Холмс и я совершили одну из своих вечерних прогулок и вернулись домой около шести часов холодного, морозного зимнего вечера. Когда Холмс зажег лампу, свет упал на лежавшую на столе карточку. Взглянув на нее, он с возгласом отвращения бросил ее на пол. Я поднял ее и прочел:
«Чарльз Огустус Мильвертон,
Апльдор-Тауэрс Агент Гампстэд»
– Кто это такой? – спросил я.
– Худший человек в Лондоне, – ответил Холмс, садясь и протягивая ноги к огню. – Не написано ли чего-нибудь на обратной стороне карточки?
Я перевернул ее.
«Зайду в 6.30. Ч. О. М.» – прочел я.
– Гм! Он сейчас будет здесь. Не испытывали ли вы, Ватсон, стоя перед змеями в зоологическом саду, отталкивающего, гадливого чувства при виде этих скользких, ядовитых тварей с их неумолимыми глазами и злыми приплюснутыми мордами? Так вот такое именно чувство заставляет меня испытывать Мильвертон. За время своей деятельности я общался с пятьюдесятью убийцами, и худший из них никогда не отталкивал меня так, как этот молодчик. А между тем, я не могу не иметь с ним дела… Впрочем, он явится по моему приглашению.
– Но кто же он такой?
– Я вам скажу, Ватсон. Это царь всех шантажистов. Да поможет небо мужчине, а еще больше женщине, тайна и репутация которых попадет во власть Мильвертона. С улыбающимся лицом и каменным сердцем он будет их жать и жать, пока не выжмет досуха. Он в своем роде гений, и он прославился бы, занимаясь более достойным делом. Его метод следующий: он распространяет слух, что готов уплатить очень высокие суммы за письма, компрометирующие людей богатых или с положением. Он получает этот товар не только от предателей – лакеев и горничных, но часто и от благородных мерзавцев, которые добились доверия и расположения женщин. Он ведет дела, не скупясь. Мне известно, что он заплатил семьсот фунтов одному лакею за записку в две строчки, и что результатом этого было разорение знатной фамилии. Все, что есть на рынке, идет к Мильвертону, и в этой большой столице найдутся сотни людей, которые бледнеют, услышав его имя. Никто не знает, куда он может запустить свою лапу, потому что он слишком богат и слишком хитер, чтобы осуществлять свои коварные замыслы изо дня в день. Он будет держать несколько лет про запас карту, чтобы сделать ею ход в тот момент, когда ставка будет наиболее высока. Я сказал, что он худший человек в Лондоне. И в самом деле, спрашиваю вас, как можно сравнить разбойника, сгоряча уложившего дубиной своего товарища, с этим человеком, который методически и не спеша терзает душу и выматывает нервы для того, чтобы умножить свои уже набитые золотом мешки?..
Я редко слышал, чтобы мой друг говорил с такой горячностью.
– Но, – возразил я, – ведь и на этого человека найдется закон?
– Теоретически – несомненно, практически же – нет. Какая была бы, например, польза для женщины заключить его на несколько месяцев в тюрьму, если за этим тотчас же последует ее погибель? Его жертвы не смеют парировать его удары. Если бы он когда-нибудь занялся шантажом против невинной особы, тогда, действительно, мы поймали бы его. Но он хитер, как злой дух. Нет-нет, надо найти другие пути для борьбы с ним.
– А для чего он явится сюда?
– Потому что знатная клиентка поручила мне свое печальное дело. Это леди Ева Браквель, самая красивая из девушек, вступивших в прошлый сезон в свет. Ее свадьба с герцогом Доверкортом назначена через две недели. Этот враг имеет несколько неосторожных писем, – только неосторожных, Ватсон, – которые были написаны одному бедному эсквайру в деревне. Достаточно этих писем, чтобы помешать свадьбе. Мильвертон пошлет эти письма герцогу, если ему не будет уплачена крупная сумма. Мне поручено повидаться с ним и прийти к возможно лучшему соглашению.
В эту минуту послышался на улице лошадиный топот и шум колес. Выглянув в окно, я увидел великолепную карету, запряженную парой, и яркий свет от ее фонарей отражался на блестящих крупах великолепных гнедых коней. Лакей открыл дверцы, и из кареты вышел низкого роста толстый мужчина в барашковом пальто. Через минуту он был в нашей комнате.
Чарльз Огустус Мильвертон был человек лет пятидесяти, с большой умной головой, с круглым, пухлым, бритым лицом, с застывшей вечной улыбкой и парой острых серых глаз, которые сверкали за большими очками в золотой оправе. В его наружности было какое-то пиквикское добродушие, только искаженное неискренностью застывшей улыбки и холодным блеском беспокойных проницательных глаз. Голос его был мягок и приятен, как и его наружность, когда он, подходя с протянутой пухлой рукой, тихо выражал сожаление, что не застал нас в первый свой визит. Холмс не обратил внимания на протянутую руку и повернул к нему лицо, твердое и холодное, как гранит. Улыбка Мильвертона стала еще шире; он пожал плечами, снял пальто, тщательно сложил его и, положив на спинку стула, сел.
– Этот джентльмен? – спросил он, делая плавный жест в мою сторону. – Не будет ли тут нескромности? Хорошо ли это будет?
– Доктор Ватсон, мой друг и коллега.
