О Аллах, если бы ты взял его теперь, до того как он убьет Масуда, разве в ад отправил бы ты его?
Ахмед шел словно во сне. Он и не думал о Масуде. Да и причем тут Масуд?.. Шесть гиней! Только их видел Ахмед! Из-за них он готов был убить любого, даже старого Масуда, самого доброго и скромного жителя деревни. Рано утром преступник будет потрясен смертью старика не меньше, чем его родные, и станет оплакивать его безутешней, чем они. Он не желает зла Масуду. Если кто-нибудь посмел бы обидеть сторожа, Ахмед, не щадя жизни, встал бы на его защиту. Но ему нужны шесть гиней, а где их взять, он не знает…
Ахмед шагнул за порог. В темноте замычала корова, словно спрашивая, куда он собрался в такой поздний час. Если бы он мог продать ее! Может быть, она стоит больше десяти гиней. Но корова принадлежит Ходже Хасану. Ахмед и его жена лишь ухаживают за ней, получая половину молока. Он пнул животное ногой и вышел. Корова проводила его протяжным мычанием.
Масуд сидел на корточках, всматриваясь в ночную тьму, время от времени нарушая тишину громким кашлем. Почувствовав приближение Ахмеда, он окликнул его и предложил закурить. Машинально пожелав старику долгой жизни, Ахмед опустился рядом с ним на землю и закурил.
Они сидели молча один против другого, как близкие друзья, а смерть витала в воздухе над головой одного из них…
Масуду захотелось подробней узнать о болезни Нафисы.
— Говорят, у тебя в семье несчастье? — спросил он.
Некоторое время его слова оставались без ответа. Потом Ахмед вздохнул и начал свою печальную повесть… повесть о разбитых надеждах, о муках, застывших в неподвижном взоре его жены и в глубине ее сердца. Он не заплакал: плачут, если беда приходит внезапно. И не упал в обморок: падает тот, кто знает, что его поддержат. Одно за другим с трудом выговаривал он горькие слова, точно они были раскаленными стрелами, пронзавшими его сердце. О, эти шесть гиней! Ахмеду казалось, что ему не вынести своего горя…
А в это время в сердце старого сторожа свершалось чудо. Он грезил с открытыми глазами; в его памяти вставали бессонные ночи, изнурительные, тяжелые дни. Четырнадцать лет подряд собирал он капли своего пота, превращая их в реалы, куруши и миллимы [11]. В его кошельке восемьсот сорок курушей. Это от них поседели его волосы, а руки потеряли силу. На них ушла вся молодость. Они — его опора в старости. А сейчас… сейчас он отдаст эти восемьсот сорок курушей. Он не раздумывал, не сомневался… Он принял это решение, прежде чем губы успели произнести слова обещания. Ни на секунду не возникло в нем раскаяние. Ни минуты не любовался он своим поступком. Такое благородство недоступно маленьким, корыстным душам, незнакомо оно подчас и сильным, возвышенным…
Масуд сидел, обхватив колени, гордо подняв голову. Его плащ ниспадал с плеч, словно царственная одежда, а палка, воткнутая в землю, напоминала жезл.
— У меня есть около восьми гиней. Возьми их, Ахмед. Ведь они так нужны тебе… Разве на свете может быть что-либо дороже счастья видеть? Сейчас я принесу…
Слова его упали из уст, подобно каплям драгоценной влаги, которая вспоит сожженную зноем землю, и земля вновь покроется яркими цветами и сочными плодами.
Он встал, опершись на палку, а Ахмед, растерянный и пораженный, продолжал сидеть на земле. Перед глазами у него кружилось, в ушах звенело…
Вот оно чудо! Свершилось! Словно большое море плескалось у его ног.
Ахмед бросился к человеку, спасшему его из бездны, упал в его объятия и стал целовать его, повторяя:
— Дядя Масуд, дядя Масуд…
Слезы ручьем текли из глаз, не привыкших плакать.
Масуд отошел к соседнему дереву и стал копать у основания толстого ствола. Там был спрятан старый потертый кошелек. Достав его, старик вернулся к Ахмеду…
АБД АР-РАХМАН АЛЬ-ХАМИСИ
Наима — горе мое
Перевод К. Максимова
Ожидая приятеля в кафе на Атабе[12], я нашел на стуле у столика тетрадь в потрепанном переплете с оборванными краями. На мой вопрос, кто сидел за этим столиком до меня, официант презрительно скривил губы и пожал плечами.
Я, признаться, очень любопытен, и мое любопытство толкнуло меня заглянуть в тетрадь. И вот что я в ней прочел.
3 января.
Наконец-то мне повезло, и я снова нашел работу. В последний раз мне пришлось особенно тяжко. Я сидел без работы два месяца, истратил все деньги, влез в долги и не платил за комнату.
Но теперь я опять могу зарабатывать на хлеб. Хочу попросить у Решад-бека денег вперед, да боюсь, как бы он не отказал.
4 января.
Сегодня узнал, что бек и его жена сит[13] Зейнат очень богаты. У них и деньги, и земли, и большие дома.
Сит Зейнат уже разговаривала со мной. Она сказала: «Я люблю аккуратность, уста[14] Абд аль-Халик. Я приказала сшить тебе новый костюм».
5 января.
Автомобиль, которым я управляю, марки «Крейслер». Я узнал, что Решад-бек каждый год покупает новую машину, а старую продает.
