– Все в порядке. Я позабочусь, чтобы он видел меня с самой худшей моей стороны.
– Что-нибудь еще?
– Скажите Шинуэллу Джонсону, чтобы он хорошенько припрятал девушку. Эти красавчики теперь займутся ею. Они, конечно, знают, что она помогала мне. Раз уж они посмели напасть на меня, то маловероятно, что они позабудут про нее. Медлить нельзя. Займитесь этим сегодня же вечером.
– Отправлюсь сейчас же. Еще что-нибудь?
– Положите мою трубку на тумбочку. И туфлю с табаком. Отлично! Приходите каждое утро, и мы будем планировать нашу кампанию.
В этот вечер я договорился с Джонсоном, что он поселит мисс Уинтер в каком-нибудь тихом предместье и проследит, чтобы она никуда не выходила, пока опасность не минует.
На протяжении шести дней публика оставалась под впечатлением, что Холмс пребывает на пороге смерти. Сообщения о его состоянии были крайне мрачными, и газетные заметки выглядели более чем зловещими. Мои постоянные визиты убеждали меня, что все обстоит далеко не так плохо. Его крепкий организм и целеустремленная воля творили чудеса. Он поправлялся стремительно, и порой я подозревал, что на самом деле он чувствует себя гораздо лучше, чем показывает даже мне. В его характере была особая секретность, которая содействовала множеству драматических эффектов, но даже его ближайшего друга заставляла гадать, каковы его планы на самом деле. Он доводил до крайности аксиому, что опасность не угрожает только тому, чьих замыслов не знает никто, кроме него самого. Я был самым близким ему человеком, и все же я всегда сознавал недоговоренность между нами.
На седьмой день швы были сняты, что не помешало вечерним газетам известить о серьезном воспалении. В тот же вечер в газетах появилось сообщение, которое я должен был тут же доставить моему другу, больному или выздоровевшему. Сообщалось, что среди пассажиров парохода «Руритания» судоходной компании «Кунард», отплывающим из Ливерпуля в пятницу, числится барон Адельберт Грюнер. Ему необходимо было завершить важную финансовую операцию в Штатах до его приближающейся свадьбы с мисс Вайлет де Мервилль, единственной дочерью… И так далее.
Холмс выслушал эту новость с холодной сосредоточенностью на бледном лице, которая сказала мне, что это для него удар.
– В пятницу! – вскричал он. – Всего три полных дня. Думаю, негодяй хочет обезопаситься. Но это ему не удастся, Ватсон! Нет, черт побери, не удастся! А теперь, Ватсон, я хочу, чтобы вы кое-что для меня сделали.
– Я в вашем распоряжении, Холмс. Для того я тут.
– В таком случае посвятите ближайшие двадцать четыре часа напряженному изучению китайского фарфора.
Он не предложил никаких объяснений, а я их не попросил. Долгий опыт научил меня мудрости беспрекословного послушания. Но, покинув его комнату и шагая по Бейкер-стрит, я ломал голову, каким образом выполнить столь странное распоряжение. Наконец я отправился в Лондонскую библиотеку на Сент-Джеймс-сквер, обратился за помощью к моему другу Ломаксу, библиотекарю, и вернулся домой с увесистым томом под мышкой.
Говорят, будто адвокат, который готовит дело с таким тщанием, что в понедельник способен успешно допрашивать свидетеля-специалиста, успевает забыть все волей-неволей приобретенные знания к субботе. Бесспорно, мне бы не хотелось сейчас рекомендовать себя как специалиста по фарфору. Однако весь этот вечер, и всю ночь с кратким перерывом для отдыха, и все следующее утро я всасывал сведения и запоминал имена и названия. Так я узнал о клеймах великих художников-декораторов, о тайне циклических дат, о клеймах Хун-ву и красавицах Юн-ло, письменах Тан-йин и блеске примитивного периода Сун и Юань. Я был заряжен всей этой информацией, когда пришел к Холмсу на следующий вечер. Он уже встал с постели (хотя вы ни за что не догадались бы об этом, исходя из газетных сообщений) и сидел, подпирая рукой плотно забинтованную голову, в глубине своего любимого кресла.
– Но, Холмс, – сказал я, – если верить газетам, вы при смерти.
– Именно это впечатление, – ответил он, – я и хотел создать. А теперь, Ватсон, вы свои уроки выучили?
– По крайней мере, попытался.
– Отлично. Вы способны поддержать умный разговор на эту тему?
– Думаю, что да.
– В таком случае передайте мне вон ту коробочку с каминной полки.
Он открыл крышку и достал маленький предмет, тщательно завернутый в тонкий восточный шелк. Шелк он снял, и я увидел хрупкое блюдечко самого чудесного синего цвета.
– С ним надо обходиться очень бережно, Ватсон. Это подлинный тончайший фарфор эпохи династии Мин. В «Кристи» никогда не выставлялось на аукцион образчика лучше. Полный сервиз стоил бы несметной суммы, хотя сомнительно, что где-либо найдется полный сервиз, если не считать императорского дворца в Пекине. Настоящий знаток сойдет с ума при одном взгляде на него.
– Что я должен с ним сделать?
Холмс вручил мне визитную карточку, на которой было напечатано: «Доктор Хилл Бартон, 369, Хаф-Мун-стрит».
