Холмс отправил короткую телеграмму, и все остальное время сидел, развалившись и надвинув шляпу на глаза, защищаясь от солнца. Кеб остановился у дома, похожего на тот, из которого мы только что уехали. Холмс попросил кебмена подождать. Как только он взялся за дверной молоток, дверь отворилась. На пороге появился серьезный молодой человек в черном, с блестящим цилиндром в руке.
– Дома ли мисс Кушинг? – спросил Холмс.
– Мисс Кушинг серьезно больна. У нее появились симптомы тяжелого заболевания мозга. Я, как ее врач, не могу взять на себя ответственность и впустить вас к ней. Зайдите дней через десять.
Сказав это, доктор надел перчатки, закрыл дверь и ушел.
– Ну, что ж, нельзя так нельзя, – бодро сказал Холмс.
– Она, верно, не смогла бы, а может, и не захотела ничего сказать вам.
– Мне и не нужно ничего говорить. Я хотел только посмотреть на нее. Впрочем, у меня итак есть все, что мне надо… Кебмен, отвезите нас в какую-нибудь приличную гостиницу, где можно позавтракать. А потом мы поедем к нашему другу Лестрейду в полицейский участок.
Мы отлично позавтракали. За столом Холмс говорил только о скрипках и с большим одушевлением рассказал, как он купил у одного еврея-старьевщика на Тоттенхем-Корт-роуд за пятьдесят пять шиллингов скрипку Страдивариуса, которая стоила не менее пятисот гиней. От скрипок он перешел к Паганини, и почти час мы просидели за бутылкой кларета, пока он рассказывал одну за другой истории об этом необыкновенном человеке.
Было далеко за полдень, жаркий блеск солнца уже сменился приятным мягким светом, когда мы приехали в полицейский участок. Лестрейд ждал нас.
– Вам телеграмма, мистер Холмс, – сказал он.
– А, это ответ! – Он распечатал ее, пробежал глазами и сунул в карман. – Все в порядке!
– Вы что-нибудь выяснили?
– Я выяснил все!
– Что? – Лестрейд посмотрел на него с изумлением. – Вы шутите?
– Никогда в жизни не был так серьезен. Совершено ужасное преступление, и теперь, мне кажется, я раскрыл все его детали.
– И кто же преступник?
Холмс написал несколько слов на обороте своей визитной карточки и отдал ее Лестрейду.
– Вот кто это, – сказал он. – Произвести арест можно будет только завтра вечером. Я прошу вас не упоминать обо мне в связи с этим делом, ибо я хочу, чтобы мое имя называли, только когда разгадка преступления представляет известную трудность. Идемте, Ватсон.
Мы зашагали к станции, а Лестрейд так и остался стоять, с восхищением глядя на карточку, которую подал ему Холмс.
– В этом деле, – сказал Шерлок Холмс, когда мы, закурив сигары, сидели вечером в нашей квартире на Бейкер-стрит, – так же, как и в расследованиях, которые вы озаглавили в своих записках «Этюд в багровых тонах» и «Знак четырех», нам пришлось рассуждать в обратном порядке, идя от следствий к причинам. Я послал Лестрейду записку с просьбой сообщить нам недостающие подробности, которые он узнает, только когда арестует преступника. Мы можем об этом не беспокоиться. Несмотря на то что он глуп, хватка у него, как у бульдога, когда он знает, что должен делать. Эта хватка и дала ему возможность сделать карьеру в Скотланд-Ярде.
– Значит, вам еще не все ясно? – спросил я.
– Ясно почти все. Я знаю, кто совершил это ужасное преступление. Правда, одна из жертв мне еще неизвестна. Вы уже пришли к какому-то выводу, Ватсон?
– Очевидно, вы подозреваете этого Джима Браунера, стюарда с ливерпульского парохода?
– Ну, это больше, чем подозрение.
– И все же я не вижу ничего, кроме весьма неопределенных указаний.
