– Ну, а потом?
– Потом Нанси упала в обморок, я взял из ее руки ключ от двери, намереваясь открыть ее и позвать кого-нибудь на помощь. Но вовремя сообразил, что лучше уйти и оставить их одних, чтобы не возбудить против себя подозрения. Второпях я сунул ключ в карман, а когда принялся ловить выскользнувшего из ящика и бегающего по портьере Тэдди, то уронил палку. Поймав его и усадив в ящик, я поспешил ретироваться.
– Кто такой Тэдди? – спросил Холмс.
Человек перегнулся, поднял крышку стоящей в углу клетки, и оттуда моментально выскочил прелестный темно-красный грациозный зверек, с длинным тоненьким носиком, с куньими ногами и прелестными красными глазками.
– Да это же мангуст! – воскликнул я.
– Да, одни называют его так, а другие – фараоновой мышью, – ответил человек. – Я называю его Змеелов, поскольку Тэдди удивительно ловко охотится на змей. У меня здесь есть одна кобра с вырванными ядовитыми зубами, и Тэдди помогает мне увеселять публику в ресторанах и зарабатывать деньги. Вот и вся история, сударь.
– Спасибо, мы попросим вас повторить ее еще раз, если это понадобится для оправдания миссис Барклей.
– Конечно, я приду, но только в том случае, если нужно будет для ее спасения.
– Вы правы. Хотя Барклей сломал вашу жизнь, все-таки не стоит разглашать эту скандальную историю об умершем. Вы достаточно удовлетворены сознанием, что все эти тридцать лет его мучили страшные угрызения совести… А вот и майор Мэрфи переходит через улицу. Прощайте, Вуд. Надо узнать, не случилось ли со вчерашнего дня чего-нибудь нового.
Мы догнали майора Мэрфи, когда он поворачивал за угол.
– А, Холмс, – сказал он. – Надеюсь, вы уже знаете, что мы совершенно напрасно тревожили полицию?
– Как так?
– Да очень просто. Врачи пришли к заключению, что смерть последовала от разрыва сердца. Вы видите, это было простейшее из всех дел.
– Да, проще и быть ничего не может, – сказал Холмс, улыбаясь. – Пойдемте, Ватсон, я думаю, нам нечего теперь делать в Олдершоте.
– Не понимаю одной только вещи, – заметил я, когда мы шли на станцию, – имя мужа миссис Барклей – Джеймс, другой был Генри. Почему же она произносила еще имя Давида?
– Это доказывает, Ватсон, что я не такой идеальный наблюдатель, каким вы меня считаете. А ведь одно это имя должно было подтолкнуть меня к разгадке. Ведь очевидно, что она произносила это имя в виде упрека.
– Упрека?
– Да, мой друг. Давид много грешил и в одном случае взял на душу такой же тяжкий грех, как и сержант Джеймс Барклей. Вы помните историю Урии и Вирсавии[30]? Хоть мое знание Ветхого Завета немного и хромает, тем не менее, эту историю, насколько мне помнится, вы можете найти в первой или во второй книге Самуила.
Пациент доктора Тревелэна
Однажды, просматривая свои случайные, в какой-то степени непоследовательные записи, где я пытался поведать о некоторых дарованиях моего друга мистера Шерлока Холмса, я вдруг обнаружил, что найти примеры, всецело отвечающие моим задачам, дело довольно нелегкое. Бывали случаи, когда Холмс проявлял себя во всем блеске своего аналитического мышления и показывал эффективность своих методов, но факты сами по себе были столь незначительны или так банальны, что я не считал себя вправе обнародовать их публично. С другой стороны, часто случалось, что он участвовал в таких расследованиях, где происходили выдающиеся, полные драматизма события, но Холмс в данном деле не проявлял своего таланта в той полноте, которой я, его биограф, мог бы занести ему в актив. Незначительное дело, описанное мною под заголовком «Этюд в багровых тонах», или другое, более позднее по времени, повествующее об исчезновении «Глории Скотт», могут служить яркой иллюстрацией тех сцилл и харибд, которые постоянно угрожают историку. И вот, перелистывая свою записную книжку, я наткнулся на одно замечательное дело. Правда, аналитические способности моего друга Холмса в данном случае не были проявлены во всем блеске, однако сами обстоятельства этого дела настолько значительны, что я не счел возможным игнорировать его, и поместил в публикуемую серию.
Стоял пасмурный и душный осенний день, хотя ближе к вечеру стало немного прохладнее.
– Не хотите ли прогуляться по городу? – предложил Холмс.
Наша маленькая гостиная, признаться, изрядно мне наскучила, и потому я с радостью принял предложение моего друга. Около трех часов бродили мы по непрерывно меняющемуся, подобно приливу и отливу, калейдоскопу уличной жизни между Флит-стрит и Стрэндом. Характерная способность Холмса подмечать мельчайшие подробности и поразительная уверенность, с которой он делал свои выводы, чрезвычайно занимали меня в течение всей прогулки.
Было уже десять часов вечера, когда мы вернулись на Бейкер-стрит. У подъезда нашего дома стояла карета.
