– Да, конечно. Простите, дорогой друг. Ну, а сейчас он у вас с собой?
Небольшой, короткоствольный и потому очень удобный для ношения в заднем кармане брюк, но при этом абсолютно надежный револьвер был и сейчас при мне.
Холмс взвесил его на ладони.
– Увесистый предмет, что и говорить, – заметил он.
– Солидное изделие.
Тут Холмс вынул барабан и высыпал патроны, на минуту призадумался, а затем весело улыбнулся и сказал:
– Похоже, Ватсон, что именно ваш револьвер поможет нам разгадать эту загадку.
– Полно, Холмс, что за шутки!
– Все вполне серьезно, дорогой друг. Вскоре мы с вами проведем так называемый следственный эксперимент. Я надеюсь, что он все поставит на свои места. Впрочем, это зависит от поведения вашего револьвера. Пять патронов вставим на место, а один для нашего эксперимента лишний. Вот он сразу и потяжелел. Прекрасно – так мы довольно точно воспроизведем обстоятельства гибели миссис Гибсон.
Как ни ломал я голову, но не догадался, что он имеет в виду. Сам он молчал, погруженный в раздумье. Приехав, наконец, на станцию Хэмпшир, мы наняли какой-то разваливающийся от старости экипаж, и через четверть часа он остановился у дома сержанта Ковентри.
– Вы говорите, вы нашли ключ к разгадке, мистер Холмс? – спросил наш знакомец. – Но каким образом?
– Сначала посмотрим, как поведет себя вот этот револьвер доктора Ватсона, – ответил Холмс. – От этого очень многое зависит. А пока, сержант, раздобудьте шпагат, метров десять.
Моток шпагата мы купили в сельской лавке.
– Этого вполне достаточно, – заметил Холмс. – Теперь вперед. Думаю, что перед нами будет разыгран последний акт трагедии.
Солнце потихоньку катилось вниз, и в его мягком свете поросшие вереском хэмпширские холмы сияли сочными красками осени. Сержант Ковентри плелся рядом с нами, всем своим видом демонстрируя недоверие не только к идее, но и к умственным способностям моего друга. Чем ближе мы были к нашей цели, тем труднее было Холмсу скрывать под напускным спокойствием обуревавшее его волнение.
– Еще бы, – сказал он, когда я дал ему понять, что вижу его состояние, – вы ведь свидетель моей первоначальной ошибки, Ватсон. Обычно я интуитивно чувствую подобные штуки, а на этот раз чутье меня подвело. Эта идея осенила меня во время свидания в тюрьме, и тогда я был готов считать предположение фактом. Но что поделаешь с собственным умом, который не может успокоиться и подсовывает новые объяснения, а они могут навести и на ложный след. Однако, Ватсон, попробуем, игра стоит свеч.
Еще на ходу Холмс закрепил конец шпагата на рукоятке револьвера.
Когда мы пришли к мосту, он необычайно тщательно с помощью сержанта Ковентри уточнил место, где лежала миссис Гибсон. Другим концом шпагата он обвязал подобранный тут же камень и перекинул веревку через парапет так, что камень висел над водой. Потом, держа в руке револьвер, привязанный к другому концу веревки, он ступил на роковое место и крикнул: «Внимание!», поднес револьвер к виску, а потом разжал пальцы.
Не удерживаемый более натянутой веревкой камень увлек вырвавшийся из руки Холмса пистолет, и тот, стукнувшись сначала о парапет, перелетел через него и исчез в воде. Не прошло и мгновения, как Холмс уже обследовал, стоя на коленях, кладку парапета и тут же обнаружил то, что ожидал увидеть. Мы услышали его торжествующий крик:
– Теперь вы видите, как оно было на самом деле?! Ну, как демонстрация – достаточно убедительная? Я говорил вам, Ватсон, что вашему револьверу предстоит решить загадку?
Тут уже и мы с сержантом увидели на нижнем краю парапета второй скол, по форме и размеру совпадающий с первым. Холмс встал и сказал сержанту, который никак не мог опомниться:
– Уже темнеет. Нам придется переночевать в гостинице, а вам с утра следует пошарить стальной «кошкой» в этих камышах и извлечь оттуда два револьвера с веревками и камнями. Эта несчастная хотела не только свести счеты с жизнью, но и обвинить бедную девушку в убийстве. Мистеру Гибсону передайте, что я зайду к нему завтра, и мы займемся освобождением мисс Данбар.
А вот резюме, которое сделал Холмс, когда мы с ним вдвоем уже совсем поздним вечером курили у камина в сельской гостинице:
– В этом деле, Ватсон, я проявил себя далеко не лучшим образом. Если вы намерены включить его в свои записки, знайте, оно не принесет мне славы. Воображения не хватило, а ведь именно переплетение воображаемого с реальным составляет основу моего искусства. Мне следовало сразу ухватиться за ту нить, которую предоставлял нам скол на каменной кладке. Мне стыдно, что, имея такую нить, я не сразу пришел к правильному решению. И то сказать, эта несчастная все продумала и разыграла с редкостным коварством, так что разобраться в этой головоломке было нелегко. Я не помню, чтобы нам с вами в наших предыдущих делах приходилось сталкиваться с подобными последствиями патологической любви. Будь мисс Данбар связана с Гибсоном физическими узами или только духовными, она не могла стерпеть этого соперничества ни в том, ни в другом случае. К тому же эта чистая девушка была невольной свидетельницей грубостей и оскорблений, которыми осыпал ее муж, стремясь «излечить» ее от безумной к нему любви.
