– Полно-полно, Банистер.
– Нет, сэр, там никого не было.
– В таком случае вы ничего больше не можете сообщить нам. Останьтесь, пожалуйста, в комнате. Встаньте у двери в спальню… Теперь, Сомс, я попрошу вас быть любезным подняться в комнату молодого Гильхриста и попросить его спуститься в вашу комнату.
Вскоре явился воспитатель вместе со студентом. Это был красивый, высокий, гибкий, ловкий молодой человек с легкой походкой и приятным открытым лицом. Его смущенные голубые глаза взглянули на каждого из нас, а затем остановились с выражением горькой печали на Банистере, стоявшем в дальнем углу.
– Заприте дверь, – сказал Холмс. – Теперь, мистер Гильхрист, мы совершенно одни, и никто никогда не узнает ни слова о том, что произойдет между нами. Мы можем быть вполне откровенными друг с другом. Нам нужно знать, мистер Гильхрист, что заставило вас, честного человека, совершить вчера такой поступок?
Несчастный молодой человек отшатнулся и бросил взгляд, полный ужаса и упрека, на Банистера.
– Нет-нет, мистер Гильхрист, я не сказал ни слова, ни одного слова! – воскликнул слуга.
– Да, но теперь вы сказали, – возразил Холмс. – Ну, сэр, вы видите, что после слов Банистера ваше положение безнадежное, и что единственный ваш шанс – чистосердечное признание.
В первый момент Гильхрист, подняв руки, пытался справиться с судорожными подергиваниями своего лица. Затем он бросился на колени возле стола, опустил лицо на руки и разразился страстными рыданиями.
– Полно-полно, – ласково проговорил Холмс, – человеку свойственно заблуждаться, и, по крайней мере, никто не назовет вас закоренелым преступником. Может быть, вам будет легче, если я расскажу мистеру Сомсу о том, что случилось, а вы меня остановите, когда окажется, что я ошибаюсь. Согласны? Хорошо-хорошо, не старайтесь отвечать. Слушайте и следите, чтобы я не оказал вам какой-нибудь несправедливости.
– С того момента, мистер Сомс, как вы сказали мне, что никто, даже Банистер, не мог сообщить о том, что бумаги находятся в вашей квартире, дело это начало вырисовываться в моем мозгу. Типографию можно было, разумеется, исключить из соображений. Индейца я тоже не подозревал. Раз корректурные листки были скатаны в свиток, то он никак не мог их узнать. С другой же стороны казалось немыслимым совпадение, чтобы человек осмелился войти в комнату, и чтобы случайно как раз в этот день бумаги лежали на столе. Я исключил и это. Человек, вошедший в комнату, знал, что бумаги там. Каким образом он это узнал? Когда я подошел снаружи к вашей комнате, то я осмотрел окно. Мне показалось забавным ваше предположение, будто я соображаю, не мог ли кто-нибудь среди бела дня, на виду окон всех противоположных комнат, забраться через него. Такая мысль была бы нелепа. Я соображал, какого роста должен быть человек, чтобы увидеть, проходя мимо окна, какие бумаги лежат на столе. Во мне шесть футов, и я увидел их, встав на цыпочки. Никто ниже меня не мог бы заглянуть в окно. Вы уже видите, что я имел причины думать, что если один из ваших студентов необыкновенно высокого роста, то именно за этим студентом следует наблюдать тщательнее всего. Я вошел и поведал вам свои предположения относительно столика у окна. Насчет письменного стола я не мог вывести никакого заключения, пока в своем описании Гильхриста вы не упомянули о том, что он отличается своими прыжками на большое расстояние. Тогда я мигом все сообразил, и мне нужны были только некоторые вспомогательные доказательства, которые я быстро добыл. Вот что случилось. Этот молодой человек провел послеполуденное время в месте атлетических упражнений и практиковался в прыжках. Он вернулся, неся в руках башмаки для прыжков, которые, как вам известно, имеют несколько острых гвоздей. Проходя мимо вашего окна, он увидел, благодаря своему высокому росту, эти корректурные листы на вашем столе, и догадался, что это такое. Ничего бы не случилось, если бы, проходя мимо вашей двери, он не увидел бы в ней ключа, оставленного по небрежности вашим слугой. Он импульсивно вошел, чтобы взглянуть, действительно ли это корректура. Это было делом не рискованным, так как он мог всегда сказать, что пришел спросить что-нибудь. Ну-с, когда он увидел, что это была действительно корректура, тогда-то он и поддался искушению. Он поставил башмаки на стол. А что вы положили на тот стул у окна?..
– Перчатки, – ответил молодой человек.
Холмс победоносно взглянул на Банистера.
– Он положил перчатки на стул и начал брать один за другим корректурные листы, чтобы списать их. Он думал, что воспитатель вернется через главные ворота, и что он увидит его. Вдруг он услышал его шаги у самой двери. Немыслимо было убежать. Он забыл перчатки, но, захватив башмаки, бросился в спальню. Вы замечаете, что царапина на этом столе, слабая с одной стороны, углубляется по направлению к двери спальни. Этого одного достаточно, чтобы убедить нас в том, что виновный скрылся в этом направлении. Глина, приставшая к гвоздю, осталась на столе, и второй кусочек ее отделился и упал в спальне. Могу добавить, что я ходил сегодня утром на место атлетических упражнений, увидел, что арена для прыжков покрыта плотной черной глиной, и унес с собой образчик от нее вместе со щепоткой мелких опилок, которыми посыпается глина, чтобы атлет не поскользнулся. Сказал ли я правду, мистер Гильхрист?
