– Курьер угадал по моему побледневшему лицу, что произошло что-то неладное, и пошел за мной наверх. Мы оба быстро пробежали по коридору и по крутой лестнице, которая ведет на Чарльз-стрит. Дверь была заперта, но не на замок. Мы распахнули ее и выбежали на улицу. Я хорошо помню, что в эту минуту на соседней церкви пробило три удара. Было без четверти десять.
– Это чрезвычайно важно, – проговорил Холмс, записывая на манжетке рукава.
– Ночь была очень темная; накрапывал теплый дождик. На Чарльз-стрит было безлюдно, но в конце Уайтхолла царило обычное оживление. Без шляп мы побежали по улице, в конце которой стоял полицейский.
– Совершена кража! – задыхаясь, проговорил я. – Из Министерства иностранных дел украден очень важный документ. Не проходил ли здесь кто-нибудь?
– Я стою здесь четверть часа, сэр, – ответил полицейский. – За это время прошла только одна пожилая высокая женщина в шали.
– Ах, это моя жена, – сказал курьер. – А больше никто не проходил?
– Никто.
– Ну, значит, вор прошел другой дорогой, – проговорил курьер, дергая меня за рукав.
Но я не согласился с ним; к тому же очевидные попытки курьера увести меня только усилили мои подозрения.
– В какую сторону пошла эта женщина?! – крикнул я.
– Не знаю, сэр. Я видел ее, но не обратил особого внимания. Мне только показалось, что она очень торопилась куда-то.
– Как давно это было?
– О, только несколько минут тому назад!
– Минут пять?
– Да, не более того.
– Сэр, вы только теряете время, когда важна каждая минута! Поверьте мне на слово: моя старуха тут не причем, и пойдемте на другой конец улицы. А если вы не пойдете, я пойду один.
И с этими словами он бросился в другую сторону. Но я догнал его и схватил за рукав.
– Где вы живете? – спросил я.
– Анви-лейн, номер шестнадцать. В Брикстоне, – ответил он. – Но вы идете по ложному следу, мистер Фелпс. Пойдемте лучше на другой конец улицы, может быть, мы там узнаем что-то.
Я ничего не терял, следуя его совету, и потому мы все втроем бросились на противоположный конец улицы. Народу там было очень много, но так как погода была сырая, то все спешили укрыться где-нибудь. Праздно гуляющих, к которым можно было бы обратиться с вопросами, не оказалось.
Затем мы вернулись в канцелярию и обыскали всю лестницу и коридор, но безуспешно. Коридор, ведущий в комнату, покрыт светлым линолеумом, на котором очень ясно отпечатывается любой след. Мы внимательно осмотрели его, но не нашли никаких следов.
– Дождь шел целый вечер?
– Начиная с семи часов.
– Как же женщина, вошедшая в комнату около девяти, не запачкала линолеума своими грязными башмаками?
– Я рад, что у вас возник этот вопрос. Он тогда и мне пришел в голову. Поденщицы обыкновенно снимают сапоги внизу у курьера и надевают туфли.
– Это очевидно. Итак, следов не было видно, несмотря на сырую погоду? Обстоятельство, действительно, очень интересное. Что же вы затем сделали?
– Мы обыскали и комнату. Потайной двери тут не могло быть, а окна находятся на высоте тридцати футов от земли; оба они были заперты изнутри. Ковер исключает всякую мысль о люке, а потолок самый простой, выбеленный клеевой краской. Я готов биться об заклад, что вор вышел через двор.
– А камин?
– Там нет его. Есть только печка. Шнурок колокольчика висит как раз направо от моего стола. Тот, кто звонил, подошел для этого прямо к столу. Но зачем было преступнику звонить в колокольчик? Это просто неразрешимая загадка.
– Действительно, случай необычайный. Что же вы предприняли потом? Вы, вероятно, осмотрели всю комнату, чтобы найти какие-то следы преступника: окурок сигары, оброненную перчатку, шпильку или какую-нибудь другую мелочь?
– Там не было ничего подобного.
– А запаха?
– Ну, мы об этом не подумали.
– Ах, запах табака имел бы для нас очень важное значение в этом случае.
– Я не курю сам и поэтому, думаю, что заметил бы запах табака. Не было положительно никаких данных. Единственным существенным фактом является то обстоятельство, что жена курьера – миссис Тэнджей – торопливо ушла отсюда. Сам курьер объяснил только, что она почти всегда уходила в это время. Мы с полицейским решили, что лучше всего было бы немедленно задержать эту женщину, пока бумаги еще у нее.
Мы тут же сообщили об этом в Скотланд-Ярд. Явился сыщик, мистер Форбс, и энергично принялся за дело, Мы наняли экипаж и через полчаса приехали к дому курьера. Нам отворила дверь какая-то молодая женщина, оказавшаяся старшей дочерью миссис Тэнджей. Она сказала, что мать еще не возвращалась, и попросила нас подождать ее в передней комнате.
Минут через десять кто-то постучался в дверь, и тут мы сделали первую серьезную ошибку, за которую я виню только себя. Вместо того, чтоб отворить дверь самим, мы позволили это сделать ее дочери и слышали, как она сказала: «Мама, тут дожидаются тебя двое людей». Мгновение спустя мы услышали чьи-то поспешные шаги. Форбс распахнул дверь, и мы оба вбежали в заднюю комнату, но женщина обогнала нас. Она смотрела на нас с вызывающим видом. Но тут она узнала меня, и мы увидели на ее лице неподдельное изумление.
