Я решил, что успешно провел день, и в хорошем расположении духа вернулся в Фарнгэм. Местный агент не смог мне дать каких-либо сведений о Чарлингтон-холле, но указал адрес известной фирмы в Палл-Мелл.
По возвращении в город я зашел туда и был очень любезно принят поверенным фирмы. Но, к сожалению, я не мог снять на это лето Чарлингтон-холла, так как он около месяца тому назад был взят одним пожилым почтенным джентльменом по фамилии Вилльямсон. Других сведений об этом господине поверенный не счел возможным мне дать, ссылаясь на то, что не имеет права говорить с посторонними о частных делах своих клиентов.
Вечером Холмс с вниманием выслушал длинный отчет, представленный мною, но ожидаемой похвалы я не получил. Напротив, его строгое лицо сделалось еще строже, когда он по пунктам разобрал, что я сделал, и что упустил.
– Вы избрали очень плохой пункт для наблюдения, мой милый Ватсон. Следовало стать за живой изгородью, тогда вы увидели бы эту интересную личность вблизи. А так, находясь более чем в ста метрах от него, вы можете мне сказать еще меньше, чем мисс Смит… Она думает, что это незнакомец, я же твердо уверен, что они знают друг друга. Иначе, зачем бы он так боялся столкнуться с нею нос к носу. Вы говорите, что он сильно пригнулся к рулю, это тоже с целью, чтобы его не узнали. Да, ваше расследование совсем не годится. Вы хотите узнать, кто он, и даете ему возможность спокойно вернуться домой, а сами отправляетесь в посредническую контору в Лондоне!
– Что же мне оставалось делать? – раздраженно воскликнул я.
– Зайти в ближайший трактир, где легче всего узнаются такие вещи. Там вам рассказали бы обо всех, живущих в Чарлингтон-холле, начиная с хозяина и кончая судомойкой. Вилльямсон! Это мне ровно ничего не говорит. Если он пожилой человек, то не может так ловко садиться и соскакивать с велосипеда, и удирать от сильной здоровой девушки. Какой же, собственно говоря, толк в вашей экспедиции?.. Уверенность, что девушка говорила правду? В этом я и раньше не сомневался. Что между велосипедистом и замком существует какая-то связь? И это для меня не новость. Что фамилия жильца Вилльямсон? Какая нам от этого польза?.. Ну-ну, мой милый, не обижайтесь. До следующей субботы мы все равно не можем многого предпринять, а за это время я сам кое-что поразнюхаю.
На следующее утро мы получили от мисс Смит письмо, в котором она кратко, но толково сообщала все, что я видел. Но главная суть письма заключалась в следующей приписке:
«Будучи вполне уверена в вашей скромности, мистер Холмс, должна сообщить вам что мое положение сделалось весьма затруднительным. Мистер Каррютсер сделал мне формальное предложение. Я убеждена, что им руководит глубокое и искреннее чувство. Мой ответ вам ясен. Он послушно, хотя и с большим огорчением, принял мой отказ. Вы сами понимаете, что наши отношения стали после этого несколько натянутыми».
– А наша молоденькая приятельница находится в незавидном положении, – сказал Холмс, дочитав письмо до конца. – Ее дело становится интереснее и развивается интенсивнее, чем я ожидал. Я с удовольствием проведу спокойный денек на чистом воздухе: сегодня после обеда поеду туда и посмотрю, не подтвердится ли то или иное из моих предположений.
Приятный денек за городом закончился весьма замечательно. Холмс вернулся домой ночью с опухшей губой и синяком на лбу и вообще имел такой вид, что сам мог бы возбудить подозрение полиции. Однако он был очень доволен своим приключением и от души хохотал, рассказывая про него.
– Маленькое телесное упражнение всегда доставляет мне большое удовольствие, – начал он. – Вы знаете, что я кое-что смыслю в добром старом английском боксе. Иногда, это бывает очень кстати, например, сегодня. Без этого искусства моя роль была бы сегодня весьма плачевна.
Я попросил его рассказать, что с ним случилось.
– Я разыскал кабачок, который уже рекомендовал вашему вниманию, и начал там осторожно собирать интересующие меня сведения. Хозяин оказался разговорчивым малым и охотно отвечал на все мои вопросы. Вилльямсон – старик с седой бородой, он живет один с небольшим штатом прислуги. Говорят, что он пастор или, по крайней мере, был им. Однако два случая за его кратковременное пребывание в замке кажутся мне не совсем подходящими для духовного лица. Я уже справлялся в консистории и получил сведения, что господин по фамилии Вилльямсон был пастором, но карьера его закончилась какой-то темной историей. Затем трактирщик рассказал мне, что по субботам в замок приезжают гости – «очень хорошее общество, сэр,» – а один джентльмен с рыжими усами, некто Вудлей, постоянно бывает у Вилльямсона. Во время нашей мирной беседы вошел этот самый джентльмен; он сидел в соседней комнате за кружкой пива и слышал весь наш разговор. «Кто я такой, что мне нужно? С какой целью эти расспросы?» Слова так и сыпались из его уст и сопровождались довольно сильными эпитетами, перешедшими в сплошную ругань, и, в конце концов, он нанес мне удар кулаком, который я не успел парировать. Но зато несколько следующих минут были великолепны. Это была настоящая схватка. Вы видите, каким я из нее вышел. Что касается мистера Вудлея, то его пришлось отправить домой в карете, так хорошо я с ним расправился. Этим закончилась моя загородная прогулка, и должен сознаться, что как ни приятно я провел этот день, он принес не больше пользы, чем ваш.
