Если бы мальчик направился к своему дому, то он, несомненно, должен был бы пройти здесь, а пройдя, не мог бы не оставить следов. Но мы не увидели ни малейших признаков следов ни его, ни немца. С потускневшим лицом мой друг шел по краю болота, неотступно следя за каждым пятнышком грязи на мшистой поверхности. Овечьих следов было в изобилии, а на одном месте, на несколько миль ниже, оставили следы своих ног коровы. И ничего больше.
– Неудача номер один, – сказал Холмс, мрачно оглядывая развертывавшуюся перед нами заросль. – Там дальше есть другое болото, отделенное от этого узким перешейком… Э-ге-ге, а это что такое?
Мы подошли к маленькой черной тропинке. Посреди ее, на мягкой почве, ясно был виден след велосипеда.
– Ура! – воскликнул я. – Мы напали на след!
Но Холмс покачал головою, и лицо его носило выражение скорее недоумения и ожидания, чем радости.
– Какого-то велосипеда, да, но не нашего, – сказал он. – Мне известны сорок два различных следа, оставляемых шинами. Эти шины, как видите, денлопские с заплатой на внешней стороне. Шины же велосипеда Гейдеггера были пальмерские, оставляющие следы продольных лент. Эвелин, учитель математики, положительно утверждал это. Следовательно, это не след Гейдеггера.
– Так, значит, мальчика?
– Это могло быть, если бы мы имели доказательство, что у него был велосипед. Но этого доказательства мы окончательно не могли добиться. Этот след, как вы видите, оставлен велосипедистом, ехавшим по направлению от школы.
– Или к ней?
– Нет-нет, милый Ватсон. Наиболее сильно вдавленный отпечаток сделан, конечно, задним колесом, которое выдерживает всю тяжесть тела. Замечаете вы несколько мест, где оно стерло более мягкий след переднего колеса? Он, несомненно, ехал от школы. Он, может быть, имеет, а может быть, и нет, отношение к нашим поискам, но, во всяком случае, прежде чем идти дальше, проследим за ним назад.
Мы так и сделали, и через несколько сотен ярдов, выбравшись из болотной части заросли, потеряли след. Идя по тропинке назад, мы напали на другое место, где ручей перерезал ее. Здесь мы снова увидели след от велосипеда, хотя он был почти стерт коровьими копытами. После того не было уже никаких следов, но тропинка входила прямо в «Мохнатую Рощицу», находившуюся позади школы. Из этого-то леса и должен был выехать велосипедист. Холмс сел на камень и опустил подбородок на руки. Я успел выкурить две папиросы, прежде чем он шевельнулся.
– Ну, что ж, – сказал он, наконец. – Конечно, возможно, что хитрый человек переменит шины своего велосипеда, чтобы оставить после себя неясный след. Я бы гордился, что имею дело с преступником, способным принять такую предосторожность. Мы оставим этот вопрос неразрешенным и поспешим обратно к своему болоту, где у нас многое еще осталось не расследованным.
Мы продолжали свой систематический обзор северной части зарослей, и вскоре наше усердие было блистательно вознаграждено. По нижней части болота шла грязная тропинка. Холмс вскрикнул от восторга, когда подошел к ней. Как раз посередине ее виден был отпечаток как бы от тонкой связки телеграфных проволок. То была пальмерская шина.
– Это уж, наверное, Гейдеггер! – воскликнул ликующий Холмс. – Мои рассуждения были, кажется, довольно здравы, Ватсон.
– Поздравляю вас.
– Но нам предстоит еще длинный путь. Пожалуйста, не ступайте по тропинке. А теперь пойдем вдоль этого следа. Боюсь, что он недалеко поведет нас.
Однако по мере нашего движения вперед по этой части заросли мы увидели, что след прерван в некоторых местах и, хотя мы часто теряли его, но нам всегда удавалось снова напасть на него.
– Замечаете вы, – спросил Холмс, – что тут велосипедист, несомненно, ускорил ход? Это – очевидно. Взгляните на этот отпечаток, где следы обеих шин ясно видны. Как тот, так и другой одинаковой глубины. Это может означать только то, что велосипедист перенес всю свою тяжесть вперед на руль, как это делается во время гонок. Боже мой! Он упал.
Тут было на тропинке большое, в несколько ярдов неправильное пятно, затем несколько следов ног и снова след шины.
– Он упал на бок, – подумал я вслух.
Холмс поднял смятую ветку дрока в цвету. К ужасу своему я заметил, что желтые цветы были обрызганы красным. На тропинке и между вереском тоже были темные пятна запекшейся крови.
– Плохо! – произнес Холмс. – Плохо! Сойдите с тропинки, Ватсон! Ни одного лишнего шага! Что я здесь читаю? Он упал раненый, встал, снова сел на велосипед и продолжал свой путь. Но нет другого следа. На этой боковой тропинке только следы коров. Не может быть, чтобы его забодал бык. Это немыслимо! Но я не вижу больше ничьих следов. Надо идти дальше, Ватсон. Эти пятна и след, наверное, доведут нас до него.
