– Что вы тут делаете, Бэрримор?
– Ничего, сэр. – Он был так взволновал, что едва мог говорить, и тени от дрожавшей в его руке свечки прыгали вниз и вверх. – Я насчет окна, сэр. Я хожу по ночам осматривать, заперты ли они.
– На втором этаже?
– Да, сэр, все окна.
– Слушайте, Барримон, – произнес сэр Генри сурово, – мы решили добиться правды от вас, а потому, чем раньше вы ее скажете, тем будет вам легче. Ну-с, так без лжи! Что вы делали у окна?
Он смотрел на нас с беспомощным выражением и ломал руки, как человек, доведенный до крайнего горя.
– Я ничего не делал дурного, сэр. Я держал свечку у окна.
– A для чего вы держали свечку у окна?
– Не спрашивайте меня, сэр Генри… Не спрашивайте! Даю вам слово, сэр, что это не моя тайна, и что я не могу ее выдать. Если бы она не касалась никого, кроме меня, то я бы не пытался скрыть ее от вас.
Меня вдруг осенила мысль, и я взял свечу с подоконника, на который поставил ее дворецкий.
– Он, должно быть, держал ее, как сигнал, – сказал я. – Посмотрим, не последует ли ответа.
Я держал свечу так, как он это делал, всматриваясь в темноту ночи, и смутно видел черную полосу деревьев и более светлое пространство болота, потому что луна скрылась за тучи. Я издал возглас торжества, потому что сквозь покров ночи вдруг показалась тоненькая желтая точка, ровно светившая прямо против окна.
– Вот и ответ! – воскликнул я.
– Нет-нет, это ничего… совсем ничего, – вмешался дворецкий. – Уверяю вас, сэр…
– Двигайте свечу вдоль окна, Ватсон! – воскликнул баронет. – Смотрите, и та также шевелится!.. Теперь будешь ли отрицать, негодяй, что это сигнал?.. Ну, говори! Кто твой союзник там и в чем заключается заговор?
Лицо дворецкого приняло смело вызывающее выражение.
– Это мое дело, а не ваше. Я ничего не скажу.
– Так вы тотчас же уйдете из моего дома.
– Очень хорошо, сэр. Уйду, если так нужно.
– И вы уйдете посрамленным. Вам следовало бы стыдиться, черт возьми! Ваше семейство жило вместе с моим более ста лет под этим кровом, а я застаю вас тут в каком-то темном заговоре против меня.
– Нет-нет, сэр, не против вас! – воскликнул женский голос, и миссис Бэрримор, более бледная, чем ее муж, и с выражением еще большего ужаса на лице, показалась в дверях. Ее массивная фигура в юбке и шали была бы комична, если бы не сила чувства, которую выражали ее черты.
– Мы должны уходить, Элиза. Всему конец! Можешь укладывать наши вещи, – сказал дворецкий.
– О, Джон, Джон, неужели я довела тебя до этого!.. Во всем виновата я, сэр Генри, одна я. Он делал все это ради меня и потому, что я его об этом просила.
– Так говорите же! Что это все значит?
– Мой несчастный брат умирает с голода на болоте. Не можем же мы дать ему погибнуть у самых наших ворот. Свеча служит ему сигналом, что пища готова для него, а свет от него показывает место, куда ее отнести.
– Так ваш брат…
– Беглый из тюрьмы, сэр; Сельден, убийца.
– Это правда, сэр, – подтвердил Бэрримор. – Я вам сказал, что это не моя тайна, и что я не могу ее выдать вам. Теперь же вы ее узнали и видите, что если и был заговор, то не против вас.
Так вот чем объяснились воровские ночные странствования и свет у окна! Сэр Генри и я с удивлением смотрели на женщину. Возможно ли, чтобы в этой тупоумно-почтенной особе и в одном из самых выдающихся преступников текла одна и та же кровь?
– Да, сэр, моя фамилия была Сельден, и он мой младший брат. Мы слишком баловали его, когда он был мальчиком, и потакали ему во всем, а потому он стал воображать, что мир создан для его удовольствия, и он может делать все, что ему нравится. Когда он сделался старше, то попал в скверную компанию, дьявол вселился в него, и он разбил сердце моей матери, а имя наше втоптал в грязь. От преступления к преступлению он падал все ниже и ниже, пока не попал на эшафот, от которого его спасло только Божье милосердие. Но для меня, сэр, он всегда оставался маленьким кудрявым мальчиком, которого я нянчила, и с которым играла, как старшая сестра. Из-за этого-то он и бежал из тюрьмы, сэр. Он знал, что я здесь, и что мы не можем отказать ему в помощи. Когда он однажды ночью притащился сюда усталый и голодный, а сторожа бежали по его пятам, что нам было делать? Мы приняли его, кормили и заботились о нем. Когда вы приехали, сэр, моему брату казалось, что на болоте он будет в большей безопасности, чем во всяком другом месте, пока не уляжется шум и суета по поводу его поимки, а потому он и прячется там. Через ночь мы удостоверяемся, находится ли он все еще здесь, ставя на окно свечку и, если получаем ответ, то мой муж относит ему немного хлеба и мяса. Каждый день мы надеемся, что он ушел, но пока он здесь, мы не можем его покинуть. Вот и вся правда, говорю ее, как честная христианка, и вы видите, что если следует в этом деле порицать кого-нибудь, то не моего мужа, а меня, ради которой он все это делал.
Женщина говорила с такою глубокою серьезностью, что слова ее казались убедительными.
– Правда ли это, Бэрримор?