И вот приходит решение – покончить с собой. Потом она эту мысль развивает: заодно подстроить сопернице такую ловушку, что та будет жизни не рада.
Теперь мы можем по этапам проследить этот замысел во всем его коварстве. Очень хитро она выманивает у мисс Данбар записку, которая должна стать главной уликой. Но миссис Гибсон так заботилась, чтобы записка непременно была обнаружена, что допустила перебор. То обстоятельство, что она не выпускала ее даже в момент смерти, должно было насторожить меня с самого начала.
Вы видели, сколько оружия в этом доме. Но из всего этого она выбирает парные револьверы, один берет себе, а другой в первой половине дня подбрасывает мисс Данбар, предварительно избавившись от одного патрона. Если выстрелить утром в лесу, никто не обратит особого внимания. Вечером мисс Данбар отправляется в назначенное место. Она попадает под яростный залп угроз и проклятий и убегает. Когда она уже ничего не может слышать, миссис Гибсон выполняет последний пункт своего кошмарного плана. Смотрите, как встало на свое место каждое звено в этой цепи улик.
Конечно, найдутся, особенно среди пишущей братии, охотники спросить, почему сразу не прошлись драгой по дну озера. Но все эти умники, они умные на следующий день, а кроме того, поди-ка обыщи сплошь заросшее камышом озеро, не имея представления, что ты ищешь.
Ну вот, Ватсон. Мы с вами помогли двум незаурядным людям. Если в будущем они будут действовать сообща (а я думаю, это вполне возможно), то станет ясно, что и такой финансовый воротила, как Нейл Гибсон, может кое-чему научиться в той школе скорби и печали, где уроки дает сама жизнь.
Человек на четвереньках
Шерлок Холмс был всегда того мнения, что мне давно уже следовало опубликовать необыкновенные факты, связанные с именем профессора Пресбэри, хотя бы с целью рассеять все те темные слухи, которые лет двадцать тому назад волновали университет и даже докатились до ученых кругов Лондона. Однако, были некоторые обстоятельства, препятствовавшие этому до самого последнего времени, вследствие чего истинная история так и оставалась погребенной в недрах жестяного ящика, вместе с другими отчетами о приключениях моего друга.
Теперь мы, наконец, получили разрешение всесторонне осветить этот случай, являющийся одним из самых последних в практике Холмса перед его удалением от дел. Но даже и теперь приходится соблюдать некоторую осторожность и сдержанность в оглашении известных нам фактов во всеобщее сведение.
Это было в один из воскресных вечеров, в самом начале сентября 1902 года. Я получил характерную лаконичную записку от Холмса: «Приходите немедленно, если свободны, если нет – все равно приходите. Ш. Х.»
В последние дни наши взаимоотношения были очень своеобразны. У него был свой замкнутый круг привычек, одной из которых сделался и я, наравне с его скрипкой, с его старой трубкой, крепким табаком, алфавитными справочниками и другими, быть может, менее простительными привычками. Когда какое-нибудь дело требовало напряженной работы, и он нуждался в товарище, на которого можно было до известной степени положиться, моя роль была очевидна. Но и помимо этого он пользовался мною для других целей. Я был чем-то вроде точильного камня для его ума, я возбуждал его к деятельности. Он любил размышлять вслух в моем присутствии, и в таких случаях я должен сознаться, что многие его замечания отнюдь не предназначались для меня: с не меньшим успехом он мог бы обращаться с ними к своей собственной кровати. Тем не менее, в силу укоренившейся привычки, мои вопросы и реплики приносили ему известную пользу. Если я иногда раздражал его своей медлительностью и методичностью, то самое это раздражение разжигало в еще большей степени его пламенную восприимчивость и вдохновенную силу мысли. Такова была моя скромная роль в нашем содружестве.
Явившись в квартиру на Бейкер-стрит, я застал его развалившимся в кресле, с высоко поднятыми коленями и с неизменною трубкою во рту. Глубокие морщины на его лбу свидетельствовали о том, что он был занят разрешением какой-то трудной задачи.
Легким движением руки он указал мне на мое обычное место в моем старом кресле и затем в течение получаса не проявил больше ни одним знаком, что мое присутствие было ему заметно. Наконец, точно спохватившись, он сразу пробудился от своих грез и со своей обычной лукавой улыбкой приветствовал мое возвращение туда, где когда-то я был у себя дома.
– Простите мою рассеянность, дорогой Ватсон, – сказал он. – В течение этого дня я получил кое-какие интересные сведения, а они, в свою очередь, привели меня к некоторым соображениям более общего характера. Я имею серьезное намерение написать маленькую мо