– Вы запирали в эту ночь окна и ставни. Вы заперли все окна?
– Да.
– А утром все окна были закрыты?
– Да.
– У вашей горничной есть возлюбленный? Насколько я помню, вы говорили вашему дяде, что она выходила на свидание с ним,
– Да. Она могла слышать рассказ дяди о короне, когда прислуживала в гостиной.
– Понимаю. Вы хотите сказать, что она могла передать эти сведения своему возлюбленному, и потом они вдвоем составили план покражи.
– Ну, к чему все эти смутные гипотезы! – с нетерпением крикнул банкир. – Ведь я же сказал вам, что видел корону в руках Артура!
– Погодите немного, мистер Гольдер. Мы еще вернемся к этому вопросу. Итак, мисс Гольдер, вы, как я предполагаю, видели ее, когда она возвращалась домой в кухонную дверь?
– Да, когда я пошла посмотреть, заперта ли дверь, я видела, как она проскользнула в нее. В темноте я заметила тоже и мужчину.
– Вы знаете его?
– О, да. Это зеленщик, который носит нам провизию. Его зовут Фрэнсис Проспер.
– Он стоял налево, на дорожке, на таком расстоянии от двери, что не мог войти в дом? – спросил Холмс.
– Да.
– У него одна нога деревянная?
Тень испуга мелькнула в выразительных черных глазах молодой девушки.
– Да вы настоящий волшебник!.. – проговорила она. – Как вы это узнали?
Она улыбнулась, но эта улыбка не нашла себе ответа на тонком умном лице Холмса.
– Мне бы хотелось подняться теперь наверх, – сказал он, – а потом надо будет опять обойти кругом всего дома. Впрочем, сначала я осмотрю окна внизу.
Он быстро переходил от одного окна к другому и остановился у большого окна, из которого были видны конюшни. Холмс открыл его и тщательно осмотрел подоконник в увеличительное стекло.
– Теперь пойдем наверх, – наконец, проговорил он.
Кабинет банкира – маленькая комната, устланная серым ковром, с большим бюро и длинным зеркалом. Холмс подошел прямо к бюро и пристально оглядел замок.
– Каким ключом оно было отперто? – спросил он.
– Тем, о котором говорил мой сын, ключом от буфета в кладовой.
– Где он?
– Здесь на туалетном столе.
Шерлок Холмс взял ключ и отпер бюро.
– Замок открывается бесшумно, – сказал он. – Неудивительно, что вы не проснулись. Корона, вероятно, в этом футляре. Надо взглянуть на нее.
Он открыл футляр, вынул оттуда диадему и положил ее на стол. Это было редкое произведение ювелирного искусства, а таких чудных бериллов мне никогда не приходилось видеть. Один угол с тремя камнями был отломан.
– Ну, мистер Гольдер, – сказал Холмс, – вот с другой стороны совершенно такой же угол, как пропавший. Не попробуете ли сломать его?
Банкир в ужасе отшатнулся.
– Ни за что на свете! – сказал он.
– Тогда я попробую, – сказал Холмс и, пустив в дело всю свою силу, попробовал отломить угол, но безуспешно.
– Чувствую, что он подается немного, но, несмотря на то, что обладаю замечательной силой пальцев, я не в состоянии сломать его; тем менее это может делать человек обыкновенной силы. А как вы думаете, мистерр Годьдер, что бы случилось, если бы мне удалось отломить этот кусок? Нечто вроде выстрела. Могло ли это случиться в нескольких шагах от вашей постели, и вы бы ничего не слышали?
– Не знаю, что и думать. Все так туманно для меня.
– Может быть, постепенно и выяснится. А вы как думаете, мисс Гольдер?
– Сознаюсь, что разделяю недоумение дяди.
– У вашего сына, когда вы увидели его, не было на ногах ни сапог, ни туфель?
– Кроме брюк и сорочки на нем ничего не было.
– Благодарю вас. В этом деле счастье замечательно благоприятствует нам, и мы сами будем виноваты, если дело не выяснится. Если позволите, мистер Гольдер, я буду продолжать свои наблюдения вне дома.
Он ушел один, объяснив, что все лишние следы затруднят ему дело. Он вернулся через час с кучей снега на ногах. Лицо его носило все тоже непроницаемое выражение.
– Кажется, я видел все, что следует, мистер Гольдер, – сказал Холмс, – и потому отправлюсь домой, где могу быть полезнее для вас.
– А камни, мистер Холмс? Где они?
– Не могу сказать.
Банкир заломил в отчаянии руки.
– Значит, мне не видать их больше! – вскрикнул он. – А сын мой… Вы можете дать мне надежду?
– Мое мнение остается неизменным,
– Так скажите же, ради Бога, что за темное дело разыгралось вчера в моем доме?
– Если вы загляните ко мне завтра утром между девятью и десятью часами, я буду рад объяснить его, насколько могу. Ведь вы даете мне carte blanche, не правда ли? Вы желаете, чтобы я добыл обратно камни во чтобы то ни стало и даете мне неограниченный кредит?
– Я готов отдать все свое состояние, чтобы только получить их обратно.
– Отлично. Я займусь этим делом. Прощайте; очень возможно, что я загляну еще сюда до вечера.
