Уже через пять минут мы мчались в кебе по Бейкер-стрит. Когда мы подъезжали к парламенту, Биг-Бен показывал без двадцати пяти минут восемь, а на углу Брикстон-роуд стрелка вообще подошла к цифре восемь! Однако мы оказались не единственными опоздавшими. В восемь часов десять минут кебмен осадил взмыленную лошадь возле крыльца, у которого все еще стоял, видимо, опоздавший катафалк, а из двери трое рабочих выносили гроб. Холмс кинулся вперед и преградил им путь.
– Стойте! – закричал он, упершись рукой в грудь одного из носильщиков. – Немедленно занесите гроб обратно в дом!
– Какого дьявола вам здесь нужно?! Сейчас же предъявите ваш ордер! – взревел из холла багровый от злости Питерс.
– Ордер подписан, и пока его не доставят сюда, гроб останется в доме!
Властный голос и грозный вид Холмса произвел на людей впечатление. Питерс незаметно юркнул в какую-то дверь, а рабочие понесли гроб обратно.
– Скорей, Ватсон! Мы не должны терять время! Вот отвертка! – возбужденно командовал Холмс. – Вы тоже берите отвертки, – обратился он к рабочим. – Если через минуту крышка будет сорвана, получите соверен, друзья. Никаких вопросов! Быстрей, быстрей! Так, хорошо! Выкручивайте последний шуруп. Теперь все вместе – взяли! Еще чуть-чуть… Ну, наконец-то!
Мы с трудом сорвали крышку, и в тот же миг почувствовали резкий, тяжелый запах хлороформа. Там, где находилась голова покойницы, лежал толстый слой ваты, пропитанной наркотиком. Холмс сбросил ее, и нам открылось прекрасное тонкое лицо еще довольно молодой женщины, которой на вид было не больше сорока лет. Холмс обхватил ее за плечи и посадил.
– Она жива, Ватсон? Неужели мы опоздали?! – в отчаянии вскричал он. – Неужели все кончено?!
В течение получаса мне казалось, что все действительно кончено, все наши усилия напрасны, а недостаток воздуха и ядовитые пары хлороформа задушили последнюю искру жизни. Мы впрыскивали ей эфир, делали искусственное дыхание и вообще все то, что предписывает в подобных случаях современная медицина. И вдруг – о, чудо! – веки ее слабо дрогнули, а поднесенное к губам зеркало засвидетельствовало, что жизнь возвращалась!
У крыльца остановился кеб. Приподняв штору, Холмс выглянул из окна.
– Прибыл Лестрейд с ордером, – сказал он. – Только негодяи уже ускользнули… А вот, – продолжал он, прислушиваясь к быстрым шагам по коридору, – явившийся с ним человек, несомненно, поможет леди Фрэнсис больше, чем мы. Здравствуйте, мистер Грин! Чем быстрее мы увезем отсюда леди Фрэнсис, тем лучше. А похороны пусть идут своим чередом, только теперь эта бедная старушка, которая все еще лежит на дне гроба, совершит свой последний путь в одиночестве.
– Мой дорогой Ватсон, – говорил мне в тот вечер Холмс, – если вы захотите включить этот эпизод в свою хронику, приведите его, как пример того, что даже самый трезвый ум может поразить временное затмение. Ни один смертный не застрахован от подобных промахов, но уважения достоин тот, кто способен вовремя понять и исправить эти промахи. Мне кажется, я вправе отнести себя к их числу. Всю ночь мне не давала покоя мысль, что я упускаю какую-то деталь, которой не придал первоначально должного значения, что-то не совсем обычное, какое-то слово или действие… И только перед самым рассветом я вспомнил – ответ жены гробовщика! Она сказала: «Ведь работа выполнялась по особому заказу, вот и произошла задержка». Ведь это она говорила о гробе, который делали по особому заказу. И мы видели, что у него особые размеры. Но зачем? Какая в этом необходимость? И тогда я как будто снова увидел высокие стенки гроба и на самом дне его маленькую жалкую фигурку старушки. Зачем для такого маленького трупа заказали такой большой гроб? И тут я понял: да чтобы в нем хватило места еще для одного покойника! И обоих похоронят по одному свидетельству. Все это я должен был понять сразу же, как только увидел этот гроб, но я как будто ослеп! В восемь часов леди Фрэнсис в гробу положат на катафалк – и все будет кончено. Остается единственная надежда – задержать гроб, пока его не вынесли из дому. Предположение, что она еще жива, было почти нереальным, но именно оно и спасло ее. Насколько мне известно, эти мошенники никогда не совершали убийства. Я чувствовал, что и сейчас они не решатся на него. Они похоронят леди Фрэнсис и не оставят никаких улик, по которым можно было бы установить истинную причину ее смерти. И даже если впоследствии будет проведена эксгумация, у них все-таки будет шанс уйти от ответственности. Я надеялся, что именно этими соображениями они руководствовались. Ну, а что было дальше, вы знаете, и видели тот страшный чердак, где негодяи держали бедняжку. Сегодня утром они ворвались к ней, усыпили хлороформом, отнесли вниз и уложили в гроб. А сверху на голову положили пропитанную хлороформом вату, чтобы она не проснулась, и завинтили крышку. Гениальный план! Ничего подобного не только в своей практике, но и вообще в истории преступлений я еще не встречал. Если нашим приятелям – экс-миссионеру и его супруге – удалось ускользнуть от Лестрейда, мы еще не раз услышим о новых, совершенных ими виртуозных преступлениях.
