Пожилая женщина с грустным лицом вошла в комнату.
– Стирали вы пыль с этого бюро вчера утром?
– Да, сэр.
– Заметили вы эту царапину?
– Нет, сэр, не заметила.
– Я уверен в этом, иначе вы смели бы эти следы полировки. У кого ключ от этого бюро?
– Профессор носит его на цепочке с часами.
– Ключ простой?
– Нет, сэр, это патентованный ключ системы Чоба.
– Прекрасно. Можете идти, миссис Маркер. Мы начинаем двигаться вперед. Наша дама входит в комнату, подходит к бюро и или открывает его, или пытается его открыть. В это время входит молодой Виллугби Смит. При поспешности, с какой она выдергивает ключ, она делает царапину на дверце. Он нападает на нее, и она хватает первый попавшийся под руку предмет, случайно оказавшийся этим ножичком, и наносит ему удар, чтобы освободиться от него. Удар оказывается роковым. Он падает, и она убегает без того, за чем приходила. Тут ли горничная Сусанна? Сусанна, мог кто-нибудь уйти в дверь после того, как вы услышали крик?
– Нет, сэр, это немыслимо. Пока я спускалась, я увидела бы человека в коридоре. Кроме того, дверь никем не была отперта, иначе я бы услышала это.
– Следовательно, этот выход можно исключить. Значит, дама, несомненно, ушла тем же путем, каким пришла. Я понял так, что другой коридор ведет только в спальню профессора. Оттуда нет выхода?
– Нет, сэр.
– Мы пойдем туда и познакомимся с профессором… Эге, Гопкинс! Это очень важно, право, очень важно. Коридор профессора тоже устлан кокосовыми циновками.
– Так что же, сэр?
– Разве вы не видите тут никакого отношения к делу? Ладно-ладно, я не настаиваю на этом. Я, несомненно, ошибаюсь. А между тем, мне кажется, что это наводит на некоторые мысли. Пойдемте со мной, вы представите меня.
Мы пошли по коридору, который был такой же длины, как коридор, ведущий в сад. В конце его было несколько ступенек, наверху которых была дверь. Наш проводник постучался и пропустил нас в спальню профессора.
Это была очень большая комната, стены которой была покрыты книгами в таком изобилии, что они падали с полок и лежали кучей в углах или были уложены на полу. Кровать стояла посреди комнаты, и в ней, обложенный подушками, лежал хозяин дома. Я редко видел столь замечательную физиономию. На нас смотрело худое орлиное лицо с пронзительными черными глазами, выглядывавшими из глубоких впадин, на которые нависли густые брови. Волосы и борода его были белы, и только последняя была курьезно покрыта желтизной вокруг рта. Среди массы белых волос блестел огонек папиросы, и воздух комнаты был пропитан зловонием от застаревшего табачного дыма. Когда старик протянул Холмсу руку, я заметил, что и она была желта от никотина.
– Вы курите, мистер Холмс? – спросил он, говоря прекрасным языком с курьезным, чуть-чуть жеманным акцентом. – Прошу вас взять папиросу… А вы, сэр? Могу рекомендовать их, так как я специально заказываю эти папиросы у Ионидеса в Александрии. Он присылает их мне по одной тысяче, и, к сожалению, я должен сказать, что мне приходится заботиться о новом запасе каждые две недели. Плохо, сэр, очень плохо, но старики пользуются столь незначительными удовольствиями. Табак и моя работа – вот все, что у меня осталось.
Холмс закурил папиросу и бросал короткие проницательные взгляды по комнате.
– Табак и моя работа… А теперь только табак! – воскликнул старик. – Увы. Какой роковой перерыв! Кто мог предвидеть такую ужасную катастрофу? Такой почтенный молодой человек! Уверяю вас, что после нескольких месяцев стажировки он стал великолепным помощником. Что вы думаете об этом деле, мистер Холмс? Я буду вам обязан, если вы прольете свет там, где все для нас так темно. На такого бедного книжного червя и инвалида, как я, такой удар способен подействовать парализующим образом. Я как будто утратил способность мыслить. Но вы человек действий, вы деловой человек. Это составляет часть ежедневной рутины вашей жизни. Вы можете сохранить свое равновесие перед лицом всякой случайности. Мы истинно счастливы, что имеем вас на своей стороне.
Холмс ходил взад и вперед по одной стороне комнаты, пока профессор говорил. Я заметил, что он курил с необыкновенной быстротой. Очевидно, он разделял с хозяином вкус к свежим александрийским папиросам.
– Да, сэр, это парализующий удар, – повторил старик. – Эта куча бумаг, там, на боковом столе, мой magnum opus. Это мой анализ документов, найденных в коптских монастырях Сирии и Египта, – труд, который затронет глубоко самое основание разоблаченной религии. При своем слабом здоровье не знаю, буду ли я когда-нибудь в состоянии закончить его теперь, когда у меня отняли моего помощника. Боже мой, мистер Холмс, вы еще более ярый курильщик, чем я.
Холмс улыбнулся.
– Я знаток, – сказал он, беря из ящика четвертую папироску и закуривая ее старым окурком. – Не стану тревожить вас, профессор Корам, дальнейшими расспросами, так как я узнал, что вы были в постели в момент совершения преступления и ничего не могли знать о нем. Мне хочется только спросить вас, что, вы думаете, хотел сказать бедный малый своими последними словами: «Профессор… это она»?
