По напряженному вниманию, с которым Шерлок Холмс слушал этот длинный монолог, я мог заключить, что рассказ его сильно заинтересовал. Выражение лица его оставалось как всегда бесстрастным, и он выпускал более и более густые клубы дыма по мере того, как доктор пересказывал очередной странный эпизод. Когда же посетитель замолчал, Холмс, не говоря ни слова, вскочил, подал мне шляпу, взял со стола свою и последовал к двери за мистером Тревелэном.
Минут через пятнадцать мы подъехали к дому доктора. Это был один из тех мрачных домов с гладким фасадом, в каких часто живут врачи, практикующие в Вест-Энде. Мальчик-слуга открыл нам дверь, и мы стали подниматься по широкой, выстланной коврами лестнице.
Но нас остановило неожиданное вмешательство. Свет наверху внезапно погас, и из темноты раздался сдавленный дрожащий голос:
– У меня пистолет; даю вам слово, если вы сделаете еще шаг, я буду стрелять.
– Это уже переходит всякие границы, мистер Блессингтон! – возмутился доктор Тревелэн.
– Ах, это вы, доктор? – произнес тот же голос с видимым облегчением. – А джентльмены, которые с вами, действительно те, за кого себя выдают?
Мы чувствовали, что кто-то рассматривает нас из темноты.
– Да, это они.
– Теперь я вижу, – продолжал тот же голос. – Ладно, можете подниматься. И прошу прощения, если предпринятые мною меры предосторожности пришлись вам не по вкусу.
Произнеся это, он вновь зажег газ на лестнице, и мы узрели перед собой странного на вид человека, манеры которого, равно как и голос, свидетельствовали о его страшном нервном напряжении. Он был очень толст, хотя раньше, очевидно, был еще толще, потому что кожа на его щеках висела складками, точно у бульдога. Лицо его было бледнее мела, а редкие белокурые волосы, казалось, стояли дыбом от страха. В руках он держал пистолет, который при нашем приближении спрятал в карман.
– Здравствуйте, мистер Холмс, – сказал, он. – Я вам так благодарен за ваш приезд. Думаю, ни один человек в мире так не нуждался в вашей помощи, как я сегодня. Надеюсь, доктор Тревелэн уже рассказал вам о недопустимом вторжении в мои комнаты?
– Именно поэтому мы здесь, – ответил Холмс. – А теперь скажите, мистер Блессингтон, кто эти двое, и почему они тревожат вас?
– Ну, видите ли… Тут такое дело… – отчего-то засуетился постоянный пациент. – Мне сложно сказать что-то конкретное… Да и откуда мне знать, мистер Холмс?
– Стало быть, вы не знаете, кто эти люди?
– Ну, пожалуйста, войдите сюда, будьте так любезны.
Он пригласил нас в просторную, с комфортом обставленную спальню.
– Вот посмотрите, – продолжал он, указывая на большой черный сундук, стоявший у изголовья кровати. – Я никогда не был богатым человеком, мистер Холмс… Я один-единственный раз вложил свои деньги в дело… Вот доктор Тревелэн может подтвердить. А банкирам я не доверяю… Не хочу иметь с ними никаких дел, мистер Холмс. Все мое небольшое состояние находится в этом сундуке, поэтому как же мне не волноваться, если какой-то посторонний человек забрался ко мне в комнату.
Холмс внимательно посмотрел на Блессингтона и покачал головой.
– Если вы будете пытаться меня обмануть, я не смогу вам ничего посоветовать, – заметил он.
– Но ведь я сказал все, что знал.
Холмс резко повернулся к выходу и сказал:
– Доброй ночи, доктор Тревелэн.
– Неужели вы не дадите мне никакого совета?! – с отчаянием воскликнул Блессингтон.
– Мой вам совет, сэр, говорить правду.
Минуту спустя мы уже были на улице и шли по направлению к дому. Только миновав Оксфорд-стрит и приближаясь к Чарльз-стрит, Холмс наконец прервал молчание:
– Жаль, что пришлось вас побеспокоить понапрасну, Ватсон. Хотя, если поразмыслить, довольно интересное дело.
– Честно говоря, я в нем мало что понял, – сознался я.
– Очевидно, эти два человека… А может быть, и больше, но допустим, что двое… Они во что бы то ни стало хотят добраться до этого мистера Блессингтона. Я не сомневаюсь, что молодой человек в обоих случаях проникал в комнату Блессингтона, пользуясь тем, что доктор был занят с его товарищем.
– А каталептический припадок?
– Искусная симуляция, Ватсон. Я только не хотел говорить это при нашем специалисте. Притвориться каталептиком очень легко, я сам не раз проделывал подобные штуки.
– Ну, а потом?..
– По счастливой случайности Блессингтона оба раза не было дома. А для своего визита они очень благоразумно выбрали такое время, когда в приемной доктора наверняка не могло быть других пациентов. Правда, они все же не слишком хорошо знакомы с обычным распорядком дня хозяев, потому что иначе не приходили бы в то время, когда Блессингтон уходит на прогулку. Если бы они замышляли простое ограбление, то такие обстоятельства были бы им на руку. А по глазам Блессингтона я вижу, что он страшно боится кого-то. Да и немыслимо, чтобы у человека было два таких мстительных врага, а он не знал, кто они такие. Я твердо убежден, что он прекрасно их знает, только почему-то скрывает. Впрочем, надеюсь, что завтра он будет более откровенен со мною.
