– И оправдывает меня, – с измученной улыбкой сказал Мэрдок. – Я никого не осуждаю, но чувствую, что меня спасло от ареста только то, что я разделил участь своего друга.
– Нет, мистер Мэрдок, – сказал я. – Я уже напал на следы настоящего убийцы и спас бы вас от испытанных вами страданий, если бы вышел раньше из дому.
– Но как же вы узнали, мистер Холмс?
– Я очень люблю читать, и у меня удивительная память на мелочи. Я все раздумывал над словами «львиная грива». Я помнил, что где-то слышал нечто подобное. Как видите, слова «львиная грива» характеризуют ужасное морское чудовище. Я не сомневаюсь, что оно плыло в воде, когда Макферсон увидел его, и он только этими словами успел предупредить нас о том, что убило его.
– Так как я, во всяком случае, оправдан, – сказал Мэрдок, медленно вставая, – то я хочу дать вам некоторые пояснения, ибо знаю, по какому направлению велось следствие. Это правда, что я любил мисс Беллами, но с того дня, как она избрала Макферсона, моим желанием было помочь их счастью. Я довольствовался ролью посредника между ними. Я часто носил ей от него записки и поторопился сам сообщить ей о смерти Макферсона, чтобы другой не сделал это более грубо. Она не хотела вам говорить про наши отношения, боясь как-нибудь повредить мне. Теперь я должен с вашей помощью вернуться в «Коньки» и лечь в постель.
Стокхерст протянул ему руку.
– Простите меня, Мэрдок. Надеюсь, впредь мы лучше будем понимать друг друга.
Они вышли, дружески взявшись под руку. Инспектор остался со мной и молча смотрел на меня своими воловьими глазами.
– Я читал про вас, – воскликнул он, – но никогда не верил! Вы удивительный человек!
Я отрицательно покачал головой.
– Нет, инспектор, я был преступно медлителен в этом деле. Если бы труп нашли в воде, я бы скорее открыл истину. Меня смутило полотенце. Бедняга не мог и думать о вытирании, а я решил, что он не купался. Поэтому мне и не пришло в голову нападение какого-нибудь морского животного. Вот где была ошибка. Что ж, инспектор, я частенько смеялся над вами, полицейскими, а теперь волосатая медуза чуть не отомстила за вас.
Старый фабрикант красок
В это утро Шерлок Холмс был в меланхолическом и философском настроении. Его живой деятельной натуре была свойственна такая реакция.
– Видели вы его? – спросил он.
– Вы говорите про этого старика, который только что вышел от вас?
– Именно.
– Да, я встретил его у дверей.
– Что вы о нем подумали?
– Жалкое, ничтожное, разбитое существо!
– Вы правы, Ватсон. Жалкое и ничтожное. Но не все ли в жизни жалко и ничтожно? Не есть ли его история микрокосмос всего? Мы достигаем цели. Мы ловим успех. А что, в конце концов, остается в наших руках?. Тень. Или хуже тени – страдание.
– Он один из ваших клиентов?
– Да, мне кажется, что я могу его так назвать. Его прислали ко мне из Скотланд-Ярда. Точно так, как врачи посылают своих неизлечимых пациентов к шарлатанам. Они рассуждают, что больше ничего не могут сделать, и чтобы ни случилось, пациенту не может стать хуже.
– В чем же тут дело?
Холмс взял со стола весьма грязную визитную карточку.
– Джошуа Эмберлей. Он говорит, что был младшим компаньоном фирмы Брикфоль и Эмберлей, фабрикантов художественных материалов. Вы можете увидеть их имена на ящиках с красками. Он составил себе капитал, вышел из дела в возрасте шестидесяти одного года, купил в Льюишеме дом и поселился на покое после жизни, полной забот. Казалось, что будущее его достаточно обеспечено.
– Без сомнения.
Холмс взглянул на заметки, нацарапанные им на обратной стороне конверта.
– Он вышел из дела в 1896 году, Ватсон. В начале 1897 года он женился на женщине, которая была моложе его на двадцать лет. Если фотография не льстит, эта женщина была хороша собою. Обеспеченная жизнь, жена, свобода и досуг – казалось, перед ним лежала ровная дорога. И, несмотря на это, он, как вы сами видели, через два года превратился в разбитого и несчастнейшего человека, который когда-либо ползал под солнцем.
– Но что же случилось?
– Старая история, Ватсон. Коварный друг и легкомысленная жена. Оказывается, что у Эмберлея есть одна страсть в жизни – игра в шахматы. Недалеко от него в Льюшеме живет доктор, тоже шахматист. Я записал его имя: доктор Рей Эрнест. Доктор часто бывал в доме у Эмберлея, и миссис Эмберлей была естественной причиной этого. Вы, конечно, должны согласиться, что наш несчастный клиент не отличается внешней привлекательностью, каковы бы ни были его внутренние качества. Парочка бежала на прошлой неделе – и неизвестно куда. В довершение всего, вероломная супруга унесла в качестве личного багажа ящик с бумагами старика. Там хранилась большая часть его сбережений. Можем ли мы найти эту особу? Можем ли мы спасти деньги? Самая обыкновенная задача, судя по ее развитию, но задача жизни для Джошуа Эмберлея.
– Что же вы предпримете?
