Миттон служил у Лукаса три года, но Лукас, уезжая в Европу, никогда не брал его с собою. Иногда Лукас жил во Франции по три месяца, но Миттон всегда оставался в Лондоне и охранял квартиру на Годольфин-стрит.
Что касается экономки, то она в ночь убийства никакого шума не слышала. Если у хозяина был кто-нибудь, то, значит, его впустил сам хозяин. Вообще, насколько можно было судить по газетным отчетам, преступление в течение первых трех дней оставалось нераскрытым. Холмс, может быть, знал больше полиции, но он хранил свои знания.
Холмс сообщил мне, что инспектор Лестрейд, ведущий следствие, уведомляет его обо всех подробностях. Я понял из этого, что Холмс внимательно наблюдает за ходом дела.
На четвертый день в газетах появилась длинная телеграмма из Парижа, объяснявшая тайну.
«Парижская полиция сделала важное открытие – писала «Дейли Телеграф». – Это открытие приподнимает завесу, окутывавшую доселе трагическую судьбу мистера Эдуарда Лукаса, погибшего насильственной смертью в понедельник на Годольфин-стрит в Вестминстере. Наши читатели помнят, что покойный джентльмен был найден заколотым в своем кабинете, и что подозрение пало на слугу, которому, однако, удалось доказать свое алиби. Вчера в парижскую полицию явилась прислуга дамы, живущей на небольшой вилле на улице Аустерлиц, и заявила, что эта дама, известная под именем госпожи Анри-Фурнэ, сошла с ума. Медицинское исследование показало, что госпожа Анри-Фурнэ больна опасной формой мании. Эта особа во вторник вернулась из поездки в Лондон, и есть основания подозревать, что она замешана в деле в Вестминстере. Из сличения фотографических карточек выяснилось, что господин Анри-Фурнэ и мистер Эдуард Лукас – одно и то же лицо, и что покойный вел двойную жизнь – в Париже и Лондоне. Госпожа Фурнэ, по происхождению креолка, имеет крайне раздражительный характер и легко возбуждается. В прошлом она страдала припадками ревности, доводившей ее до неистовства. Предполагают, что в припадке ревности и совершено преступление, взволновавшее весь Лондон. До сих пор не выяснено, что делала госпожа Фурнэ в понедельник, но уже теперь известно, что женщина, очень похожая на нее, обращала на себя всеобщее внимание в этот день на станции Чэринг-Кросс. Было это во вторник утром, и публика с любопытством следила за эксцентричным поведением незнакомки. Можно предполагать, что, совершив преступление в припадке внезапного безумия, женщина устрашилась того, что она сделала, и сошла с ума. Теперь она совершенно не помнит того, что было, и даже забыла все свое прошлое. Врачи подают мало надежд на ее выздоровление. Есть также данные, что женщина, похожая на госпожу Фурнэ, стояла в понедельник вечером на Годольфин-стрит около квартиры мистера Эдуарда Лукаса».
Холмс завтракал, а я читал ему вслух эту телеграмму. Окончив чтение, я спросил:
– Что вы скажете по этому поводу, Холмс?
Холмс встал из-за стола и стал шагать взад и вперед по комнате.
– Дорогой Ватсон, – сказал он, – вы долготерпеливый человек. В течение этих трех дней я вам ничего не говорил. И знаете почему?.. Нечего было говорить. Эта парижская телеграмма тоже ничего не объясняет.
– Но дело об убийстве Лукаса выяснено окончательно.
– Это убийство – только эпизод, пустяковый эпизод в сравнении с нашей главной задачей. Ведь мы должны, Ватсон, найти письмо и спасти Европу от войны. За эти три дня случилось только одно важное событие, и оно заключается в том, что за эти три дня ровно ничего не случилось. Я получаю от правительства извещения почти ежечасно, из них видно, что повсюду в Европе тишь и гладь. Этого спокойствия не было бы, если бы письмо дошло по назначению. Спрашивается, где же это письмо? У кого оно? Почему его прячут? Эти вопросы бьют по моему мозгу точно молотки. Неужели же смерть Лукаса и исчезновение письма – только совпадение? Получил ли он это письмо? Если получил, то почему оно не нашлось в его бумагах? Неужели его унесла сумасшедшая? Но если так, то письмо находится в Париже, в ее доме, не так ли? Как я стану искать там это письмо? Ведь это же сразу возбудит подозрительность парижской полиции! Это такое дело, Ватсон, в котором закон не на нашей стороне. Все – против нас, и, однако, надо продолжать. Тут ведь приходится спасать целую страну. Если я доведу это дело до благополучного конца, то смогу считать свою карьеру блестяще законченной. Да, это будет мое последнее дело.
Вошла миссис Хадсон и подала Холмсу записку. Он прочитал ее и воскликнул:
– Вот так раз! Лестрейд нашел что-то интересное. Надевайте шляпу, Ватсон, мы отправимся в Вестминстер вместе.
Место, где произошло преступление, я увидал в первый раз. Это был высокий, грязный, с узкими окнами дом, построенный казенно и солидно. Типичный дом XVIII столетия. Из одного окна на нас глядела физиономия любезно улыбающегося бульдога. Это был Лестрейд. Дверь нам отворил высокого роста констебль, а Лестрейд нас радушно встретил в передней. Мы вошли в комнату, где было совершено преступление. Следов происшествия не оставалось теперь никаких, только на ковре виднелось безобразное неправильных очертаний пятно.
