Пропавший футболист
Мы достаточно привыкли получать на Бейкер-стрит странные телеграммы. Я в особенности помню одну, полученную в мрачное февральское утро семь или восемь дет тому назад, поставившую Шерлока Холмса в тупик на добрые четверть часа.
Телеграмма была адресована ему и гласила:
«Прошу подождать меня. Страшное несчастье. Правое крыло без три четверти: необходим завтра. Овертон».
– Штемпель Странда, и отправлена в десять часов тридцать шесть минут, – сказал Холмс, несколько раз перечитывая телеграмму. – Мистер Овертон, посылая ее, был, очевидно, сильно возбужден, а потому непоследователен. Ну, да он сам будет здесь, пока я просмотрю «Таймс», и тогда мы все узнаем. Даже самая незначительная задача будет мне приятна в эти дни застоя.
Действительно, время было для нас очень тихое, и я научился побаиваться таких периодов бездействия, потому что по опыту знал, как опасно оставлять необыкновенно деятельный мозг моего товарища без материала для деятельности. В течение нескольких лет я постепенно избавлял Холмса от той мании к зелью, которая однажды угрожала нарушить его замечательную карьеру. Теперь я знал, что при обыкновенных условиях он больше не стремится к этому искусственному стимулу. Но мне было также известно и то, что враг не умер, а только спит, что сон у него чуткий, и что пробуждение его близко всякий раз, когда в периоды праздности аскетическое лицо Холмса, бывало, осунется, а его глубоко посаженные, непроницаемые глаза что-то замышляют. И вот я благословлял мистера Овертона, кто бы он ни был, так как его загадочное послание нарушило это опасное затишье, которое грозило моему другу большей гибелью, чем все штормы его бурной жизни.
Как мы и ожидали, вскоре вслед за телеграммой явился и пославший ее. Карточка Сервиля Овертона из Тринити-колледжа, Кембридж, известила о прибытии громадного молодого человека, шести пудов веса, с солидными костями и мускулами, который закрыл пролет двери своими широкими плечами и обращал то к одному из нас, то к другому свое красивое лицо, искаженное беспокойством.
– Мистер Шерлок Холмс?
Товарищ мой поклонился.
– Я ходил в Скотланд-Ярд, мистер Холмс. Я видел инспектора Стэнлея Гопкинса. Он посоветовал мне идти к вам. Он сказал, что мое дело больше подходит к вашей сфере деятельности, чем настоящей полиции.
– Пожалуйста, садитесь и расскажите, в чем дело?
– Это ужасно, мистер Холмс, положительно ужасно! Я удивляюсь, что волосы у меня не поседели. Годфрей Стаунтон… Вы, конечно, слышали о нем? Он стержень, на котором держится вся команда. Я бы скорее пожертвовал двумя другими, лишь бы иметь Годфрея на линии трех четвертей. Никто не может сравниться с ним ни в нападении, ни в отражении, ни в постепенном движении; затем у него голова, и он всех нас держит дружно вместе. Что мне делать? Вот что я вас спрашиваю, мистер Холмс. Есть у нас Мурхауз, первый резерв, но он тренирован на половинную дистанцию, он всегда пробивается прямо в середину, вместо того, чтобы держаться вне круга на линии прикосновения. Он, правда, очень хорош для удара на месте, но ведь у него нет рассудительности, и он не годен на короткое расстояние. Да что – Мартон и Джонсон – оксфордские игроки, и те лучше его. Стевенсон довольно быстрый, но он не мог сбить с двадцать пятой линии, а три четверти, который не может ни толкнуть, ни сбить, не достоин занять этого места. Нет, мистер Холмс, мы пропали, если вы не поможете мне найти Годфрея Стаунтона…
Мой друг выслушал с забавным удивлением эту длинную речь, которую молодой человек выпалил с необыкновенной силой и серьезностью, подчеркивая каждый пункт ударом загорелой руки по колену. Когда он замолчал, Холмс протянул руку и взял из своей коллекции книгу с литерой С. Впервые он напрасно рылся в этом руднике разнообразнейших сведений.
– Тут есть Артур Стаунтон, приобретающий известность молодой подделыватель, – сказал он. – Был еще Генри Стаунтон, которого я помог повесить, но Годфрей Стаунтон новое для меня имя.
Настала очередь нашему посетителю удивиться.
– Как, мистер Холмс?.. Я думал, что вы сведущий человек, – сказал он. – Значит, если вы никогда не слышали о Годфрее Стаунтоне, то полагаю, что вы не знаете и Сервиля Овертона?
Холмс добродушно покачал головой.
– Вот так штука! – воскликнул атлет. – Да ведь я был первым резервом Англии против Уэльса, в продолжение всего этого года я был капитаном команды университета. Но это ничего! Я не думал, чтобы в Англии могла быть хоть одна душа, которая бы не знала Годфрея Стаунтона, незаменимого игрока на три четверти, Кембридж, Блекхит и пять международных. Боже мой! Мистер Холмс, где вы жили?
Холмс рассмеялся над наивным удивлением молодого гиганта.
– Вы живете в ином мире, чем я, мистер Овертон, в более приятном и более здоровом. Моя деятельность пускает ветви во многие слои общества, но никогда, к счастью, она не касалась любительского спорта, что составляет лучшее и самое здоровое в Англии. Однако же ваш сегодняшний неожиданный визит показывает мне, что даже в этом мире свежего воздуха и честной игры есть для меня работа. Итак, дорогой сэр, прошу вас сесть и рассказать мне тихо и спокойно, что случилось, и чем я могу вам помочь.