– Наоборот, по-моему, ничего не может быть яснее. Давайте еще раз пройдемся по нашему расследованию. У нас было огромное преимущество: как вы помните, мы подошли к делу совершенно непредвзято. Заранее мы не строили никакой теории. Мы просто отправились наблюдать и делать выводы. И что же мы увидели? Весьма почтенную женщину, у которой, судя по всему, нет никаких тайн, и фотографическую карточку, из которой мы узнали, что у нее есть две младшие сестры. Тогда же у меня возникла мысль, что посылка могла предназначаться не мисс Сьюзен Кушинг, а другой сестре. Но я решил, что еще успею подтвердить или опровергнуть эту мысль. Затем, как вы помните, мы прошли в сад и увидели необыкновенное содержимое желтой коробки. Такой веревкой, как была на коробке, обыкновенно шьют паруса, и в нашем расследовании сразу же потянуло морем. Я увидел, что она завязана морским узлом, что посылка отправлена из порта, и что в мужском ухе сделан прокол для серьги, а это часто бывает у моряков, и мне стало совершенно ясно, что всех участников этой трагедии надо искать на кораблях и у моря.
Я обнаружил, что посылка адресована мисс С. Кушинг. Старшая сестра была бы, разумеется, просто мисс Кушинг, но с буквы «С» могло начинаться имя и другой сестры. В подобном случае мы бы вынуждены были начать расследование заново, с другого конца. Чтобы выяснить это, я вернулся в дом. Я уже собирался сообщить мисс Кушинг, что произошла ошибка, как вдруг – вы, вероятно, помните это – я умолк. Дело в том, что я заметил нечто удивительное, что значительно сужало поле нашего расследования.
Как медик, вы знаете, Ватсон, что нет другой такой разнообразной части человеческого тела, как ухо. Каждое ухо чрезвычайно индивидуально и отличается от всех остальных. В «Антропологическом журнале» за прошлый год вы можете найти две мои статейки на эту тему. Поэтому я посмотрел на уши в посылке глазами специалиста и отметил их анатомические особенности. Вообразите мое удивление, когда, взглянув на мисс Кушинг, я понял, что ее ухо в точности повторяет женское ухо в коробке. О случайном совпадении не может быть и речи. Здесь была такая же немного укороченная ушная раковина, с таким же изгибом в верхней части и с той же формой внутреннего хряща. По всем признакам, это было точно такое же ухо.
Конечно, я сразу же понял огромную важность этого открытия. Ясно, что жертва находилась в кровном и, по-видимому, очень близком родстве с мисс Кушинг. Я заговорил с ней о семье, и вы помните, что она сразу сообщила нам ценнейшие подробности.
Во-первых, имя ее сестры Сара, и адрес ее до недавнего времени был тот же самый, так что понятно, как произошла ошибка, и кому могла предназначаться посылка. Затем мы узнали о стюарде, женатом на младшей сестре, и выяснили, что какое-то время он был дружен с мисс Сарой, и та даже переехала в Ливерпуль, чтобы жить поближе к Браунерам, однако позднее они поссорились. После этой ссоры все сношения между ними прервались на несколько месяцев, и если бы Браунер решил отправить посылку мисс Саре, то, конечно, послал бы ее по старому адресу.
Дело начало проясняться. Мы узнали о существовании этого стюарда – неуравновешенного, импульсивного человека (помните, он бросил хорошее место, чтобы надолго не расставаться с женой), и к тому же пьянчужки. У нас были основания полагать, что его жена убита, и что тогда же был убит какой-то мужчина – возможно, моряк. Мы сразу же подумали, что мотивом преступления является ревность. Но почему доказательство совершенного преступления должна была получить Сара Кушинг? Может быть, потому, что во время проживания в Ливерпуле она сыграла какую-то роль в событиях, закончившихся трагедией. Мы знаем, что пароходы этой линии заходят в Белфаст, Дублин и Уотерфорд. Итак, если этих людей убил Браунер, и если он сразу же сел на свой пароход «Майский день», тогда Белфаст первый порт, откуда он мог отправить свою страшную посылку.
