– Значит, теперь они уже не нужны?
– На вашем месте я бы не сказал этого, Ватсон. По крайней мере, теперь мы можем знать, что там известно, что нет. Изрядная часть этих документов добыта мною, и вы понимаете, что большой достоверностью они не отличаются. Поглядел бы, как это немецкий крейсер пройдет через минные заграждения в проливе по карте, составленной мною. Но погодите, Ватсон, – он взял старого друга за плечи, – дайте посмотреть на вас при свете. Постарели вы?.. Да нет, все тот же славный малый. И румяный…
– Я сегодня помолодел на двадцать лет, Холмс, когда получил вашу телеграмму с просьбой выехать вам навстречу в Гарвич на автомобиле. Да и вы, Холмс, почти не изменились, только эта козлиная бородка – она совсем вам не идет.
– Это одна из жертв, которые я принес новой родине, Ватсон, – сказал с улыбкой Холмс, дернув себя за козлиную бороденку. – Завтра от нее не останется и следа. Я сниму бороду, несколько изменю костюм, и снова стану таким, каким я был до этого американского превращения.
– Но, Холмс, ведь вы удалились на покой. Мы слышали здесь, что вы живете, как отшельник, посвятив себя всецело пчелам и своим книгам где-то в глуши, на юге.
– Так оно и было. И вот вам плод моих досугов, magnus opus моих последних лет. – Он взял со стола голубую книжечку и вслух прочел заглавие: – «Практическое руководство к разведению пчел и некоторые наблюдения над отсаживанием матки». Это я сам и сочинил, результат моих трудовых дней и ночей раздумья. Ведь я изучал пчел, как прежде изучал преступников, следил за ними с таким же неослабным вниманием и могу сказать: хорошо их знаю.
– Но как же вышло, что вы снова взялись за работу?
– Я сам этому удивляюсь. От министра иностранных дел я бы еще как-нибудь отговорился, но когда под моим скромным кровом появился сам премьер… Дело в том, Ватсон, что с этим вот, который лежит на диване, полиции справиться было не под силу. Он ловкий человек. Все видели, что тут кто-то мутит, а кто – невозможно было дознаться. Заподозрили одного, другого агента, арестовывали их, но видно было, что тут суть не в них, что за ними стоит кто-то другой, посерьезней. И его надо было вывести на чистую воду. Ну, и пришлось мне самому взяться за дело… На это у меня, Ватсон, ушло почти два года. Пришлось ехать в Чикаго, оттуда в Буффало, примкнуть к ирландскому тайному обществу, там выдвинуться, устроить беспорядки в Скибберине, обратить на себя внимание полиции и вместе с тем одного из агентов фон Брока, который отрекомендовал меня, как самого подходящего человека… Вы понимаете, какое это было сложное дело… Ну, потом я сумел войти к нему в доверие, что не помешало мне очень ловко проваливать его затеи и сплавить на каторгу уже пятерых его агентов. Я все время следил за ними, Ватсон, и сажал их в тюрьму в последнюю минуту, когда у них уже все было готово… Что, сэр, надеюсь, вы не очень плохо себя чувствуете?
Последние слова были обращены к фон Броку, который уже успел очнуться и, растерянно озираясь, слушал рассказ Холмса. В ответ он разразился потоком площадной немецкой ругани и весь побагровел от гнева. Но Холмс, нимало не смущаясь, продолжал просматривать бумаги, длинными нервными пальцами развертывая документы, собранные его клиентом.
– А знаете, Ватсон, немецкий язык хоть и не музыкален, а очень выразителен, – заметил он, когда фон Брок умолк, окончательно, выбившись из сил.
Холмс присмотрелся к одному из чертежей.
– Это поможет мне засадить в клетку еще одну вредную птицу. Я и не знал, что милый мой работодатель такой, в сущности, жулик, хоть и давно следил за ним… Ох, мистер фон Брок, серьезный вам придется держать ответ.
Пленник с трудом приподнялся на локте и глядел на своего врага со смесью изумления и ненависти.
– Мы еще сведем счеты, Ольтамонт, – медленно прошипел он, – я вам этого до конца дней не забуду. Мы еще сведем счеты.
– Старая песня, – усмехнулся Холмс.
Фон Брок с отчаянием заметался на диване.
– И еще есть кое-какие неверные сведения, которые, конечно, в свое время будут проверены на практике. Но все-таки, мистер фон Брок, у вас есть одно качество, для немца очень ценное и редкое. Вы – спортсмен, и вы не обидитесь на меня за то, что я перехитрил вас после того, как вы одурачили многих. В конечном счете, оба мы добросовестно работали, каждый на благо своей родины. Что может быть естественнее? Притом же, – добавил Холмс почти ласково, коснувшись рукой плеча поверженного немца, – лучше быть побежденным мною, чем какой-нибудь мелкой сошкой… Ну, Ватсон, бумаги я все уложил. Если вы мне поможете перетащить нашего пленника, я думаю, мы можем ехать обратно в Лондон.
Не легкое дело было перетащить фон Брока; он был силен и упирался изо всех сил. Но, в конце концов, два друга все-таки довели его через сад до автомобиля и втиснули внутрь. А рядом поставили его чемодан с драгоценными документами.
– Надеюсь, вам сидеть удобно, насколько это возможно, когда связаны руки и ноги? – спросил Холмс. – Может быть, вы позволите мне вложить вам в рот сигару?
Но немец лишь сердито буркнул:
– Я полагаю, вам известно, мистер Шерлок Холмс, что, если ваше правительство не покарает вас за этот акт насилия, это может быть поводом к войне.