Лицо молодого Овертона приняло удрученное выражение человека, более привыкшего пользоваться своими мускулами, чем мозгами. Но постепенно, с повторениями и неясностями, которые я могу исключить из его рассказа, он изложил нам свою странную историю.
– Вот как это было, мистер Холмс. Как я вам уже сказал, я капитан Рюгерской команды Кембриджского университета, а Годфрей Стаунтон – мой лучший игрок. Завтра мы играем с Оксфордом. Вчера мы все приехали и разместились в частной гостинице Бентлея. В десять часов я сделал обход и увидел, что все молодцы уже на насесте, потому что я верю в строгую тренировку и в достаточное количество сна для того, чтобы партия была хороша. Я поговорил немного с Годфреем. Он показался мне бледным и озабоченным. Я спросил его, что с ним. Он ответил, что все в порядке, что у него только чуть-чуть болит голова. Я пожелал ему спокойной ночи и ушел. Оказывается, что через полчаса, как говорил мне швейцар, какой-то грубый с виду человек с бородой пришел с запиской к Годфрею. Так как он еще не ложился, записку отнесли к нему в комнату. Годфрей прочел ее и упал на стул, точно его хватили обухом по голове. Швейцар так испугался, что хотел идти за мной, но Годфрей остановил его, выпил воды и собрался с духом. Затем он спустился вниз, сказал несколько слов человеку, ожидавшему в передней, и они вместе вышли. Швейцар видел, как они почти бежали по улице по направлению к Странду. Сегодня утром комната Годфрея была пуста, постель его не смята, и все вещи были в том порядке, в каком я видел их вчера вечером. Он в одно мгновение ушел с незнакомцем, и с тех пор мы ничего не слышали о нем. Я не думаю, чтобы он когда-нибудь вернулся. Годфрей был спортсменом до мозга костей, и он не прервал бы своей тренировки и не подвел бы своего капитана, если бы на то не было причины сильнее его. Нет, я чувствую, что он совсем ушел, и мы никогда больше не увидим его…
Шерлок Холмс выслушал с глубочайшим вниманием это необыкновенное повествование.
– Что вы предприняли? – спросил он.
– Я телеграфировал в Кембридж, чтобы узнать, не слышали ли там чего-нибудь о нем. Я получил ответ. Никто его не видел.
– А мог он вернуться в Кембридж?
– Да, есть ночной поезд, отходящий в четверть двенадцатого.
– Но, насколько вы могли удостовериться, он не поехал на нем?
– Нет, его не видели.
– Что вы затем сделали?
– Я телеграфировал лорду Маунт-Джемсу.
– Почему лорду Маунт-Джемсу?
– Годфрей сирота, а лорд Маунт-Джемс – его ближайший родственник, кажется, дядя.
– Да? Это бросает новый свет на дело. Лорд Маунт-Джемс один из богатейших людей в Англии.
– Так и я слышал от Годфрея.
– И ваш друг его близкий родственник?
– Да, он его наследник, а старику около восьмидесяти лет, и он болен подагрой. Говорят, что он может натирать билльярдный кий вместо мела своими суставами. Он ни разу в жизни не дал Годфрею ни одного шиллинга, потому что он сущий скряга. Но все равно его богатство по праву перейдет к нему.
– Получили вы ответ от лорда Маунт-Джемса?
– Нет.
– Какая причина могла заставить вашего друга отправиться к лорду Маунт-Джемсу?
– Что-то его заботило вчера вечером, и если это касалось денег, то возможно, что он обратился к своему ближайшему родственнику, у которого их так много. Хотя по всему, что я слышал, вряд ли ему удалось бы получить что-нибудь от него. Годфрей недолюбливал старика. Он бы не обратился к нему, если бы не крайность.
– Ну, мы скоро определим это. Если ваш друг пошел к своему родственнику, лорду Маунт-Джемсу, то как вы объясните посещение этого грубого с виду человека в такой поздний час и волнение, которое произвел его приход?
Сервиль Овертон сжал голову руками.
– Я ничем не могу объяснить этого, – сказал он.
– Ладно-ладно, у меня сегодня свободный день, и я буду рад заняться этим делом, – сказал Холмс. – Я настоятельно прошу вас сделать все ваши приготовления для матча, не упоминая об этом молодом человеке. Должно быть, как вы говорите, дело чрезвычайной важности заставило его так поступить. Пойдемте вместе в гостиницу и посмотрим, не в состоянии ли будет швейцар бросить новый свет на дело.
Шерлок Холмс был мастер в искусстве ободрить смиренного свидетеля, и очень скоро в уединении покинутой комнаты Годфрея Стаунтона он извлек из швейцара все, что тот мог сообщить. Ночной посетитель был не господин и не рабочий. Он просто был, как описал его швейцар, чем-то средним: человек лет пятидесяти, с седой бородой и бледным лицом, скромно одетый. Он сам казался взволнованным. Швейцар заметил, что у него дрожала рука, когда он протянул записку. Годфрей Стаунтон смял записку и сунул ее в карман. Он не пожал руки человеку в передней. Они обменялись несколькими фразами, из которых швейцар уловил одно только слово «время». Затем они поспешно вышли. Было ровно половина одиннадцатого на часах в передней.