Холмс ответил пониженным голосом:
– Убийство, Ватсон. Утонченное, хладнокровно обдуманное убийство. Не спрашивайте у меня подробностей. Я затягиваю его в свои сети точно так же, как он затягивает сэра Генри, и при вашей помощи он уже почти в моей власти. Тут угрожает нам одна только опасность: опасность, что он нанесет удар прежде, чем мы будем готовы нанести ему свой удар. Еще день или два, не больше, и у меня в руках будет законченное дело, а до тех пор берегите вверенного вам человека так же неотступно, как мать бережет своего больного ребенка. Сегодняшняя ваша миссия сама себя оправдала, а между тем, я почти жалею о том, что вы покинули его… Слышите!
Ужасающий крик. Среди тишины болота пронесся стон, долго не умолкавший стон предсмертного ужаса. От этого страшного крика кровь застыла в моих жилах.
– О, Боже мой! Что это такое? Что это значит? – воскликнул я, задыхаясь.
Холмс вскочил на ноги, и я увидел у входа его темную, атлетическую фигуру со сгорбленными плечами и наклоненною вперед головою, как бы стремившейся проникнуть взором в темноту ночи.
– Ш-ш! – шепнул он, – Ш-ш!
Слышанный нами крик был громкий благодаря его силе, но исходил он откуда-то издалека. Теперь же он доходил до наших ушей все ближе, громче, настоятельнее.
– Откуда это? – шептал Холмс.
И я слышал по дрожанию его голоса, что он, железный человек, был потрясен до глубины души.
– Откуда это, Ватсон?
– Кажется, оттуда, – ответил я, указывая в темноту.
– Нет, с этой стороны.
Снова предсмертный крик огласил безмолвную ночь громче и гораздо ближе, чем прежде. К этому крику присоединился другой звук, – низкое, глухое ворчание, музыкальное и вместе с тем грозное, как низкий, неумолчный рокот моря.
– Собака! – воскликнул Холмс. – Идем, Ватсон, идем! Царь Небесный, неужели мы опоздали!
Он пустился бежать по болоту, и я следовал по его пятам. Но вдруг откуда-то из-за камней, как раз впереди нас, донесся последний отчаянный стон, а затем глухой тяжелый стук. Мы остановились, прислушиваясь. Ни один звук не нарушал больше тяжелой тишины безветренной ночи.
Холмс схватился с жестом отчаяния за голову и ударял ногами о землю.
– Он побил нас, Ватсон. Мы опоздали!
– Нет-нет, наверное, нет!
– Дурак я был, что сдерживал свой размах. A вы, Ватсон, смотрите, к чему привело то, что вы покинули свой пост! Но, клянусь небесами, если случилось худшее, мы отмстим.
Ничего не видя, бежали мы по темному болоту, спотыкаясь о камни, продираясь сквозь терновник, подымаясь и спускаясь по холмам, держась того направления, откуда донеслись до нас ужасные звуки. При каждом подъеме на возвышенность Холмс жадно осматривался, но густой мрак покрывал болото, и ничто не шевелилось на его угрюмой поверхности.
– Видите ли вы что-нибудь?
– Ничего.
– Но слушайте, это что такое?
До нашего слуха донесся тихий стон.
Вот опять слева от нас. В этой стороне ряд скал заканчивался крутым утесом, подымавшимся над усыпанным камнями склоном. На его неровной поверхности лежал какой-то темный, неправильной формы предмет. Когда мы подбежали к этому предмоту, он принял определенную форму распростертого ничком человека; голова его была подогнута под ужасным углом, плечи закруглены, и тело собрано, точно оно хотело перекувыркнуться. Это положение было до того нелепым, что я сразу не мог себе представить, что слышанный нами стон был прощанием души с этим телом. Ни стона, ни жалобы не издавала больше темная фигура, над которою мы наклонились. Холмс опустил на нее руку и с возгласом ужаса отдернул ее. Свет зажженной им спички осветил окровавленные пальцы и отвратительную лужу крови, медленно стекавшей из раздробленного черепа жертвы. Свет спички осветил еще нечто, отчего у нас сердца похолодели и замерли, – он осветил… тело сэра Генри Баскервиля.
Ни Холмс, ни я не могли забыть совершенно особенный красноватый костюм, который был надет на нем в то первое утро, когда он был у нас на Бейкер-стрите. Мы сразу узнали этот костюм, а затем спичка затлела и погасла, как погасла надежда, тлевшая в наших сердцах. Холмс застонал и так побледнел, что его лицо выделилось белым пятном в темноте.
– Зверь! Зверь! – воскликнул я, ломая руки. – Ах, Холмс, я никогда не прощу себе, что покинул его.
– Я более виноват, чем вы, Ватсон. Ради того, чтобы дело было полное и закругленное, я погубил своего клиента. Это самый страшный удар, какой я когда-либо получал в продолжение всей своей карьеры. Но как мог я знать… Как мог я знать, что, вопреки всем моим предостережениям, он рискнет пойти один на болото… О, Боже, эти крики! И мы не могли его спасти! Где это животное, эта собака, загнавшая его до смерти? Может быть, она и сейчас где-нибудь в засаде между скал? A Стэплтон, где он? Он ответит за это! О, да! Я позабочусь об этом! И дядя, и племянник убиты; один был напуган до смерти одним только видом животного, которое считал сверхъестественным, другой нашел смерть в своем диком беге, спасаясь от него. Но теперь нам нужно доказать связь между человеком и животным. Если исключить то, что слышали, мы даже не можем ручаться за существование последнего, так как сэр Генри умер, очевидно, от падения. Но, клянусь небом, как ни хитер молодец, а не пройдет суток, и он будет в моей власти!..