Студент выпрямился.
– Да, сэр, это правда, – сказал он.
– Неужели вы ничего не имеете добавить?! – воскликнул Сомс.
– Имею, сэр, но потрясение от этого позора ошеломило меня. У меня тут, мистер Сомс, письмо, которое я вам написал после бессонной ночи. Я написал его раньше, чем узнал, что мой грех обнаружен. Вот оно, сэр. Вы увидите, что я написал:
«Я решил не являться на экзамен. Мне предложили место в полиции Родезии, и я тотчас же отправляюсь в Южную Африку».
– Как я рад слышать, что вы не намерены были воспользоваться своим некрасивым преимуществом, – сказал Соме. – Но почему вы изменили намерение?
Гильхрист показал на Банистера.
– Вот человек, наставивший меня на путь истинный, – ответил он.
– Ну, Банистер, – заговорил Холмс. – Вам стало ясно из того, что я сказал, что только вы могли выпустить этого молодого человека, так как вы оставались в комнате и заперли дверь на ключ, когда вошли. Что же касается того, что он мог выпрыгнуть в окно, то это неправдоподобно. Не можете ли вы разъяснить последний пункт тайны и сказать нам, что было причиной ваших действий?
– Если бы вы только знали, сэр, то это показалось бы вам очень простым, но, при всем вашем уме, вы не могли этого знать. Было время, сэр, когда я служил дворецким у старика сэра Джобеса Гильхриста, отца этого молодого человека. Когда он разорился, я поступил в колледж, но никогда не забывал своего старого господина из-за того, что он претерпел неудачи в жизни. Я заботился, насколько мог, о его сыне ради былых дней. Ну, сэр, когда вчера, после поднятой тревоги, я вошел в комнату, то первое, что я увидел, были перчатки мистера Гильхриста, лежавшие на этом стуле.
Я хорошо знал эти перчатки и понял, что они означают. Если бы мистер Сомс увидел их, все бы пропало. Я грохнулся на стул, и ничто не могло бы заставить меня сдвинуться с места, пока мистер Сомс не ушел за вами. Тогда вышел мой бедный молодой господин, который прыгал, бывало, у меня на коленях, и признался мне во всем. Не естественно ли было, сэр, мне спасти его, и не естественно ли было также, чтобы я попытался заговорить с ним, как бы это сделал его отец, и заставить его понять, что он не может воспользоваться своим дурным поступком? Можете ли вы осудить меня за это, сэр?
– Конечно, нет, – сердечно ответил Холмс, вскочив на ноги. – Ну, Сомс, мне кажется, что мы разрешили вашу маленькую задачу, а дома нас ждет завтрак. Пойдемте, Ватсон! Что же касается вас, сэр, то я надеюсь, что блестящее будущее ожидает вас в Родезии. Один раз вы низко пали. Дай Бог нам увидеть, как вы со временем сможете высоко подняться.
Золотое пенсне
Когда я смотрю на три массивные рукописные книги, содержащие в себе нашу работу за 1894 год, то, признаюсь, мне очень трудно бывает выбрать из такого обилия материала случаи наиболее интересные сами по себе, и вместе с тем наиболее рельефно иллюстрирующие те особенные способности, которыми отличался мой друг. Перелистывая эти книги, я вижу свои заметки относительно отталкивающей истории красной пиявки и ужасной смерти банкира Кросби. Я нахожу тут также отчет Аддльтонской трагедии и странном содержимом древнего британского кургана. Знаменитое дело о Смит-Мортимерском наследстве тоже относится к этому периоду, также как выслеживание и арест Гюреса – бульварного убийцы – подвиг, которым Холмс заслужил собственноручное благодарственное письмо от французского президента и орден Почетного Легиона. Каждое из этих дел могло бы послужить темой для рассказа. Но ни одно из них не соединяет в себе так много странных и интересных пунктов, как эпизод в старом Иокслейском поместье, заключающий в себе не только печальную смерть молодого Виллугби Смита, но также и последующие события, бросившие такой любопытный свет на причины преступления.
Была ненастная, бурная ночь конца ноября. Холмс и я просидели молча весь вечер – он, занятый при помощи сильной лупы разбором остатков надписи на палимпсесте, я углубленный в новейший трактат по хирургии. Ветер завывал на Бейкер-стрит, и дождь яростно хлестал в окна. Странно было в самом центре огромного промышленного города чувствовать мощь природы и сознавать, что для ее элементов весь Лондон не более как норы крота, покрывающие поля. Я подошел к окну и выглянул на улицу. Редкие фонари освещали грязную дорогу и блестевшие от дождя тротуары. Один-единственный кеб катил по воде со стороны Оксфордской улицы.
– Хорошо, Ватсон, что мы не должны выходить на улицу сегодня ночью, – сказал Холмс, откладывая в сторону свою лупу и свертывая палимпсест. – Довольно я потрудился! Это тяжелая работа для глаз. Насколько я разобрал, это не более чем отчет аббата второй половины пятнадцатого века… Эге! Что это такое?