– Гм! Карета доктора. Он практикует не так давно, но довольно успешно. Думаю, приехал к нам за советом, – тотчас выдал свое резюме Холмс. – Хорошо, что мы вернулись.
Я был уже довольно неплохо осведомлен о дедуктивном методе моего друга, поэтому ни на секунду не усомнился в точности его выводов. Осмотрев карету при свете уличного фонаря, можно было внутри нее разглядеть плетеную корзинку с медицинскими инструментами, висевшую на крючке, что и дало Холмсу повод для подобного заключения. А свет, горящий в одном из наших окон, показывал, что посетитель приехал именно по нашу душу.
Меня крайне интересовало, какое дело могло привести к нам моего коллегу в такой поздний час, и потому я быстро последовал за Холмсом в наше жилище. При нашем появлении со стула, стоящего возле камина, поднялся молодой человек с бледным бескровным лицом и с рыжими бакенбардами. На вид ему было лет тридцать или немногим больше, но угрюмое выражение его лица и болезненный вид свидетельствовали о том, что молодость свою он провел достаточно бурно. Движения его были нервными и быстрыми, а узкая белая рука, которой он, вставая со стула, оперся на край камина, могла принадлежать скорее артисту, нежели врачу. В одежде его преобладали темные тона: черный сюртук, темные брюки и такое же скромное темное кашне.
– Добрый вечер, доктор, – любезно приветствовал его Холмс. – Я рад, что вам пришлось нас ждать не больше пяти минут.
– Вы уже говорили с моим кучером?
– Нет, свеча на столе подсказала мне это. Пожалуйста, садитесь и расскажите, чем я могу быть вам полезен.
– Сперва позвольте представиться, – сказал наш визитер. – Доктор Перси Тревелэн; проживаю в доме номер четыреста три по Брук-стрит.
– Так это вы автор сочинения о редких нервных болезнях? – спросил я.
Когда доктор услышал, что этот труд известен мне, легкий румянец удовольствия вспыхнул на его бледных щеках.
– Я так редко слышу о своей работе; мне даже кажется, что ее никто не читал. Вот и мои издатели говорят, будто моя книга не пользуется спросом. А вы сами, вероятно, тоже врач?
– Угадали, отставной военный хирург.
– Я всегда с особенным интересом изучал нервные болезни и даже хотел избрать их своей специальностью, но, к сожалению, мне не удалось привести в исполнение свое намерение. Впрочем, это не относится к делу. Простите, мистер Холмс; я знаю, как дорога для вас каждая минута. За последнее время у меня в доме на Брук-стрит происходят странные вещи, только я до сегодняшнего вечера не придавал им особого значения. Но теперь дело стало принимать такой серьезный оборот, что ждать не представляется возможным, и потому я приехал к вам за советом и помощью.
Шерлок Холмс сел и раскурил трубку:
– С удовольствием сделаю все, что могу. Потрудитесь изложить мне подробно обстоятельства дела и скажите, что именно вас беспокоит.
И мы с моим приятелем обратились в слух.
– Видите ли, – начал доктор Тревелэн, – во всей этой странной истории есть два или три факта, на которые не стоило бы обращать внимания, но, по-моему, все они каким-то образом связаны между собой. Поэтому расскажу обо всем по порядку, чтобы вы сами решили, что существенно, а что нет.
Придется начать рассказ с того времени, когда я был еще студентом. Я учился в Лондонском университете и обратил на себя внимание профессоров, которые сулили мне блестящее будущее. Окончив университет, я принялся за научные исследования, занимая в то же время небольшую должность в Госпитале королевского колледжа. Случайно мне удалось сделать несколько довольно интересных открытий в лечении каталепсии, за что я удостоился Брукс-Пинкертонской премии и получил медаль за упомянутую монографию о нервных болезнях. Не знаю почему, но у всех сложилось мнение, что я составлю себе блестящую карьеру.
Я и в самом деле вскоре приобрел бы известность, если б не камень преткновения под названием «недостаток средств». Вы понимаете, что специалист, желающий приобрести известность, должен обязательно жить где-нибудь в районе Кавендиш-сквера и снимать хорошую квартиру с приличной обстановкой. Мало того, известность приобретается годами, а до тех пор необходимо иметь капитал, который позволил бы существовать, пока не пройдет этот самый тяжелый предварительный период. К тому же любой мало-мальски известный доктор должен иметь собственный приличный выезд. В общем, мне предстояло провести, по крайней мере, лет десять скромной и экономной жизни, откладывая деньги, чтобы затем иметь возможность открыть частную практику. Но обстоятельства почти с самого начала сложились совершенно неожиданным и странным для меня образом.
Как-то раз ко мне приехал совершенно незнакомый господин по фамилии Блессингтон. Войдя в комнату, он сразу же приступил к делу.
«Это вы и есть мистер Перси Тревелэн, недавно получивший премию за блестящее научное сочинение? Тот самый, которому все прочат блестящую карьеру, и который со временем будет зарабатывать большие деньги?» – спросил он.
Я поклонился.
«Ответьте мне прямо, потому что это в ваших же интересах: желаете ли вы получить капитал для осуществления своей мечты? Вы обладаете умом, чтобы начать дело, но обладаете ли вы в той же степени тактом?»