Ковер этот был не велик и покрывал только середину паркетного пола. Паркет был чудный, старинный и состоял из отполированных четырехугольников. Над камином висела очень красивая коллекция оружия. Отсюда-то и был взят кинжал, послуживший орудием преступления. Напротив окна стоял великолепный письменный стол. Вся обстановка – картины, ковры, обои – свидетельствовала об изящном вкусе, пожалуй, даже об изнеженности покойного владельца.
– Читали телеграмму из Парижа? – спросил Лестрейд.
Холмс утвердительно кивнул головой.
– Наши французские собратья попали в самую точку, – сказал Лестрейд. – Все именно так и произошло, как они говорят. Она позвонила, явилась неожиданно, а иначе он ее бы не впустил. Это был осторожный и малодоступный человек. Ну, вот он и впустил ее, нельзя же ведь человека на улице держать. Она ему объявила, что выследила его, наконец, стала упрекать. Ну, слово за слово, а затем она схватила кинжал – и готово дело. Положим, она его ухлопала не сразу. Все стулья оказались сбитыми в одну кучу, а один стул он держал за ножку, очевидно, отмахивался от нее. Да, мистер Холмс, теперь мне это дело до такой степени ясно, будто я сам здесь присутствовал и был свидетелем преступления.
Холмс поднял брови.
– Так зачем же вы послали за мной?
– О, это совсем другое дело. Пустячок, которым вы так интересуетесь. Ну, прямо вздор, безделица, можно сказать! К главному факту это никакого отношения не имеет.
– В чем же дело?
– Видите ли, после того, как было совершено преступление, все вещи в этой комнате сохранились в таком же порядке, в каком они были найдены. Тут ничего не трогали, все оставалось на своих местах. Дежурный полицейский оставался здесь и ночью, и днем. Тело похоронили сегодня утром, после того, как следствие было объявлено законченным. Мы и решили по этому случаю покопаться хорошенько в этой комнате. Видите ли вы этот ковер? Он не прибит к полу. Мы подняли этот ковер и нашли…
– Ну? И что же вы нашли?
Лицо у Холмса вдруг сделалось тревожным.
– Вы сто лет будете думать и не угадаете, что мы нашли, – сказал Лестрейд. – Видите ли, вот на ковре кровавое пятно. Крови ведь было очень много, и она должна просочиться насквозь. Не правда ли?
– Конечно.
– Ну, и как же вы удивитесь, если я вам скажу, что на полу под пятном пол совершенно чистый. Никаких следов крови там нет.
– Как это так пол чистый? Может ли это быть?
– Да, это верно, что этого быть не может, но факт остается фактом. Пол чистый.
Он приподнял кончик ковра, и мы увидели, что под пятном паркет был совершенно чист.
– И поглядите-ка, кромка ковра вся измазана. Следы крови должны были остаться на полу.
И, видя изумление Холмса, Лестрейд захихикал. Ему было приятно, что он удивил знаменитого криминалиста.
– Ну-с, а теперь я вам объясню этот феномен. На полу есть кровавое пятно, но совсем не под пятном на ковре. Взгляните-ка!
Он приподнял ковер с другой стороны и, действительно, на белом квадрате пола мы увидели большое красное пятно.
– Что вы на это скажете, мистер Холмс?
– Что же, это очень просто. Пятно на полу находилось под пятном на ковре, но потом ковер перевернули. Коврик невелик, и это очень легко сделать.
– Официальная полиция, мистер Холмс, не нуждается в таких объяснениях. Мы и сами знаем, что ковер был перевернут. Это ясно, ибо пятна на полу и ковре не совпадают. Я вот спрашиваю, кто поднимал ковер и зачем?
Холмс был сух и непроницаем, но для меня было ясно, что он с трудом сдерживает сильное волнение.
– Послушайте, Лестрейд, все ли время констебль дежурил в этой комнате? – спросил он.
– Да, он никуда не отлучался.
– Послушайтесь моего совета. Исследуйте это дело хорошенько, но только не допрашивайте констебля при нас. Если вы допросите его наедине, он скорее признается. Спросите его, как это он посмел пускать сюда посторонних и оставить их здесь без присмотра. Вы не спрашивайте его, признает ли он себя виновным, а говорите с ним так, как будто его виновность уже доказана. Скажите ему, что вы знаете о том, что в этой комнате кто-то побывал, прижмите его в угол. Скажите ему, что он может заслужить прощение только в том случае, если чистосердечно во всем покается. Делайте то, что я вам говорю.
– Клянусь святым Георгием, что я выдавлю из него все, что он знает! – воскликнул Лестрейд, бросился вон из комнаты, а через минуту из дальних комнат стали доноситься до нас звуки его громкого голоса.
– Живее, Ватсон, живее! – воскликнул Холмс в каком-то неистовстве.
В этом возгласе обнаружилась вся демоническая энергия этого человека – энергия, искусно скрытая видом рассеянной небрежности.
Он сорвал ковер и, став на колени, начал лихорадочно ощупывать квадраты пола. Один из квадратиков, когда он нажал его, отскочил вверх, как крышка шкатулки. Под ним оказалось небольшое углубление. Холмс запустил туда руку, а затем зарычал от злобы и обиды.