В четверг мы опять получили письмо от нашей клиентки:
«Вас, наверное, не удивит, мистер Холмс, – писала она, – если я вам сообщу, что оставляю место у мистера Каррютсера. Даже большое жалованье не может вознаградить меня за переживаемые неприятности. В субботу я еду в Лондон, и уже больше не вернусь к нему. Мистеру Каррютсеру уже прислали выезд, и потому опасности, грозившие мне на безлюдной дороге, миновали, если вообще таковые существовали.
Главная причина моего отказа от службы – не только натянутые отношения с мистером Каррютсером; дело в том, что снова появился этот ненавистный субъект, Вудлей. Он всегда был противен, но теперь еще безобразнее; он, по-видимому, упал и сильно расшибся. Я увидела его из окна, но, к счастью, с ним не встретилась. Он долго о чем-то говорил с мистером Каррютсером, который после этого казался очень взволнованным. Вудлей, по-видимому, живет где-нибудь по соседству, потому что он у нас не ночевал, и, тем не менее, сегодня утром я видела, как он пробирался по саду. Он для меня отвратительнее ядовитого гада, и я не могу даже выразить словами того чувства ненависти и страха, которое мне внушает этот человек. Не понимаю, как может мистер Каррютсер выносить его присутствие даже одну минуту? Но в субботу все мои тревоги закончатся».
– Хочу надеяться, Ватсон! – сказал с серьезным лицом Холмс. – Негодяи со всех сторон подстерегают бедную девушку, и мы обязаны позаботиться, чтобы с ней ничего дурного не случилось во время ее последней поездки. Полагаю, нам необходимо освободиться от всех дел в субботу утром и вместе отправиться туда, дабы эта странная история не закончилась, чего доброго, трагически. Должен сознаться, что я все еще не придавал серьезного значения этому делу, оно мне казалось скорее смешным и глупым, чем опасным. Нет ничего удивительного в том, что мужчина поджидает хорошенькую девушку и следит за ней, но если он настолько робок, что даже не смел с нею заговорить, и убегал при ее приближении, то вряд ли его можно считать опасным. Правда, негодяй Вудлей – человек другого сорта, однако и он за исключением одного раза не беспокоил девушку, а во время последнего визита к Каррютсеру даже не обратил на нее внимания. Велосипедист принадлежит, без сомнения, к той компании, о которой говорил трактирщик, но о его личности и отношениях к прочим лицам мы знаем так же мало, как и раньше.
Только по серьезному лицу Холмса и по тому, что, уходя, он взял с собою револьвер, я почувствовал, что за этим странным происшествием может скрываться опасность.
После дождливой ночи наступило прекрасное утро. Степь, покрытая пестрыми цветами, ласкала наши взоры, утомленные лондонскими грязными улицами и серыми домами. Мы бодро шагали по широкой песчаной дороге, вдыхая свежий утренний воздух, и наслаждались пением птиц и ароматом весны. С одного холма мы увидели запущенный замок, возвышавшийся над старыми дубами, которые, несмотря на свой почтенный возраст, все же были моложе находящегося за ними здания. Холмс показал на дорогу, извивавшуюся между бурой степью и зеленым лесом. Совсем вдали мы заметили темное пятно. Это был экипаж, ехавший по направлению к нам. Холмс был очень недоволен.
– Я хотел приехать получасом раньше, чем она! – воскликнул он. – Если это ее экипаж, то, значит, она решила выехать более ранним поездом. Боюсь, Ватсон, что она проедет мимо Чарлингтона раньше, чем там будем мы.
Спустившись с холма, мы уже не могли видеть экипажа. Мы ускорили шаги, так что мои ноги, привыкшие к сидячему образу жизни; запротестовали, и я стал отставать. Холмс же продолжал идти с прежней быстротой, как вдруг, опередив меня приблизительно на сто метров, он остановился и с отчаянием поднял руки. В эту минуту из-за поворота показался пустой экипаж, быстро катившийся нам навстречу; лошадь скакала галопом, вожжи тащились по земле.
– Поздно, Ватсон, слишком поздно! – крикнул Холмс, когда я, задыхаясь, подбежал к нему. – Какой я осел, что не подумал о предыдущем поезде! Это похищение, Ватсон, безусловно, похищение! Или убийство! Бог знает, что!.. Загородите дорогу! Остановите лошадь! Хорошо! Садитесь скорее! Посмотрим, смогу ли я еще исправить результаты собственной глупости.
Когда мы вскочили в экипаж, Холмс повернул лошадь, ударил ее хлыстом, и мы понеслись назад. Когда мы повернули за угол, я схватил Холмса за руку.
– Вот он! – крикнул я.
Одинокий велосипедист ехал нам навстречу. Голова его была опущена, а спина изогнута, как будто он изо всей силы нажимал на педали.
Он мчался как на гонках. Заметив нас на сравнительно близком расстоянии, он соскочил с велосипеда и остановился на месте. Черная, как смоль, борода представляла собой странный контраст с мертвенной бледностью лица, а его глаза горели лихорадочным огнем. Он пристально смотрел то на нас, то на экипаж. Вдруг на его лице появилось выражение крайнего изумления.