– Да неужели это мистер Фелпс из канцелярии?! – вскрикнула она.
– Ну, а за кого же вы приняли нас, когда убежали? – спросил мой товарищ.
– Я думала, вы за долгом, – ответила она. – У нас тут вышли неприятности с одним торговцем.
– Это вы неудачно придумали, – ответил Форбс. – У нас имеются основания предполагать, что вы взяли важную бумагу из Министерства иностранных дел и убежали, чтоб отдать ее кому-то. Вам придется пройти с нами в полицию, вас там обыщут.
Напрасно она протестовала и сопротивлялась.
Подъехал кеб, и мы отправились все втроем. Но сначала мы осмотрели кухню, и особенно тщательно плиту, чтобы проверить, не сожгла ли она бумаги в ту минуту, когда осталась одна. Однако мы не нашли ни золы, ни каких-то иных остатков. Как только мы приехали в Скотланд-Ярд, Форбс поручил сотруднице немедленно обыскать ее. Я ждал с мучительной тревогой результатов обыска. Бумаг у подозреваемой не оказалось. Лишь тогда я осознал весь ужас моего положения. До сих пор я только действовал и некогда было думать о последствиях этого происшествия. Я был так уверен в том, что найду договор, что не решался даже подумать о худшем варианте. Но теперь делать было нечего, и я мог на досуге осознать свое положение. Это было ужасно! Ватсон может сказать вам, что в школе я был нервным, чувствительным мальчиком. Таков уж я по натуре. Я подумал о дяде и его товарищах по кабинету, о позоре, который я навлек на него, на себя, на всех моих родных. Что из того, что я жертва невероятного случая? Никакие случайности не допускаются там, где затронуты дипломатические интересы. Я погиб, погиб постыдно, безнадежно. Не помню, что я сделал. Думаю, со мной случилась истерика. Мне смутно припоминается, как вокруг меня собралась толпа служащих Скотланд-Ярда, старавшихся утешить меня. Один из них отвез меня на вокзал Ватерлоо и посадил в поезд, идущий в Уокинг. Наверное, он проводил бы меня до дома, если бы в том же поезде не ехал доктор Ферьер, который живет по соседству со мной. Доктор чрезвычайно любезно согласился взять меня на свое попечение и хорошо сделал, потому что на станции у меня произошел нервный срыв, и, прежде чем мы доехали до дома, я стал буйным и неуправляемым.
Можете себе представить, каково было состояние моих близких, когда звонок доктора разбудил их, и они увидали меня в подобном положении. Бедная Энни – вот она – и моя мать были в полном отчаянии. Доктор Ферьер слышал кое-что на станции от сыщика и передал им это, что, конечно, не улучшило дела. Очевидно было, что у меня будет продолжительная болезнь. Поэтому Джозефа выгнали из его уютной спальни и поместили в ней меня. Здесь, мистер Холмс, я лежал целых девять недель, без сознания. У меня было воспаление мозга. Если бы не забота мисс Гаррисон и не лечение доктора – вы бы не говорили сегодня со мной. Энни ухаживала за мной днем, а по ночам за мной смотрела сиделка, так как в приступах безумия я был способен на все. Рассудок мой прояснялся медленно, а память вернулась только в последние три дня. Временами я осознаю, что было бы лучше, если бы она совсем ко мне не возвращалась. В первую очередь, я телеграфировал мистеру Форбсу, в руках которого находится дело. Он приехал и рассказал, что, несмотря на все усилия, ему не удалось найти нить, за которую можно было бы ухватиться. Курьера и его жену допрашивали чрезвычайно тщательно, но не смогли от них ничего добиться. Тогда подозрение полиции пало на молодого Горо, который, если помните, оставался в этот вечер на службе позже других. Единственным поводом к подозрению являлось то обстоятельство, что он остался, когда ушли другие, и, кроме того, носит французскую фамилию. Но я начал работу только после его ухода, а его родные, хоть и были гугенотами, но по своим симпатиям и традициям такие же англичане, как мы с вами. Подозрения ничем не подтвердились, и дело фактически остановилось… Обращаюсь к вам, мистер Холмс, как к по следней моей надежде. Если и вы не поможете мне, то моя честь и карьера погублены навсегда.
Больной, обессиленный долгим рассказом, опустился на подушку, и добровольная сиделка дала ему выпить какого-то подкрепляющего лекарства. Холмс молча сидел, откинув голову и закрыв глаза. Посторонний мог бы подумать, что он слушает совершенно безучастно, но я видел, что он был весь во внимании.
– Вы рассказали все так ясно, – наконец, проговорил он, – что у меня практически нет к вам вопросов, за исключением одного, но чрезвычайно важного. Вы никому не рассказывали о возложенном на вас поручении?
– Никому.
– А, например, мисс Гаррисон?
– Нет. Я не был в Уокинге в промежутке между получением поручения и его выполнением.
– И не виделись, случайно с кем-нибудь из близких?
– Нет.
– Знает ли кто-нибудь из них о расположении канцелярии?