Но, возможно, было и другое решение, и, хотя я считал его маловероятным, я решил уточнить, прежде чем расследовать дело дальше. Ведь могло оказаться, что какой-то неудачливый влюбленный убил мистера и миссис Браунер, и мужское ухо принадлежит мужу. Против этой версии было много серьезных возражений, но все же она не была невозможной. Поэтому я послал телеграмму Элгару, моему приятелю из ливерпульской полиции, и попросил его узнать, дома ли миссис Браунер и отплыл ли мистер Браунер на «Майском дне». А потом мы с вами направились к мисс Саре Кушинг.
Прежде всего, мне любопытно было посмотреть, повторяется ли у нее семейное ухо. Кроме того, она могла сообщить нам важные сведения, но я не слишком надеялся на то, что она это сделает. Она наверняка знала о том, что произошло, ведь об этом шумит весь Кройдон. И только она могла понять, кому предназначается посылка. Если бы она хотела помочь правосудию, она уже обратилась бы в полицию. Во всяком случае, мы обязаны были встретиться с ней, и мы попытались. Мы узнали, что известие о получении посылки (а ее болезнь началась именно с этого момента) произвело на нее такое впечатление, что она слегла. Так окончательно выяснилось, что она все поняла, но не менее ясно стало и то, что нам придется подождать, пока она сможет нам чем-либо помочь.
Но целиком мы не зависели от помощи мисс Сары. Ответы уже лежали в полицейском участке, куда Элгар послал их по моей просьбе. Все было весьма убедительно. Дом стоял запертый уже три дня, и соседи считали, что миссис Браунер уехала к родственникам. В пароходном агентстве нам сообщили, что мистер Браунер отплыл на «Майском дне», который, по моим расчетам, должен появиться в Лондоне завтра вечером. Когда он прибудет, его встретит глуповатый, но хваткий Лестрейд, и думаю, мы узнаем все недостающие подробности.
Шерлок Холмс оказался прав. Через два дня он получил толстый пакет, в котором была короткая записка от Лестрейда и напечатанный на машинке отчет на нескольких страницах большого формата.
– Лестрейд его взял, – сказал Холмс, поглядев на меня. – Вам, наверное, будет интересно послушать, что он пишет.
«Дорогой мистер Холмс!
Согласно плану, выработанному нами с целью проверки наших предположений (это «нами» великолепно, не правда ли, Ватсон?), я отправился вчера в шесть часов вечера в Альберт-док и поднялся на борт «Майского дня», курсирующего на линии Ливерпуль – Дублин – Лондон. Наведя справки, я узнал, что стюард по имени Джеймс Браунер находится на борту, и что во время рейса он вел себя так странно, что капитан вынужден был отстранить его от его обязанностей. Сойдя вниз в каюту, где находится его койка, я увидел его сидящим на сундуке. Он раскачивался из стороны в сторону, обхватив голову руками. Это высокий крепкий мужчина, бритый, очень смуглый (он немного похож на Олдриджа, который помогал нам в деле с мнимой прачечной). Когда он узнал, для чего я здесь, он вскочил, и я уже хотел свистнуть в свисток и позвать двух человек из речной полиции, стоящих за дверью. Но он вдруг обессилел и без сопротивления дал надеть на себя наручники. Мы отправили его в участок и забрали его сундук, в надежде обнаружить в нем какие-нибудь вещественные доказательства; но, кроме большого ножа, какой есть у каждого моряка, мы не нашли ничего, что вознаградило бы наши старания. Однако выяснилось, что доказательства никакие не нужны, потому что, приведенный в участок к инспектору, он пожелал сделать заявление, которое наш стенографист и записал. Мы напечатали три экземпляра. Один я посылаю Вам. Дело оказалось, как я и думал, очень простым, но я благодарен Вам за то, что Вы помогли мне его расследовать.