– Это, Ватсон, ваше имя на сегодняшний вечер. Вы нанесете визит барону Грюнеру. Я кое-что знаю о его привычках, и в половине восьмого он, вероятно, ничем занят не будет. Письмо заранее известит его о вашем визите и о том, что с вами будет предмет из абсолютно уникального сервиза эпохи Мин. Вам лучше представиться врачом, поскольку эту роль вы можете играть без притворства. Вы коллекционер, вы узнали про этот сервиз. Вы слышали про интерес барона к китайскому фарфору, и вы не прочь расстаться с ним за подобающую цену.
– Какую именно цену?
– Отличный вопрос, Ватсон. Вы, безусловно, сильно споткнетесь, если не будете знать цены собственного товара. Блюдечко привез мне сэр Джеймс. Оно, насколько я понимаю, из коллекции нашего клиента. Вы не преувеличите, если скажете, что ему едва ли найдется равное в мире.
– Может быть, мне предложить, чтобы его оценил эксперт?
– Превосходно, Ватсон! Вы сегодня просто блистаете. Эксперт «Кристи» или «Сотсби». Ваша деликатность мешает вам назначить цену самому.
– Но что, если он меня не примет?
– Нет-нет, он вас примет. Он страдает манией коллекционирования в самой острой форме, и особенно это касается фарфора, признанным знатоком которого он является. Садитесь, Ватсон, и я продиктую вам ваше письмо. Ответа не потребуется. Вы просто сообщите, что придете и почему.
Это был восхитительный документ – короткий, вежливый и щекочущий любопытство коллекционера. Письмо было отправлено с посыльным. В тот же вечер с бесценным блюдечком в руке и визитной карточкой доктора Хилла Бартона в кармане я отправился навстречу моему собственному приключению.
Прекрасный дом и сад указывали, что барон Грюнер, как и сказал сэр Джеймс, человек весьма богатый. Длинная подъездная аллея, обсаженная по обеим сторонам лавровыми кустами, выводила на широкое, усыпанное гравием квадратное пространство, украшенное статуями. Дом был построен южноафриканским золотопромышленником в дни великого бума, и длинное низкое здание с башенками по углам, хотя и было архитектурным кошмаром, выглядело внушительно благодаря своим размерам и солидности постройки. Дворецкий, который мог бы украсить скамью епископов в Палате лордов, впустил меня и передал заботам облаченного в плюш лакея, который проводил меня к барону.
Он стоял перед большим стеклянным шкафом, помещенным между окнами, содержавшим часть его китайской коллекции. Дверцы шкафа были открыты. Когда я вошел, барон обернулся, держа в руке коричневую вазочку.
– Прошу, садитесь, доктор, – сказал он. – Я разглядывал свои сокровища и прикидывал, в состоянии ли я их пополнить. Этот маленький образчик времен Тан, датируемый семнадцатым веком, возможно, вас заинтересует. Уверен, вы никогда не видели более изящной работы или более чудесной глазури. Минское блюдечко, которое вы упомянули, у вас с собой?
Я бережно распаковал блюдечко и вручил ему. Он сел за письменный стол, пододвинул лампу и начал рассматривать блюдечко. Желтый свет озарял и черты его лица, так что я мог не спеша их изучить.
Он, бесспорно, был поразительно красивым мужчиной. Красота его славилась по всей Европе вполне заслуженно. Роста он, правда, был среднего, но прекрасно сложен и грациозен. Лицо смуглое, почти восточное, с большими темными томными глазами, бесспорно способными неотразимо чаровать женщин. Волосы и усы цвета воронова крыла, причем усы короткие, с тщательно закрученными кончиками. Черты лица – правильные и приятные, если не считать прямой линии узких губ рта. Если мне когда-либо доводилось увидеть рот убийцы, то я видел его теперь перед собой: жестокий, неумолимый разрез над подбородком, крепко сжатый, свирепый и ужасный. Ему не следовало отделять губы от усиков, ведь рот этот был сигналом об опасности, которым его снабдила природа в предостережение его жертвам. Его голос ласкал слух, а манеры были безупречными. По его виду я дал бы ему немногим больше тридцати, хотя впоследствии выяснилось, что ему было сорок два года.
– Замечательно, поистине замечательно, – сказал он, наконец. – И вы говорите, что у вас их шесть в наборе? Меня, однако, озадачивает, что я ничего не слышал о столь великолепных образчиках. В Англии мне известно только одно такое, а оно никак не может быть выставлено на продажу. Будет ли нетактичным, доктор Хилл Бартон, если я спрошу, откуда оно у вас?
– А это так уж важно? – спросил я с самым беззаботным видом, какой только сумел себе придать. – Вы видите, что оно подлинное, а что до цены, я удовлетворюсь оценкой эксперта.
– Такая таинственность! – сказал он, и на миг в его темных глазах вспыхнуло подозрение. – Имея дело со столь ценными предметами, естественно, хочешь знать о покупке все. Оно, бесспорно, подлинное, в этом у меня никаких сомнений нет. Но предположим… Я обязан принять во внимание любую возможность. Предположим, потом выяснится, что у вас не было права его продавать?
– Я гарантирую вам, что ничего подобного случиться не может.
– В таком случае возникает вопрос: чего стоит ваша гарантия?