Я видел, что мой друг уже составил себе определенное мнение насчет этого происшествия, хотя я даже смутно не мог себе представить, к каким выводам он пришел. Я несколько раз, в то время как мы ехали домой, пробовал выведать у него что-нибудь, но он всякий раз уклонялся от этого разговора, так что я бросил бесполезные попытки и молчал всю остальную дорогу. Еще не было трех часов, когда мы снова очутились в нашей квартире. Холмс поспешно прошел к себе в комнату и вскоре вышел оттуда в одежде самого обыкновенного бродяги. В оборванном пальто с поднятым воротником, в красном галстуке, в стоптанных сапогах, он казался типичным представителем этого класса людей.
– Кажется, ничего, – проговорил он, смотрясь в зеркало. – Очень бы мне хотелось, Ватсон, чтобы вы пошли со мною, но боюсь, что не следует этого делать. Может быть, я и попал на след, а может быть, все окажется вздором. Во всяком случае, я скоро узнаю это и через несколько часов вернусь домой.
Он отрезал кусок мяса, вложил его между двумя ломтиками хлеба и, сунув бутерброд в карман, вышел из комнаты.
Я только что кончил пить чай, как он вернулся, очевидно, в превосходнейшем настроении духа, с каким-то старым сапогом в руках. Он швырнул сапог в угол и налил себе чашку чая.
– Я зашел только мимоходом и сейчас уйду опять, – сказал он.
– Куда?
– О, в сторону Вест-Энда. Пожалуйста, не дожидайтесь меня. Я, может быть, приду поздно.
– Ну, как идут дела?
– Ничего. Нельзя пожаловаться. Я побывал в Стритхэме с тех пор, что мы не видались с вами, но не заходил в дом. Дело-то выходит славное, я ни за что не согласился бы упустить его. Однако нечего рассиживать тут и болтать; надо поскорее снять эти отвратительные лохмотья и принять свойственный мне приличный вид.
Я видел по всему, что он довольнее, чем можно было заключить по его словам, Глаза его горели, а на бледных щеках появился легкий румянец. Он быстро поднялся наверх, а через несколько минут я услышал, как входная дверь захлопнулась за ним.
Я ждал его до полуночи и, не дождавшись, ушел к себе в комнату. Случалось, что он пропадал целыми днями и ночами, когда бывал занят каким-нибудь интересным делом, и потому его отсутствие нисколько не встревожило меня. Не знаю, когда он вернулся, но когда на следующее утро я спустился в столовую, он сидел за чашкой чая с газетой в руках, свежий и опрятный.
– Извините, что не дождался вас, Ватсон, – сказал он, – но наш клиент должен прийти сюда рано утром.
– А теперь уже больше девяти, – ответил я. – Да вот и звонят. Вероятно, это он.
Действительно, это был наш приятель банкир. Я ужаснулся перемене, которую увидел в нем. Его широкое лицо осунулось и побледнело, волосы поседели. Он вошел с усталым апатичным видом, производившим еще более печальное впечатление, чем волнение предыдущего утра, и тяжело опустился в кресло, которое я подставил ему.
– Не знаю, за что судьба преследует меня так жестоко, – проговорил он. – Два дня тому назад я был счастливым обезпеченным человеком. Теперь меня ожидает одинокая, опозоренная старость. Одна беда приходит за другой. Моя племянница Мэри покинула меня.
– Покинула вас?
– Да. Сегодня утром ее постель оказалась нетронутой; спальня ее была пуста, а на столе в передней лежала записка. Вчера вечером в порыве горя, но не гнева, я сказал ей, что ничего бы этого не было, если бы она вышла замуж за моего мальчика. Может быть, мне не следовало говорить этого. Она намекает на эти слова в своей записке. Вот она: «Дорогой дядя, я чувствую, что причинила вам горе, и знаю, что если бы я поступила иначе, не произошло бы этого ужасного несчастия. Я не могу быть счастлива под вашей кровлей с этой ужасной мыслью и потому решилась навеки покинуть вас. Не тревожьтесь о моей судьбе и, главное, не ищите меня, потому что это будет совершенно бесполезно… Вечно вас любящая Мэри». Что значат эти слова, мистер Холмс? Неужели она решилась на самоубийство?
– О, нет-нет! Быть может, это наилучшее разрешение вопроса. Я думаю, мистер Гольдер, что ваши испытания близятся к концу.
– Что вы говорите, мистер Холмс? Вы слышали что-нибудь, узнали что-нибудь? Где камни?
– Вы согласны заплатить по тысяче фунтов за каждый камень? Это не покажется вам слишком дорого?
– Я согласен заплатить десять.
– Это уж лишнее. Трех тысяч достаточно. Ну, конечно, вознаграждение. С вами есть чековая книжка? Вот перо. Пишите чек на четыре тысячи фунтов.
Ошеломленный банкир написал чек. Холмс подошел к письменному столу, вынул из ящика треугольный кусок золота с тремя бериллами и бросил его на стол.
Банкир схватил его с криком радости
– Вы добыли камни! Я спасен, спасен! – задыхаясь, проговорил он.
Радость его выражалась так же бурно, как и горе. Страстным движением он прижал камни к груди.
– За вами еще один долг, мистер Гольдер, – сказал Холмс несколько строгим голосом.
– Долг! – Он схватил перо. – Назовите сумму, и я заплачу ее.
– Нет, это долг не мне, и совсем другого рода. Вы должны извиниться перед благородным юношей – вашим сыном. Если бы у меня был такой сын, я гордился бы им.