Нога дьявола
Запечатлевая время от времени кое-какие любопытные случаи и интересные воспоминания, касающиеся моей долгой и тесной дружбы с мистером Шерлоком Холмсом, я постоянно сталкиваюсь с трудностями из-за его отвращения к газетной шумихе. Его мрачный и саркастичный дух всегда чурался всеобщей хвалы, и после успешного завершения дела его особенно забавляло предоставить разоблачение преступника какому-нибудь официальному блюстителю закона и с насмешливой улыбкой следить за восторженными поздравлениями не по тому адресу.
Именно эта позиция моего друга, а вовсе не отсутствие интересного материала, вынуждала меня в последние годы предлагать вниманию публики лишь самую скудную часть моих воспоминаний. Мое участие в некоторых его приключениях было привилегией, обязывавшей меня к сдержанности и тактичности.
И потому я был крайне удивлен, получив в прошлый четверг телеграмму от Холмса следующего содержания: «Почему бы не рассказать им про «Корнуэльский ужас», самое странное из моих дел?»
Я понятия не имею, какой спазм памяти обратил его мысли к этому делу, и какой каприз заставил его пожелать, чтобы я о нем поведал. Но до того, как может прийти новая, теперь запрещающая телеграмма, я спешу отыскать заметки, которые обеспечат точность деталей этого дела, чтобы незамедлительно предложить моим читателям рассказ о нем.
Весной 1897 года железный организм Холмса словно бы надломился из-за непрерывной напряженной работы, забиравшей все его силы, а также, возможно, из-за некоторых уступок кое-каким его слабостям. В марте того года доктор Мур Эйгар с Гарвей-стрит, о чьем драматичном знакомстве с Холмсом я, быть может, расскажу в другой раз, категорически потребовал, чтобы знаменитый частный детектив, отложив свои розыски, обрек себя на полный покой и отдых, если он хочет избежать окончательного нервного расстройства. Состояние своего здоровья никогда Холмса не заботило, так как умственная деятельность была для него абсолютной, однако под угрозой навсегда лишиться работоспособности он согласился полностью переменить обстановку. Вот почему в начале весны того года мы оказались в маленьком коттедже вблизи бухты Полди на самой оконечности Корнуэльского полуострова.
Это необычное место удивительно отвечало гнетущей мрачности моего пациента. Из окон нашего беленого домика наверху заросшего травой мыса открывался вид на весь зловещий полукруг Маунтс-Бэй, в старину смертельной ловушки для парусных судов, обрамленной черными обрывами над рифами в кипящих бурунах, где нашло свой конец несчетное количество моряков. При северном ветре бухта выглядит маняще тихой и укрытой, завлекая гонимый бурей кораблик свернуть в нее для отдыха и защиты.
И тут – перемена направления ветра, ураган с юго-запада, сорванный якорь, подветренный берег, и последний бой в клокочущей пене бурунов. Опытный моряк обходит далеко стороной это гиблое место.
Со стороны суши окрестности выглядели не менее угрюмо, чем море. Это край вересковых холмов, пустынный, бурых оттенков, и лишь редкие колокольни кое-где указывают местоположение патриархальных деревушек. Повсюду верески хранят следы давно исчезнувшего племени, которое кануло в небытие, оставив в качестве единственной своей летописи странные каменные сооружения, прихотливые насыпи, укрывающие пепел мертвецов, и еще любопытнейшие земляные валы, наводящие на мысль о доисторических неурядицах. Магическая таинственность этих мест, зловещие отголоски забытых народов дразнили воображение моего друга, и большую часть времени он проводил в одиноких прогулках по верескам, предаваясь размышлениям. Древний корнуэльский язык также занимал его внимание, и, помню, он пришел к выводу, что язык этот родственен халдейскому и был, по сути, заимствован у финикийских торговцев, приплывавших сюда за оловом. Он выписал из библиотек ряд филологических книг и занялся развитием этой идеи. Вдруг, к моему огорчению и к его нескрываемому восторгу, мы даже в этом приюте грез оказались втянутыми в решение проблемы более острой, более интригующей и, несомненно, куда более таинственной, чем любая из тех, что понудили нас покинуть Лондон. Наша простая жизнь и мирный здоровый распорядок дня были беспощадно нарушены, мы оказались ввергнуты в самую гущу череды событий, которые взбудоражили не только Корнуэлл, но и всю Западную Англию. Многие мои читатели, быть может, сохранили воспоминания о том, что тогда называли «Корнуэльским ужасом», хотя сведения, публиковавшиеся лондонской прессой, оставляли желать много лучшего. Теперь, тринадцать лет спустя, я сообщу публике истинные подробности этого невообразимого дела.
Я уже упомянул, что высившиеся там и сям колокольни указывали местоположение деревень, разбросанных в этой части Корнуэлла. Ближайшей из них была Треданник-Уоллес, где коттеджи двухсот ее обитателей лепились вокруг древней замшелой церкви. Приходской священник мистер Раундхэй был чем-то вроде археолога-любителя, и по этой причине Холмс свел с ним знакомство. Он был человеком в годах, дородным, благодушным и обладал большим запасом местного фольклора. Мистер Раундхэй пригласил нас на чай, и так мы познакомились еще и с мистером Мортимером Три