– Да, сэр Генри. Каждое ее слово – правда.
– Ну, я не могу порицать вас за то, что вы стоите за свою жену. Забудьте то, что я сказал. Ступайте оба в свою комнату, а завтра утром мы подробнее поговорим об этом деле.
Когда они ушли, мы снова посмотрели в окно. Сэр Генри открыл его настежь, и холодный ночной ветер бил нам в лицо. В мрачной дали продолжала светить маленькая желтая точка.
– Я удивляюсь его смелости, – сказал сэр Генри.
– Может быть, этот свет так поставлен, что он видим только отсюда.
– Вероятно. Как вы думаете, далеко это?
– Около вершины Клефт, полагаю.
– Не дальше мили или двух отсюда?
– Никак не больше, скорее меньше.
– Да, оно и не должно быть далеко, так как Бэрримору приходилось носить туда пищу. И этот мерзавец ждет теперь около своей свечки. Черт возьми, Ватсон, я пойду схватить этого человека!
Ta же самая мысль пришла и мне в голову. Бэрриморы не поверяли нам своей тайны; она была насильно вырвана у них. Преступник, закоренелый негодяй, для которого не могло быть ни жалости, ни прощения, был опасен для общества. Мы бы только исполнили свой долг, если бы вернули его туда, откуда он не мог бы наносить вред. При его грубой и жесткой натуре другие могут поплатиться, если мы не наложим на него руки. Например, наши соседи Стэплтоны каждую ночь могут подвергнуться опасности нападения с его стороны, и, может быть, эта-то мысль и заставила сэра Генри ухватиться за такое приключение.
– И я пойду, – сказал я.
– Так берите свой револьвер и наденьте сапоги. Чем скорее мы выйдем, тем лучше, потому что негодяй может потушить свою свечку и уйти.
Через пять минут мы уже были за дверью. Спешно пробирались через темный кустарник при унылом завывании осеннего ветра и шелесте падающих листьев. Ночной воздух был тяжел, в нем слышались сырость и запах разложения. Время от времени выглядывала ненадолго луна, но тучи пошли по небу, и когда мы вступили в болото, начал моросить мелкий дождь. Свет продолжал недвижно блестеть перед нами.
– Вооружены ли вы? – спросил я.
– У меня охотничий нож.
– Мы должны быстро схватить его, потому что, говорят, он отчаянный малый. Мы захватим его неожиданно, и он будет в нашей власти прежде, чем получит возможность сопротивляться.
– Я думаю, Ватсон, о том, что бы сказал на это Холмс? Об этих темных часах, когда властвуют силы зла?
Вдруг, как бы в ответ на его слова, из обширного мрачного болота раздался тот странный крик, который я уже однажды слышал на краю Гримпенской трясины. Среди тишины ночи ветер донес протяжный, низкий вой, поднявшийся до рева и снова затихший в тоскливом вздохе. И снова он раздался, и воздух дрожал от этого пронзительного, дикого, угрожающего звука. Баронет схватил меня за рукав, и лицо его было до того бледно, что оно выделялось в темноте.
– Боже мой, Ватсон, что это такое?
– Не знаю. Это какой-то болотный звук. Я однажды уже слышал его.
Звук замер, и нас окружило абсолютное безмолвие. Мы стояли, напрягая слух, но ничего не услыхали больше.
– Ватсон, – сказал баронет, – это был вой собаки.
Кровь застыла в моих жилах от ужаса, который слышался в его голосе.
– Как объясняют этот звук? – спросил он.
– Кто?
– Здешний народ.
– О, народ невежествен. Какое вам дело до того, как он его объясняет?
– Скажите мне, Ватсон, что народ говорит о нем?
Я колебался, но не мог уклониться от ответа.
– Он говорит, что это кричит собака Баскервилей.
Сэр Генри простонал и умолк.
– Да, то выла собака, – сказал он, наконец. – Но казалось, что этот вой доносится издалека, за много миль отсюда.
Трудно было определить, откуда он доносился.
– Он поднялся и замер вместе с ветром. Ведь ветер дует от большой Гримпенской трясины?
– Да, от нее.
– Так звук шел оттуда. Ну, Ватсон, признайтесь, разве вы сами не приняли его за собачий вой? Я ведь не ребенок, и вам нечего бояться говорить мне правду.
– Стэплтон был со мною, когда я впервые услыхал этот звук. Он говорит, что его, может быть, издает какая-то странная птица.
– Нет-нет, то был вой собаки. Боже мой, неужели есть доля правды во всех этих историях? Возможно ли, чтобы я подвергался опасности от такого темного предания? Вы не верите в это, Ватсон?
– Нет-нет.
– A между тем, одно дело – смеяться над этим в Лондоне и другое дело – стоять в темную ночь на болоте и слышать такой крик. A мой дядя! Ведь около его тела видели следы собачьих лап. Все идет одно к одному. Не думаю, чтобы я был трусом, Ватсон, но от этого звука кровь застыла в моих жилах. Попробуйте мою руку!
Она была холодна, как кусок мрамора.
– Завтра утром вы будете чувствовать себя хорошо.
– Не думаю, чтобы я когда-нибудь забыл этот крик. Что нам теперь предпринять, как вы думаете?
– Не вернуться ли нам домой?
– Нет, черт возьми! Мы вышли для того, чтобы добраться до молодца, и мы доберемся до него. Мы ищем преступника, адская же собака пусть ищет нас, коли хочет. Пойдем, мы достигнем своего, хотя бы все враги из преисподней были выпущены на болото.