Профессор покачал головой.
– Сусанна – деревенская девушка, – ответил он, – а вы знаете, как невероятно глуп этот народ. Я полагаю, что бедный малый пробормотал в бреду несколько бессвязных слов, а она составила из них эту бессмысленную фразу.
– Понимаю. Вы сами ничем не можете объяснить эту трагедию?
– Возможно, что это несчастный случай; может быть (говорю это только шепотом между нами), это самоубийство. У молодых людей есть свои тайные горести… Может быть, какая-нибудь любовная история, которая была нам совершенно неизвестна. Это более вероятное предположение, чем убийство.
– А пенсне?
– О! Я только ученый, человек мечтаний. Я не умею объяснить того, что касается практической жизни. А все-таки нам известно, друг мой, что залоги любви принимают иногда странные формы. (Пожалуйста, возьмите еще папироску. Мне доставляет истинное удовольствие видеть, что вы так оценили их.) Веер, перчатка, пенсне, почем знать, какой предмет может быть унесен как залог любви, а затем лелеян, когда человек собирается покончить со своей жизнью. Этот господин говорит о следах на траве, но, в сущности, тут легко ошибиться. Что же касается ножа, то он легко мог отлететь от несчастного молодого человека при его падении. Возможно, что я говорю как ребенок, но мне кажется, что Виллугби Смит пошел навстречу своему року.
Холмс казался пораженным таким предположением и продолжал некоторое время шагать по комнате, углубившись в думы и истребляя папиросу за папиросой.
– Скажите мне, профессор Корам, – заговорил он, наконец, – что заключает в себе шкафчик в бюро?
– Ничего, что было бы полезно для вора. Семейные бумаги, письма от моей бедной жены, университетские дипломы, которыми почтили меня. Вот ключ. Можете сами посмотреть.
Холмс взял ключ и, осмотрев его, вернул старику.
– Нет, это вряд ли поможет мне, – сказал он. – Я предпочитаю спокойно пройтись по вашему саду и обдумать все дело. Есть кое-что, говорящее в пользу вашей теории о самоубийстве. Однако простите нас, профессор Корам, что мы ворвались к вам, но я обещаю, что мы не будем беспокоить вас до завтрака. В два часа мы вернемся и сообщим вам обо всем, что может случиться в этот промежуток времени.
Холмс был необыкновенно рассеян, и мы некоторое время молча ходили по садовой дорожке.
– Напали вы на какой-нибудь след? – спросил я его, наконец.
– Это зависит от папирос, которые я выкурил, – ответил он. – Возможно, что я совершенно ошибаюсь. Папиросы докажут мне это.
– Милый Холмс! – воскликнул я. – Ради самого неба, каким…
– Ладно-ладно, сами увидите. А если нет, так и не беда. Конечно, у нас все же остается оптик, к которому мы можем вернуться, но я всегда иду кратчайшим путем, если могу найти таковой. А, вот и милая миссис Маркер! Воспользуемся пятью минутами поучительного разговора с ней.
Я и раньше замечал, что Холмс, когда хотел, мог быть обходительным с женщинами и очень быстро входил в их доверие. Менее чем за пять минут он овладел расположением экономки и болтал с ней, как старый приятель.
– Да, мистер Холмс, это так, как вы говорите. Он ужасно курил. Весь день и всю ночь, сэр. Я видела эту комнату утром. Ну, сэр, вы бы подумали, что это лондонский туман. Бедный молодой мистер Смит был тоже курильщик, но не такой, как профессор. Его здоровье… Право, не знаю, лучше ли оно или хуже от курения.
– А ведь это убивает аппетит, – произнес Холмс.
– Право, ничего не знаю об этом, сэр.
– Полагаю, вряд ли профессор ест много?
– По-разному бывает.
– Держу пари, что он сегодня утром ничего не ел и не станет завтракать после всех тех папирос, которые он истребил.
– На этот раз вы ошиблись, сэр, так как он очень много ел сегодня. Я не помню, чтобы он когда-нибудь так много ел, да еще заказал котлеты к завтраку. Я сама удивляюсь, потому что с тех пор, как я вчера вошла в кабинет и увидела молодого мистера Смита распростертым на полу, я не могу смотреть на еду. Ну, да всякие люди бывают на свете, и наш профессор не лишился аппетита из-за этой ужасной истории…
Мы все утро провели в саду. Стэнлей Гопкинс отправился в ближайшую деревню, чтобы навести справки относительно слухов о странной женщине, которую дети видели на Чатамской дороге накануне утром. Что же касается моего друга, то его как будто покинула вся присущая ему энергия. Я никогда не видел, чтобы он вел дело так неохотно. Даже известие, принесенное Гопкинсом, что он нашел детей, и что они видели женщину, в точности отвечающую описанию Холмса и носящую очки или пенсне, не возбудило в нем никакого видимого интереса. Он стал более внимателен, когда Сусанна, прислуживавшая нам за завтраком, сообщила, что, как ей кажется, мистер Смит выходил вчера утром на прогулку, и что он вернулся только за полчаса до происшедшей трагедии. Я сам не видел, какое значение имеет этот инцидент, но ясно заметил, что Холмс положил его на весы общего плана, составившегося в его голове. Вдруг он вскочил со стула и, посмотрев на часы, сказал: