрался, поставив все на одну карту. Дав зарок никогда больше не играть, он с сожалением говорил: «А ведь, займись я игрой, я, быть может, выиграл бы миллионы».
Опасным партнером за карточным столом был герцог Куинсберийский. Удачно играл он и на скачках, зная всю подноготную про ездоков и лошадей. Кроме того, он любил биться об заклад, особенно когда был почти наверняка уверен в своем выигрыше. Человек смекалистый и находчивый, он выигрывал не столько благодаря своему везению, сколько благодаря своему изобретательному уму. По определенным дням на столик в кофейне Уайта клали книгу для записей пари, куда заносились условия всех пари, заключенных в стенах этого заведения, и имя герцога то и дело появлялось на страницах книги. «Герцог Куинсберийский спорит с сэром Джоном Лейдом на тысячу фунтов стерлингов, что он представит едока, который съест за один присест больше, чем едок, выставленный сэром Джоном». Герцог не смог присутствовать на состязании лично, но о результате его оповестил доверенный. «Не имея времени для описания подробностей, спешу сообщить Вашей светлости главное: Ваш едок опередил соперника на поросенка и яблочный пирог».
(Распутство «старины К» стало притчей во языцех; он искал все новых утех и наслаждений до конца своих дней. Построив дворец в Ричмонде, он устраивал там бесчисленные оргии, но потом эта резиденция наскучила ему, подобно тому как надоедало ему рано или поздно почти все на свете. «Не понимаю, что особенного находят в этой скучной Темзе? Мне она опостылела. И течет, и течет, и течет себе, вечно одна и та же». В старости он часто сиживал на балконе первого этажа своего особняка на Пиккадилли и бросал нежные взгляды на проходивших мимо женщин; при этом один слуга держал у него над головой зонтик от солнца, а другой стоял рядом, готовый пойти следом за первой же хорошенькой девицей, которая приглянется герцогу, и узнать, где она живет. Но при всем том «старина К» отличался остроумием, любил музыку, неплохо разбирался в литературе и живописи. Одним из ближайших друзей герцога был Джордж Селвин; между прочим, каждый из этих двух считал себя отцом Марии Фаньяни, но ни тот, ни другой не был уверен в этом до конца.)
Босуэлла спас от «одержимости игрой» Томас Шеридан, одолживший ему денег для уплаты карточных долгов при условии, что он никогда больше не будет играть. Впрочем, впоследствии страсть к игре охватила Босуэлла с новой, непреодолимой силой, и он день и ночь проводил за картами.
Заключение всевозможных пари стало настоящей манией.
«Ставится 50 гиней, что лорд Илчестер при ближайшем голосовании проголосует против и что он подстрелит шесть из первых десяти фазанов, которые попадутся ему на охоте».
«Пять гиней наличными против сотни, которая должна быть уплачена в том случае, если герцог Куинсберийский отдаст богу душу до половины шестого пополудни 27 июня 1773 года».
«11 марта 1775 года. Лорд Болингброк дает гинею г-ну Чарлзу Фоксу и получит с него тысячу, как только государственный долг Англии достигнет 171 миллиона. Г-н Фокс не должен выплачивать тысячу фунтов, пока он не станет членом кабинета Его величества».
«29 января 1793 года. Г-н Шеридан спорит с г-ном Бутби Клоптоном на 500 гиней, что не позже чем через три года с момента заключения пари будет произведена реформа системы представительства английского народа».
«29 января 1793 года. Г-н Шеридан спорит с генералом Фицпатриком на 50 гиней, что в ближайшие два месяца после заключения этого пари в Голландию будет направлен британский экспедиционный корпус».
«Г-н Шеридан бьется об заклад с генералом Тарлтоном, ставя сотню гиней против пятидесяти, что на 28 мая 1795 года г-н Питт будет первым лордом казначейства. Г-н Ш. держит такое же пари с г-ном Ст.-Э. Джоном, ставя пятнадцать гиней против пяти. Еще одно такое же пари заключает г-н Ш. с лордом Сефтоном, ставя сто сорок гиней против сорока».
«Лорд Мейдстон заключает шесть пари с лордом Келберном, на 50 фунтов каждое, что в настоящее время у него в конюшне стоят шесть лошадей и что верхом на каждой из них он перепрыгнет пятифутовую стену на скаковом круге в Лите (Линкольншир)».
«Лорд Адольфус Фицкларенс держит пари с г-ном Джорджем Бентинком на 10 фунтов стерлингов, что в течение года в Лондоне не будет произведен ни один выстрел по причине раздражения».
«Г-н Ф. Кавендиш спорит с г-ном Браунригом, ставя два против одного, что он ляжет спать, не убив за день ни одной трупной мухи».
Об заклад бились по любому поводу, и не было для любителей пари ничего запретного. В одно прекрасное утро 1750 года как раз напротив кофейни Уайта внезапно упал навзничь какой-то человек. Завсегдатаи кофейни тотчас же принялись держать друг с другом пари насчет того, выживет этот несчастный или испустит дух. Кто-то предложил, чтобы бедняге пустили кровь, но держащие пари стали громко протестовать, утверждая, что применение ланцета нарушит справедливое соотношение ставок.
Г-н N, поспорив на 1500 фунтов, что человек может прожить двенадцать часов под водой, нанял какого-то отчаянного малого, посадил его ради эксперимента в трюм корабля, а корабль затопил. Ни о корабле, ни о человеке с тех пор больше никто ничего не слышал.
Ну и конечно же, заключались пари о том, какая из двух незамужних леди первой произведет на свет ребенка или какой из двух мужчин первым женится. С одинаковым жаром спорили о том, долго ли продержится министерство, много ли еще проживет министр, какая лошадь придет первой на скачках, чья собака окажется резвее, чем кончится состязание кулачных бойцов, кто выиграет партию в бильярд или какой петух победит в петушином бою. В общем, ставки были высокие, чаши глубокие, и каждый развлекался, как мог.
В ту же пору началось повальное увлечение лотереей. Оно охватило все слои общества, начиная от аристократа, который мог позволить себе приобрести целый лотерейный билет, и кончая служанкой, сумевшей всеми правдами и неправдами (например, воруя по мелочам) скопить сумму, необходимую для покупки шестнадцатой части билета. Сами законодатели стали жертвой лотерейной горячки. Народу, рассуждали они, лотерея пришлась по душе, так почему бы и не поддержать ее? Разве не по жребию разделили племена землю Ханаанскую? Разве не по жребию был выбран царем Саул?..