– Ну, это еще вопрос. А нельзя ли предположить, что вся эта история с русским каталептиком и его сыном выдумана доктором Тревелэном, которому почему-то понадобилось самому проникнуть в комнату Блессингтона?..
Эта блестящая, на мой взгляд, версия удостоилась лишь мимолетной улыбки Холмса, которую я успел заметить при свете газового фонаря.
– Знаете, мой друг, – сказал он, – я и сам вначале думал о том же, но теперь уже не сомневаюсь в правдивости рассказа доктора. В комнате Блессингтона был именно тот молодой человек, потому что следы его ног обнаружились не только в комнате, но и на лестничном ковре. Кроме того, следы оставлены ногой, обутой в ботинок с тупыми носами, а не остроносыми, какие носит Блессингтон. К тому же, по размеру они на целый дюйм с лишним длиннее, чем у доктора Тревелэна. А пока можно спать спокойно и не ломать понапрасну голову, потому что завтра утром мы будем иметь известия из Брук-стрит.
Предсказание моего друга сбылось в полной мере, только известия при этом были слишком трагические.
На следующее утро в половине восьмого, когда очередной день только вступал в свои права, Холмс уже стоял в халате около моей постели.
– Ватсон, вставайте! Надо ехать, за нами прислали карету.
– Что случилось? – спросил я.
– Зовут на Брук-стрит.
– Есть свежие новости?
– Трагические, но не совсем понятные, – ответил он, поднимая шторы. – Вот прочтите записку: «Ради Бога, приезжайте скорее. П. Т.» Вероятно, там случилось что-то серьезное, если наш приятель доктор пишет карандашом на листке из записной книжки. Вставайте скорее, надо срочно ехать.
Через четверть часа мы уже входили в квартиру доктора. Он сам выбежал к нам навстречу с искаженным от испуга лицом.
– Ох, какая беда! – воскликнул он, сжимая виски руками.
– Что случилось?
– Блессингтон покончил с собой.
Холмс присвистнул.
– Да-да, он сегодня ночью повесился.
Мы вошли. Доктор проводил нас в комнату, которая, очевидно, служила ему приемной. Все это время он не переставал говорить:
– Да, я так потрясен, что просто не соображаю, что делаю и говорю. Полиция наверху, уже составляют протокол.
– Когда вы узнали, что он повесился?
– Сегодня утром. Горничная в семь часов, как обычно, понесла ему чай и нашла его висящим посредине комнаты. Он привязал веревку за крюк, предназначенный для крепления люстры. Надо полагать, он надел себе на шею петлю, стоя на сундуке, который вам вчера показывал, и потом спрыгнул.
Холмс стоял некоторое время в глубоком раздумье.
– Если позволите, я пройду наверх, – наконец сказал он.
Мы вместе отправились туда в сопровождении доктора.
Когда мы вошли в спальню, нашим глазам представилось ужасное зрелище. Как я уже упоминал, мистер Блессингтон производил впечатление рыхлого человека. Теперь, вися на крючке, он совсем потерял человеческий облик. Шея была вытянута, как у ощипанного цыпленка, а все остальное туловище представляло бесформенную массу. На нем была только длинная ночная сорочка, из-под которой, как палки, торчали опухшие голые ноги. Около него стоял угрюмый полицейский инспектор и что-то заносил в записную книжку.
– А, мистер Холмс! – сказал он, обращаясь к моему приятелю, когда мы вошли в комнату. – Очень рад вас видеть.
– С добрым утром, Лэннер! – ответил Холмс. – Вы не будете возражать против моего присутствия?.. Вам уже рассказали о событиях, предшествовавших драме?
– Да, кое-что рассказали.
– И какое же у вас сложилось мнение?
– Я думаю, этот господин помешался от страха. Очевидно, спал он долго, о чем свидетельствует сильно измятая постель и порядочное углубление на матрасе, где он лежал. Как вам известно, самоубийцы, как правило, лишают себя жизни под утро, где-то около пяти часов. В это время он и повесился.
– Судя по окоченелости мышц, он умер часа три тому назад, не больше, – заметил я, ощупав тело покойника.
– А в комнате вы не обнаружили ничего особенного? – спросил Холмс.
– Вроде бы нет… Разве что отвертку и несколько винтов на умывальнике. Зато видно, что ночью он много курил: я нашел в камине четыре окурка от сигар.
– Гм, – произнес Холмс. – Его мундштук вы нашли?
– Нет, не попадался.
– А портсигар?
– Да, он был в его сюртуке.
Холмс открыл портсигар и понюхал последнюю оставшуюся там сигару.
– О, настоящая «гавана»! А те окурки в камине от низкосортных сигар, какие в большом количестве привозят голландцы из своих ост-индских колоний. Их обычно заворачивают в соломенные чехлы; они тоньше и длиннее.
С этими словами Холмс вынул из кармана свою лупу и стал внимательно рассматривать найденные окурки.
– Две сигары были выкурены через мундштук, а другие две без мундштука, – сказал он. – Две обрезаны не слишком острым ножом, а кончики у остальных откусаны превосходными зубами. Мы имеем дело, мистер Лэннер, не с самоубийством, а с тщательно продуманным и хладнокровно исполненным убийством.