– Вы это насчет «добросовестности в игре» и прочее? – Фон Борк вздохнул, как будто сам он много натерпелся от требовательности в этом отношении англичан.
– Я говорю о странностях британцев, о свойственных им предрассудках и условностях. Со мной, например, однажды вышел случай выше… Я могу говорить о своих промахах, так как вы знаете мою работу, знаете и мои удачи. Это было еще в первый мой приезд. Меня пригласили провести воскресенье на даче у одного из министров. Разговоры там велись удивительно нескромные.
Фон Борк кивнул головой.
– Я знаю. Я, ведь, тоже был там.
– Да-да, конечно. Ну, я, понятно, послал «краткое изложение» в Берлин. К несчастию, наш добрый канцлер на этот счет немножко неуклюж; он обмолвился замечанием, из которого стало ясно, что он все знает. Понятно, заподозрили меня. Вы не можете себе представить, как мне это повредило. Смею вас уверить, на этот раз наши британские хозяева выказали себя далеко не покладистыми хозяевами. Мне два года пришлось расхлебывать эту кашу… Вот вы, очень кстати выдумавший прикинуться спортсменом…
– Я вовсе не прикидываюсь. Поза – это всегда искусственно. А я рожден спортсменом. Мне это доставляет удовольствие.
– Тем лучше, оттого это и выходит у вас естественно. Вы вместе с ними ездите на яхте, охотитесь, играете в лото и в гольф, и во всех играх не уступите любому здешнему. Ваша четверка взяла приз на Олимпийских играх. Мне даже говорили, будто вы боксируете с молодыми офицерами. А в результате, никто не принимает вас всерьез. Находят, что вы «славный товарищ», «для немца, право, добрый малый», мастер и поволочиться, и покутить. Словом, молодец на все руки. А, между тем, из вашего тихого загородного домика идет в Англию всяческая смута, и славный малый, беспечный спортсмен – в действительности, самый ловкий тайный агент в Европе. Вы гений, дорогой фон Борк, вы прямо гений.
– Вы льстите мне, барон. Но, разумеется, я вправе сказать, что четыре года моей работы здесь не прошли бесследно. Я вам никогда не показывал моего маленького музея. Хотите войти в комнаты?
Дверь кабинета открывалась прямо на террасу. Фон Борк толкнул ее, прошел вперед, пропустил грозную фигуру гостя, затворил за ним дверь и тщательно задернул тяжелую занавесь на венецианском окне. Только приняв все эти меры предосторожности, он повернул к гостю свое загорелое лицо с орлиным профилем.
– Часть бумаг я отправил с женою в Флюшинг. Остальные придется, разумеется, отдать под защиту посольства.
– Все это мы уже устроили. Вы уже числитесь в списках личного состава посольства. Так что вашего багажа осматривать не станут. Но, может быть, нам и не придется уезжать. Англия ведь может и предоставить Францию ее судьбе. Нам известно, что формального договора между ними нет.
– А Бельгия?
– И Бельгию тоже.
Фон Борк покачал головой.
– Не представляю себе, могла бы это сделать Англия. Во-первых, тут есть уговор. Во-вторых, это был бы такой позор, от которого бы Англия вовеки не оправилась.
– Зато избегла бы войны.
– А честь?
– Ну, дорогой мой, мы живем в утилитарный век. А честь – понятие, заимствованное у средневековья. Притом Англия не готова к войне. Это непостижимо, но даже когда мы установили специальный военный налог в 50 миллионов – казалось бы, это так ясно говорило о наших намерениях, как если б мы публиковали о них на первой странице «Таймса», – но даже это не смутило англичан, не пробудило их от спячки. Правда, иной раз кто-нибудь задаст вопрос. Мое дело найти ответ. Кое-где подметишь раздражение. Мое дело – ослабить его и смягчить. Но смею вас уверить, что никаких существенных приготовлений не сделано: не запасено ни снарядов, ни станков для изготовления снарядов… Ну, словом, ничего. Как же может при таких условиях Англия начать войну, особенно теперь, когда мы заварили такую чертову кашу в Ирландии, подняли суфражисток, которые, как фурии, бьют стекла?.. Вообще, когда у нее и дома полны руки хлопот?
– Она должна думать о своем будущем.
– Это другое дело. Насчет будущего у нас планы вполне определенные, и ваша информация, милейший фон Борк, очень и очень пригодится нам. Джон Булль пусть выбирает сам: сегодня или завтра. Если он предпочтет сегодня, мы готовы. Если – завтра, мы еще лучше подготовимся. Мне думается, что для него выгоднее было бы драться вместе с союзниками, чем без них, но это – его дело. Эта неделя решит его судьбу. Однако, оставим отвлеченные соображения и перейдем к реальной политике. Вы хотели показать мне бумаги.
Он уселся в кресло, так, что свет падал прямо на его лысину, и, попыхивая сигарой, следил за каждым движением своего собеседника.
Комната была большая, с дубовыми панелями; дальний угол был отгорожен от остальной комнаты тяжелой занавесью. Когда фон Борк отдернул занавесь, обнаружился большой железный шкаф, окованный медью.
Фон Борк снял с цепочки у часов маленький ключик и, проделав какие-то сложные манипуляции, отпер тяжелую железную дверцу.
– Смотрите! – сказал он, отстраняясь и указывая рукой внутрь шкафа.
Свет лампы ярко освещал внутренность шкафа, и секретарь посольства с захватывающим интересом разглядывал туго набитые бумагами отделения. На каждой ячейке была наклеена этикетка; одно за другим читал заглавия: «Переправы», «Береговая защита», «Аэропланы», «Ирландия», «Египет», «Ламанш»…
– Великолепно, – сказал секретарь. И, отложив сигару, мягко зааплодировал пухлыми ладонями.