– Да, главный вопрос, мой дорогой Ватсон, именно в этом: что вы предпримете, если будете так добры и замените меня? Вы знаете, что я занят делом двух коптских патриархов и мне, действительно, некогда ехать в Льюишем. А следствие на месте имеет особенное значение. Старик очень настаивал, чтобы я поехал, но я ему объяснил мои затруднения. Он готов встретить моего представителя.
– Откровенно говоря, – ответил я, – не вижу, как я могу здесь пригодиться, но я готов сделать все, что в моих силах.
Таким-то образом и случилось, что летним днем я выехал в Льюишем, мало думая о том, что через неделю вся Англия будет обсуждать дело, в которое я вмешался.
Был уже поздний вечер, когда я вернулся на Бейкер-стрит и дал отчет о своей поездке. Холмс лежал в глубоком кресле, вытянув свою сухощавую фигуру, из его трубки медленно поднимались кольца крепкого табаку. Веки его лениво прикрывали глаза. Можно было подумать, что он дремлет. Но в недоуменных местах моего рассказа веки поднимались наполовину, и острые, как рапиры, серые глаза пронизывали меня пытливым взглядом.
– Дом мистера Джошуа Эмберлея называется «Тихая пристань», – рассказывал я. – Думаю, что этот человек заинтересовал бы вас. Он похож на обнищавшего патриция, опустившегося до общества людей низшего состояния. Вы знаете особенности этого местечка: монотонные улицы с кирпичными домами, скучные пригородные дороги. Как раз в центре – этот старый дом, маленький островок былой культуры и комфорта, окруженный высокой каменной оградой, заросшей мхом…
– Бросьте поэзию, Ватсон, – строго сказал Холмс. – Я представляю себе, что это была высокая кирпичная стена.
– Совершенно верно. Я не узнал бы, который из домов здесь «Тихая пристань», если бы не спросил зеваку, курившего на улице. Это был высокий человек с большими усами и военной выправкой. Он сделал в ответ на мой вопрос знак головой и окинул меня вопросительным взглядом. Я только позднее вспомнил этот взгляд.
Не успел я войти в ворота, как увидал мистера Эмберлея, шедшего мне навстречу. Я видел его сегодня утром только мимоходом, и он, конечно, произвел на меня впечатление странного человека. Но при ярком свете он показался мне еще уродливее.
– Я, конечно, изучал его внешность, но мне интересно было бы услышать о ваших впечатлениях, – сказал Холмс.
– Он показался мне человеком, в буквальном смысле пришибленным несчастьем. Спина его была так сгорблена, точно он нес большую тяжесть. Но он не так слаб, как это мне показалось с первого взгляда. У него грудь и плечи гиганта, хотя туловище его и переходит в паучьи ноги.
– Левый башмак сморщенный, правый – гладкий.
– Этого я не заметил.
– Да, вы бы не заметили. Я увидел, что у него искусственная нога. Но продолжайте.
– Мне бросились в глаза выбивавшиеся из-под его старой соломенной шляпы змеистые завитки поседевших волос, глубокие морщины на лице и выражение одновременно злобное и вопросительное.
– Очень хорошо, Ватсон. Что он сказал?
– Он начал излияниями о своем горе. Мы вместе пошли к дому, и я, конечно, внимательно разглядывал все вокруг. Я никогда не видел более небрежного хозяйства. Весь сад зарос сорной травой, производя впечатление полной заброшенности, когда растениям давали пробиваться более естественным, чем искусственным путем. Не знаю, как могла приличная женщина выносить такое положение вещей. У дома был в высшей степени неряшливый вид, и бедный старик, видимо, сознавал это. Он старался привести его в порядок, так как посреди зала стояло большое ведро с зеленой краской. Он ввел меня в свое пыльное святое святых, и мы долго беседовали. Старик, конечно, был разочарован, что приехали не вы сами. «Я не смел надеяться, – сказал он, – что такой ничтожный человек, как я, особенно после моих тяжелых финансовых потерь, заслужит полное внимание такого знаменитого человека, как мистер Шерлок Холмс».
Я уверил его, что финансовый вопрос и не возникал. «Нет, конечно, тут искусство ради искусства, – сказал он, – но даже с артистической точки зрения он мог бы найти в этом преступлении материал для изучения. А человеческая натура, доктор Ватсон, – это черная неблагодарность! Отказывал ли я когда-нибудь в ее просьбах? Лелеял кто-нибудь женщину, как я? А этот молодой человек – я относился к нему как к собственному сыну! Он был хозяином в моем доме. И вы видите, как они поступили со мной. Ах, доктор Ватсон, как ужасен, как ужасен мир»!
Это было темой его причитаний в течение часа или дольше. Он, как кажется, не подозревал ни о какой интриге. Они жили одни, и к ним только каждое утро являлась служанка, уходившая затем в шесть часов вечера. В этот самый вечер старый Эмберлей хотел доставить своей жене развлечение и взял два билета на балконе в Хеймаркетском театре. В последнюю минуту она сослалась на головную боль и отказалась идти. Он пошел один. Сомнения в этом факте как будто не могло быть, так как он показал мне неиспользованный билет, взятый им для жены.
– Это замечательно, весьма замечательно, – сказал Холмс. Его интерес к делу, казалось, возрастал. – Пожалуйста, продолжайте, Ватсон. Я нахожу ваш рассказ очень любопытным. Вы рассмотрели этот билет? Не заметили случайно номера?