– А что скажет ваше правительство насчет вот этого? – Холмс постучал пальцем по чемодану.
– Вы частный человек. Вы не можете предъявить приказа о моем аресте. Все это совершенно незаконно и в высшей мере оскорбительно.
– Безусловно.
– Арестовать без всякого приказа германского подданного!..
– И сделать выемку его бумаг…
– Словом, вы сами понимаете, что и вы, и ваш сообщник поступаете незаконно. Стоит мне позвать на помощь, когда мы будем проезжать через деревню…
– Не советую вам этого делать. Англичане – мирный народ и терпеливый, но в данный момент они несколько возбуждены, поэтому испытывать их долготерпение не рекомендуется. Нет, мистер фон Брок, мы с вами тихо, мирно и без всяких скандалов поедем в Скотланд-Ярд, а оттуда вы можете дать знать обо всем случившемся вашему другу, барону фон Герлингу. Может быть, он сумеет так устроить, что вы уедете вместе с вашим посольством… А вам, Ватсон, все равно, нужно в Лондон, ведь вы возвращаетесь на военную службу. Выйдем на минутку – может быть, больше нам с вами и не придется уже беседовать так, по душе…
Два друга несколько минут ходили по террасе, беседуя о прошлых временах, в то время, как их пленник вертелся в автомобиле, напрасно силясь развязать веревки. Когда они вернулись, Холмс указал на залитое лунным светом море и задумчиво покачал головой.
– Ветер дует с востока, Ватсон.
– Едва ли, Холмс. По-моему, очень тепло.
– Ах, вы! Все тот же добрый старый Ватсон. Все меняется, только он один неизменен. А я вам говорю, скоро задует восточный ветер – и такой сильный, какого еще не бывало в Англии. Холодный ветер, Ватсон, и жестокий, и многих из нас он сметет с лица земли. И, все же, это Божий ветер, Ватсон, и, когда пройдет буря, засветит снова солнышко и озарит очищенную обновленную страну сильней и лучше прежнего. Ну, а теперь беритесь за руль, Ватсон, пора нам в путь. У меня тут есть чек в пятьсот фунтов, по которому надо бы получить пораньше, ибо выдавший его весьма способен дать знать в свой банк, чтобы по нему не выдавали.
Архив Шерлока ХолмсаРассказы
Архив Шерлока Холмса
Высокородный клиент
– Теперь это вреда не принесет, – был ответ мистера Шерлока Холмса, когда в десятый раз за столько же лет я попросил его разрешения представить публике следующий рассказ. Вот так я, наконец, получил его согласие сделать достоянием гласности дело, которое в некоторых отношениях было высшим моментом в карьере моего друга.
Мы оба, и Холмс, и я, питали слабость к турецким баням. И, когда в приятной истоме мы покуривали в сушильне, я находил его менее сдержанным и более человечным, чем где-нибудь еще. В верхнем этаже этого заведения на Нортумберленд-авеню есть укромный уголок, где рядом стоят две кушетки, и на них-то мы и лежали 3 сентября 1902 года, когда начинается мой рассказ. Я спросил его, не намечается ли что-либо, и в ответ он высвободил из окутывавших его простынь длинную худую нервную руку и вытащил конверт из внутреннего кармана своего висящего рядом пиджака.
– Возможно, это мелочная озабоченность самодовольного дурака, но, возможно, это вопрос жизни и смерти, – сказал он, отдавая мне письмо. – Я знаю не более того, что сообщается тут.
Письмо было послано из клуба «Карлтон» и датировано прошлым вечером. Вот что я прочел:
«Сэр Джеймс Деймери выражает свое уважение мистеру Шерлоку Холмсу и нанесет ему визит в 4.30 завтра. Сэр Джеймс позволит себе сказать, что дело, о котором он желает посоветоваться с мистером Холмсом, очень щекотливое, также крайне важное. Посему он уповает, что мистер Холмс приложит все усилия, чтобы эта встреча состоялась, и подтвердит это, протелефонировав в клуб Карлтон».
– Вряд ли стоит говорить, что я подтвердил, – сказал Холмс, когда я вернул ему записку. – Вам что-нибудь известно про этого Деймери?
– Только, что эта фамилия давно стала присловьем в высшем свете.
– Ну, я могу сказать вам чуть больше. Он приобрел репутацию специалиста улаживать щекотливые дела, которым лучше не попадать в газеты. Вы, возможно, помните о его переговорах с сэром Джорджем Льюисом касательно дела о завещании Хэммерфорда. Он светский человек с природным дипломатическим талантом. А потому есть основания надеяться, что это не ложная тревога, и что он действительно нуждается в нашей помощи.
– Нашей?
– Ну, если вы будете так добры, Ватсон.
– Я буду польщен.
– Что же, вы знаете время – четыре тридцать. А до тех пор мы можем выкинуть это из головы.
В то время я жил в собственной квартире на Куин-Энн-стрит, но был на Бейкер-стрит даже раньше назначенного времени. Точно в указанную половину пятого доложили о полковнике сэре Джеймсе Деймери. Вряд ли есть необходимость его описывать, так как многие, без сомнения, помнят этого дородного грубоватого субъекта с душой нараспашку, это широкое бритое лицо, а главное – этот приятный мягкий голос. Его серые ирландские глаза светились откровенностью, а его подвижные улыбающиеся губы дышали теплым юмором. Глянцевый цилиндр, темный сюртук, словом, все до последних мелочей – от жемчужной булавки в черном атласном галстуке до бледно-зеленых гетр поверх лакированных штиблет – говорило о безупречной манере одеваться, которой он славился. В небольшой комнате этот крупный импозантный аристократ стал неоспоримым центром.