– Все это за четыре года, барон. Не так уж плохо для кутилы и спортсмена. Но лучшей жемчужины здесь еще нет – только оправа для нее готова. Он указал на ячейку, над которой значилось: «Сигнализация во флоте».
– Но, ведь, тут у вас уж собрано порядочно бумаг.
– Это все старый хлам. Адмиралтейство, должно быть, пронюхало что-нибудь, и все шифры изменены. Это был для меня большой удар, барон, – единственный раз за все время мне так не повезло. Но, благодаря моей чековой книжке и милейшему Ольтамонту, сегодня вечером моя коллекция будет пополнена.
Барон посмотрел на часы и недовольно проворчал:
– Жалко, но больше я здесь оставаться не могу. Время горячее – каждый из нас должен быть на посту. А я надеялся принести от вас добрую весточку. Ольтамонт не назначил вам часа?
Фон Борк показал ему телеграмму:
«Буду вечером непременно, привезу новые аккумуляторы».
– Аккумуляторы? Что это значит?
– Видите ли, Ольтамонт фигурирует в качестве эксперта по части двигателей, а у меня полный гараж автомобилей. Мы условились называть каждую вещь по имени ее отдельной части. Радиатор – это у него значит броненосец, масленка – крейсер и т. д. Аккумуляторы – значит морские сигналы.
– Из Портсмута, полдень, – говорил секретарь, приглядываясь к телеграмме. – Кстати, сколько вы ему платите?
– За это дело единовременно пятьсот фунтов. Конечно, он получает и жалование.
– Жадный какой, мерзавец! Без таких предателей, нам, разумеется, не обойтись, но, все-таки, мне жалко тратить на них столько денег.
– А мне для Ольтамонта ничего не жалко. Он удивительный работник. Ему только хорошо надо платить, а уж товар он поставляет добросовестно, по его собственному выражению. И, притом же, он не предатель. Уверяю вас, самый завзятый немецкий юнкер меньше ненавидит Англию, чем этот ирландец из Америки.
– Ах, он ирландец из Америки?
– Стоит с ним поговорить две минуты, чтобы не сомневаться в этом. Я иной раз с трудом разбираю его слова. Он, как будто, объявил беспощадную войну не только английскому королю, но и английскому языку… Да что вы так торопитесь? Он может быть здесь каждую минуту.
– Нет, к сожалению, я и так чересчур уж засиделся. Ну, так мы ждем вас завтра, пожалуйста, пораньше. Когда сигнальная книжка будет у вас в руках, вы можете поставить: «Finis» и подвести итог своей работе в Англии… Что это? Токайское?
Он указал на пузатую пылью покрытую бутылку, стоявшую на подносе рядом с двумя стаканами.
– Может быть, выпьете стаканчик на дорогу?
– Нет, спасибо. Однако, тут у вас пиры!
– Ольтамонт знаток в винах, и ему очень полюбилось мое токайское. Он, вообще, малый с причудами, и в мелочах приходится к нему подлаживаться. Для моих замыслов он, безусловно, мне необходим, волей-неволей я должен считаться с ним.
Гость и хозяин снова вышли на террасу, под которой пыхтел большой мотор.
– Это, должно быть, Гарвич виден? – спросил барон, натягивая свой дорожный плащ. – Как тихо, мирно все кругом! Через неделю здесь будет уже не так тихо, и огни будут поярче. Да и на небесах будет не так уж мирно, если наш добрый Цеппелин сдержит свои обещания… Кстати, кто это?
Внизу, под ними, только одно окно было освещено. На подоконнике стояла лампа, а у окна сидела в кресле старушка в деревенском чепце, с морщинистым добрым лицом. На коленях у нее лежало вязанье. По временам она отрывалась от работы и гладила кошку, сидевшую на скамеечке возле нее.
– Это Марта – единственная служанка, которую я себе оставил.
Секретарь усмехнулся.
– Настоящее воплощение Британии! Поглощена собой, уселась поуютнее и дремлет. Итак, au revoir, фон Борк.
Он послал прощальный привет рукой, сел в автомобиль, и во мраке задрожали удалявшиеся огоньки фонарей. Секретарь лежал на мягких подушках своего роскошного лимузина, думал о готовившейся европейской трагедии и даже не заметил, что, огибая угол, его автомобиль едва не наехал на маленький двухместный форд, ехавший навстречу.
Когда свет фонарей погас вдали, фон Борк, не торопясь, вернулся в свою комнату. Проходя мимо террасы, он заметил, что старуха экономка убрала с окна лампу и, очевидно, пошла спать. Для него новы были эта тишина и тьма в огромном доме, откуда вчера только уехала его семья. А семья у фон Борка была большая. Это лучше, что близкие его уже в безопасности. Он один здесь, и никто ему не помешает. Ведь, у него еще много работы… Он начал убирать свой стол и жечь бумаги, пока красивое лицо его не раскраснелось от огня в камине. Затем вытащил из-под стола кожаный чемодан и аккуратно, тщательно принялся укладывать в него драгоценное содержимое шкафа. Но, едва он приступил к этой работе, как чуткий слух его уловил звук приближающегося автомобиля. Фон Борк радостно свистнул, спрятал чемодан, запер шкаф, и вышел снова на террасу. Как раз вовремя, чтоб увидать, что у ворот остановился небольшой автомобиль. Из него выпрыгнул пассажир и быстрыми шагами направился к нему; шофер же, плотный пожилой мужчина с седыми усами, уселся внутри, как человек, знающий, что ему придется долго ждать.