– Прекрасно, мистер Холмс. Я протестую только в интересах нашей клиентки. Дело такое щекотливое…
– Доктор Ватсон уже слышал о нем.
– Значит, мы можем приступить к делу. Вы говорите, что действуете от имени леди Евы. Уполномочила ли она вас принять мои условия?
– Какие ваши условия?
– Семь тысяч фунтов.
– А в случае несогласия?
– Дорогой сэр, мне тяжело обсуждать этот вопрос, но, если деньги не будут уплачены четырнадцатого, то, конечно, свадьбы не будет восемнадцатого.
Его нестерпимая улыбка стала еще любезнее.
Холмс немного подумал.
– Мне кажется, – сказал он, наконец, – что в ваших расчетах слишком много уверенности. Я, конечно, знаком с содержанием этих писем. Моя клиентка поступит, конечно, так, как я ей посоветую. А я посоветую ей, чтобы она рассказала всю историю своему будущему мужу и положилась бы на его великодушие.
Мильвертон рассмеялся.
– Вы, очевидно, не знаете герцога, – сказал он.
Бросив украдкой взгляд на Холмса, я убедился, что он знает герцога.
– Что дурного в этих письмах? – спросил он.
– Они бойки… Очень бойки, – ответил Мильвертон. – Леди писала прелестно. Но уверяю вас, что герцог Доверкортский не сумеет этого оценить. Впрочем, раз вы думаете иначе, то покончим на этом. Это вопрос чисто деловой. Если вы находите, что интерес вашей клиентки заключается в том, чтобы эти письма были вручены герцогу, то с вашей стороны поистине будет безумием выкупать их за такую большую сумму.
Мильвертон встал и схватил пальто.
Холмс посерел от злости и досады.
– Постойте, – сказал он. – Вы уж слишком торопитесь. Мы, конечно, сделаем все, чтобы избежать скандала в таком щекотливом деле.
Мильвертон снова сел.
– Я был уверен, что вы взглянете на дело в этом свете, – замурлыкал он.
– Вместе с тем, – продолжал Холмс, – леди Ева небогатая женщина. Уверяю вас, что две тысячи фунтов истощат ее средства, а сумма, которую вы назвали, положительно ей не по силам. Поэтому я прошу вас умерить свои требования и вернуть письма по цене, которую я упомянул, и которая, уверяю вас, составляет все, что вы можете получить от нее.
Улыбка Мильвертона стала еще более широкой, и глаза засветились юмором.
– Я знаю, что то, что вы говорите о средствах леди, правда, – сказал он. – Вместе с тем, вы должны допустить, что ее брак очень подходящий случай для ее друзей и родных постараться ради нее. Они могут колебаться в выборе свадебного подарка. Позвольте мне их убедить, что эта связка писем доставит ей больше радости, чем все лондонские канделябры и вазы.
– Это невозможно, – возразил Холмс.
– Боже мой, Боже мой, как это печально! – воскликнул Мильвертон, вынимая из кармана толстую записную книжку. – Мне поневоле думается, что дамы поступают необдуманно, не прилагая старания к своему делу. Взгляните на это!
Он вынул записочку с гербом на конверте.
– Это принадлежит… Ну, может быть, нехорошо называть имя до завтрашнего утра, когда это будет находиться в руках мужа дамы. И все это только потому, что она не хочет найти нищенскую сумму, которую достала бы в полчаса, обменяв бриллианты на стразы. Такая жалость. Ну-с, а вы помните внезапный разрыв между мисс Майльс и полковником Доркингом? За два всего дня до свадьбы в «Morning Post» появилась заметка, извещавшая о том, что она не состоится. А почему? Это почти невероятно, но нелепая сумма в тысячу двести фунтов уладила бы все дело. Разве это не печально? А тут я нахожу вас, человека здравомыслящего, торгующегося об условиях, когда на карту поставлена будущность и честь вашей клиентки. Вы удивляете меня, мистер Холмс.
– То, что я говорю, правда, – возразил Холмс. – Деньги не могут быть найдены. Несомненно, для вас лучше взять солидную сумму, которую я предлагаю, чем губить карьеру женщины. Последнее вам никоим образом не принесет барыша.
– В этом вы ошибаетесь, мистер Холмс. Огласка принесет мне косвенным путем значительную пользу. У меня назревают восемь-десять подобных случаев. Если распространится слух, что я строго проучил леди Еву, то другие окажутся гораздо более благоразумными. Понимаете?
Холмс вскочил со стула.
– Становитесь позади него, Ватсон! Не выпускайте его из комнаты! Ну-с, сэр, рассмотрим содержимое этой книжки.
Мильвертон быстро, как мышь, проскользнул в сторону и встал спиной к стене.
– Мистер Холмс, мистер Холмс, – проговорил он, отворачивая борт сюртука и показывая дуло большого револьвера, торчавшего из внутреннего кармана. – Я ожидал, что вы сделаете что-нибудь более оригинальное. Это так часто проделывалось. И какая из этого выходила польза? Уверяю вас, что я вполне вооружен и готов воспользоваться своим оружием, зная, что закон будет за меня. Кроме того, ваше предположение, что я мог принести письма сюда в записной книжке, совершенно ошибочно. Я бы не сделал подобной глупости. А теперь, джентльмены, мне предстоят еще два свидания сегодня вечером, а до Гампстэда далеко.