С болью в сердце стояли мы по обеим сторонам изувеченного тела, подавленные этим внезапным и непоправимым несчастием, которое положило столь печальный конец нашим долгим и тяжелым трудам. Когда взошла луна, мы вскарабкадись на вершину скалы, с которой упал наш бедный друг, и оттуда смотрели на болото, наполовину освещенное луною. Далеко, на много миль от нас, по направлению к Гримпену, виднелся одинокий желтый свет. Он мог исходить только из уединенного жилища Стэплтонов. С жутким проклятием погрозил я кулаком в этом направлении.
– Почему бы нам тотчас же не схватить его?
– Наше дело не закончено. Молодец этот осторожен и хитер до крайности. Важно не то, что мы знаем, а то, что мы можем доказать. Если мы сделаем один неверный шаг, мерзавец может ускользнуть из наших рук.
– Что мы можем сделать?
– Завтра у нас будет много дел. Сегодня же ночью мы можем только оказать последнюю услугу нашему другу.
Мы сошли с крутого склона и подошли к телу, ясно выделявшемуся на посеребряных луною камнях. При виде скорченных членов, я почувствовал, что мне сдавило горло, и слезы навернулись на глазах.
– Надо послать за помощью, Холмс. Мы не в состоянии донести его… Боже мой, да вы с ума сошли!..
Холмс вскрикнул и наклонился к телу. Затем принялся плясать, хохотать и трясти мою руку. Неужели это мой серьезный сдержанный друг!
– Борода! Борода! У человека борода!
– Борода?
– Это не баронет… Это… Да это мой сосед, беглый каторжник.
Мы лихорадочно перевернули тело вверх лицом: окровавленная борода торчала вверх, освещенная холодным ясным месяцем. Не могло быть никакого сомнения; тот же выдающийся лоб и впалые глаза. Это было то самое лицо, которое я видел при свечке – лицо преступника Сельдена.
Тут сразу все стало для меня ясным. Я вспомнил, как баронет говорил мне, что он подарил свое старое платье Бэрримору. Бэрримор передал его Сельдену, чтобы помочь ему бежать. Сапоги, рубашка, шапка, – все было от сэра Генри. Я рассказал обо всем Холмсу, и сердце мое трепетало от благодарности и радости.
– Значит, платье было причиной смерти бедного малого, – сказал он. – Ясно, что собака была пущена по следу после того, как ее ознакомили с какою-то принадлежностью туалета сэра Генри, по всей вероятности с сапогом, который был утащен в отеле, и таким образом человек этот был загнан. Однако же, тут есть одна очень странная вещь: каким образом Сельден узнал в темноте, что собака пущена по его следам?
– Он услышал ее.
– Столь закаленный человек, как этот беглый, неспособен оттого только, что услышал собаку на болоте, пасть в такой пароксизм страха, чтобы дико кричать о помощи, и тем рисковать быть снова пойманным. Судя по его крикам, он, должно быть, очень долго бежал после того, как узнал, что собака напала на его след. Каким образом он это узнал?.. И почему эта собака была спущена сегодня ночью. Полагаю, что она не всегда свободно бегает по болоту. Стэплтон не выпустил бы ее, если бы не имел причины думать, что сэр Генри придет сюда… A теперь вопрос в том, что нам делать с телом этого несчастного? Нельзя же его оставить здесь на съедение лисицам и воронам?
– Я бы посоветовал положить его в одну из хижин, пока мы не дадим знать полиции.
– Верно. Не сомневаюсь, что у нас хватит сил дотащит его… Эге, Ватсон, это что такое? Да это он сам. Какова дерзость! Ни слова, могущего обнаружить наши подозрения, – ни слова, иначе все мои планы рухнут.
По болоту приближался к нам человек, и я видел тусклый красный огонь сигары. Месяц освещал его, и я мог рассмотреть ловкую фигуру и легкую быструю походку натуралиста. Он приостановился, когда увидел нас, а затем продолжал приближаться к нам.
– Доктор Ватсон, неужели это вы? Вы последний человек, которого бы я ожидал увидеть на болоте в этот час ночи. Но, Боже мой, это что такое? С кем-нибудь случилось несчастие? Нет… Не говорите мне, что это наш друг, сэр Генри!
Он пробежал мимо меня и нагнулся над мертвым телом. Я услыхал хрип в его груди, и сигара выпала из его пальцев.
– Кто… Кто это? – пробормотал он.
– Это Сельден – человек, убежавший из Принцтаунской тюрьмы.
Стэплтон посмотрел на нас; лицо его было ужасное, но с невероятным усилием он овладел своим удивлением и разочарованием. Он зорко взглянул на Холмса, затем на меня.
– Боже мой! Как это ужасно! Как он умер?
– По-видимому, он сломал себе шею, упав с этих скал. Мой друг и я бродили по болоту, когда услышали крик.
– Я тоже слышал крик. Вот почему и вышел. Я беспокоился о сэре Генри.
– Почему именно о сэре Генри? – не мог я не спросить.
– Потому что я приглашал его прийти к нам. Когда он не пришел, меня это удивило, а затем я, естественно, встревожился за него, услыхав крики на болоте. Кстати, – он пристально посмотрел на Холмса, – вы ничего больше не слыхали?