Мы недолго искали. Следы шин стали фантастично извиваться по сырой блестящей тропинке. Вдруг, смотря вперед, я увидел сквозь густые кусты дрока блеск металла. Мы вытащили из них велосипед с пальмерскими шинами; одна из педалей была согнута, и вся передняя его часть была ужасно перепачкана кровью. По ту сторону кустов виднелся кончик башмака. Мы обежали кругом и увидели там распростертого несчастного велосипедиста. Это был высокий мужчина, с бородой и в очках, из которых одно стекло было вышиблено. Причиной его смерти был страшный удар, нанесенный ему по голове и раздробивший ему череп. Что он некоторое время мог продолжать путь после того, как получил такой удар, доказывает только, как много в этом человеке было жизненных сил и мужества. На нем были надеты башмаки без носков, и из-под расстегнутого сюртука видна была ночная сорочка. Это, без сомнения, был учитель немецкого языка.
Холмс благоговейно перевернул тело и очень внимательно осмотрел его. Затем он сел, погрузившись в глубокую думу, и я увидел по его нахмуренным бровям, что это мрачное открытие ненамного, по его мнению, продвинуло наше следствие.
– Я несколько затрудняюсь решить, что мне делать, Ватсон. Мне лично хотелось бы продолжать расследование, потому что мы и так уж много потеряли времени и не можем располагать больше ни одним часом. С другой же стороны, мы обязаны уведомить полицию о нашем открытии и позаботиться о том, чтобы кто-нибудь присмотрел за телом этого бедняги.
– Я могу отнести записку.
– Но ваша помощь мне нужна. Постойте! Там какой-то человек нарезает торф. Приведите-ка его сюда, и он уведомит полицию.
Я привел крестьянина, и Холмс отправил испуганного малого с запиской к доктору Гюкстеблю.
– Ну, Ватсон, – сказал Холмс, – мы сегодня утром нашли два ключа. Один из них – велосипед с пальмерскими шинами, и мы видим, к чему это привело. Другой ключ – велосипед с денлопскими шинами. Прежде чем нам отправиться на розыски его, попробуем отдать себе отчет в том, что нам известно, для того, чтобы отделить существенное от случайного. Прежде всего, я хотел бы убедить вас в том, что мальчик несомненно ушел по собственной доброй воле. Он спустился через окно своей комнаты и ушел, или один, или с кем-нибудь. Это неоспоримо.
Я согласился.
– Теперь вернемся к этому несчастному учителю. Мальчик, когда убежал, был нормально одет. Следовательно, он знал заранее то, что будет делать. Немец же ушел без носков. Он, несомненно, очень спешил.
– Несомненно.
– Почему он ушел? Потому что видел из окна своей спальни бегство мальчика. Потому что хотел его догнать и вернуть. Он схватил свой велосипед, преследовал мальчика и, преследуя его, встретил свою смерть.
– Так, по крайней мере, должно быть.
– Теперь я дошел до самого критического пункта своей аргументации. Со стороны мужчины, пускающегося в погоню за мальчиком, естественнее было бы просто побежать за ним. Он бы знал, что догонит его. Но немец поступает не так. Он хватает свой велосипед. Мне сказали, что он был превосходным велосипедистом. Он бы не сделал этого, если бы не видел, что мальчик имеет в своем распоряжении быстрый способ передвижения…
– Другой велосипед.
– Продолжим восстановление фактов. Немец встречает свою смерть в пяти милях от школы и, заметьте, не от пули, которую даже мальчик мог бы выпустить, а от дикого удара, нанесенного сильной рукой. Значит, мальчик был не один. И бегство было поспешное, так как они сделали пять миль, прежде чем успел их догнать искусный велосипедист. Сейчас мы осматривали почву на месте трагедии. И что же находим? Несколько коровьих следов и больше ничего. Я сделал тут большой круг и не видел ни одной тропинки на пятьдесят ярдов в окружности. Другой велосипедист не мог иметь никакого прямого отношения к самому совершению убийства. И нет тут никаких следов человеческих ног.
– Холмс, – воскликнул я, – это невозможно!
– Восхитительно! – произнес он. – Это замечание бросает свет на дело. Это невозможно при моем описании дела, следовательно, я в чем-то ошибся. Между тем, вы сами видели. Можете ли вы указать на какой-нибудь ложный вывод?
– Он не мог при падении разбить себе голову?
– На болоте, Ватсон?
– Я становлюсь в тупик.
– Ну-ну, мы решали задачи и посложнее. Во всяком случае, у нас материала в изобилии, лишь бы только нам удалось воспользоваться им. Пойдем же и, использовав пальмерские шины, посмотрим, что дадут нам денлопские.
Мы вернулись на след и продолжали идти вперед вдоль него; но вскоре болото поднялось в виде покрытого вереском пригорка, и ручей остался позади нас. Нельзя было ожидать больше никакой помощи от дальнейших следов.
От той точки, на которой мы видели последние следы денлопских шин, они могли бы одинаково привести как к Гольдернесс-холлу, стройные башни которого поднимались в нескольких милях налево от нас, так и к низкому серому селу, расположенному впереди и указывавшему на расположение Честерфильдской большой дороги.
Когда мы подходили к отвратительной и грязной харчевне с нарисованным на вывеске над дверью боевым петухом, Холмс вдруг застонал и ухватился за мое плечо, чтобы не упасть. Он, видимо, оступился и получил то растяжение сухожилия в щиколотке, от которого человек делается беспомощным.