Сегодня, возвращаясь домой, в переулке видел Наиму. Она махала мне платком. Решил не разговаривать с ней. Но она громко засмеялась, и ее звонкий смех так отозвался в моем сердце, что я понял: мне никуда не уйти от этой любви.
8 января.
Рано утром ко мне в комнату постучала Наима. Я не ожидал ее и удивился такой решительности, ведь я порвал с ней и уже два месяца сторонился ее.
Наима сказала: «Я подмету и приберу комнату, Абд аль-Халик». «Зачем ты будешь утруждать себя, Наима?» — возразил я.
А самому так хотелось обнять ее и целовать ее губы, хотелось, чтобы она приходила ко мне каждый день, снимала свой черный платок и являлась предо мною трепещущая и соблазнительная. Ох, беда мне с тобой, Наима, горе мое!
10 января.
Я знаю, что заставило ее вернуться после двухмесячной разлуки. Мне все ясно, но я не в состоянии сопротивляться Наиме, не в силах совладать с чарами ее глаз, сводящих с ума.
Наима всегда любезна и мила со мною, пока я работаю шофером у какого-нибудь бека. Она подбивает меня использовать машину хозяина в его отсутствие для прогулок в Гизу, Маср, аль-Джадида или на улицу аль-Харам[15].
Беда в том, что она обычно не садится рядом со мною. Нет. Она усаживается за моей спиной в точности как жена бека и строго приказывает мне: «Побыстрей, уста Абд аль-Халик! Включи радио, уста Абд аль-Халик! Направо, уста Абд аль-Халик!»
Она командует, а я повинуюсь, забывая о времени, назначенном мне беком или его женой, возвращаюсь с опозданием, и хозяева сердятся. Эта комедия повторяется несколько раз, потом меня выгоняют.
А как только я теряю работу, я уже ничем не могу привлечь к себе Наиму. Мне ясно: она дружит не со мной, а с автомобилем, к которому я приставлен. Ей нужно кататься на машине и командовать беднягой шофером, влюбленным в нее.
13 января.
Получил новый костюм. Около полудня подогнал машину к нашему переулку, дал сигнал, и сразу же показалась Наима. Ее лицо покраснело, когда она подошла ко мне и сказала, теребя кончики платка плотно облегающего ее цветущее тело: «Возьми меня с собой, Абд аль-Халик…»
Сердце мое стало оттаивать, и наконец, глотнув слюну, я сказал: «Иди уж, Наима, горе мое».
Она забралась в машину и, гордо приосанившись, приказала: «Быстрее, уста Абд аль-Халик!»
Позабыв, что сит Зейнат ожидает меня, я отправился на улицу аль-Харам. Там я сказал Наиме: «Иди сядь со мной рядом». Она отказалась. Тогда я встал и затащил ее к себе, сжимая в объятиях и покрывая ее губы поцелуями. Поцелуи эти были слаще самого сладкого винограда! Я не заметил, как пролетело время, поэтому назад пришлось гнать не разбирая дороги. Высадив Наиму в начале переулка, я повернул к дому хозяев.
Сит Зейнат вне себя от гнева встретила меня вопросом: «Где ты был?»
Я знал, что бек собирался на поезде выехать в деревню, поэтому, не задумываясь, ответил ей: «Провожал бека на вокзал».
Я солгал… а что мне еще оставалось делать?
«Хорошо», — сказала госпожа.
И, усевшись в машину, она приказала: «К дому тетки!»
Мы тронулись. Вдруг сит Зейнат спросила: «Кто был с беком?» «Никого, госпожа», — ответил я.
«Ты лжешь, Абд аль-Халик!» — «Нет, — госпожа». — «А чей же это платок, испачканный губной помадой?» — спросила она.
Сердце мое бешено заколотилось, и я не нашелся что ответить.
15 января.
Бек вернулся из деревни, и в доме разразилась буря, причиной ее был платок, забытый Наимой в машине.
Разгневанный бек вызвал меня: «Ты провожал меня, уста Абд аль-Халик?».
«Нет, господин», — ответил я.
Тогда вмешалась сит Зейнат: «Конечно, теперь он солжет. А разве ты не говорил мне, уста Абд аль-Халик, что провожал бека?» — «Я действительно говорил вам это, госпожа, но я лгал», — пробормотал я. «Ты лгал, когда говорил мне это, или теперь лжешь, уста Абд аль-Халик?» — «Говори, осел!» — неистовствовал бек.
Я молчал. И бек закричал: «Пошел вон, собака!»
Я спустился вниз. Слуга рассказал мне, что госпожа ревнует мужа и упрекает его в измене. Нам казалось, дом сейчас обрушится на наши головы. Я чувствовал, что это моя вина. Но ведь я влюблен, а у моей возлюбленной такой трудный характер — для нее нет большего наслаждения, чем кататься в машине.
Меня удручала ссора бека с женой, и я решил открыть им правду. Но едва я сделал несколько шагов, как меня охватил страх, и я тут же вернулся.
16 января.
Меня вызвал бек и сказал: «Возьми свои вещи и убирайся».
Я собрал вещи и вышел на улицу. Но спустя некоторое время вернулся и во всем признался сит Зейнат. Я сказал ей: «Госпожа, я люблю Наиму, это она ездила со мной на улицу аль-Харам и забыла свой платок. Я готов привести ее к вам, чтобы она подтвердила мои слова… Я говорю вам об этом, после того как бек уволил меня. Говорю вам потому, что вы хорошая женщина. Зачем вам портить себе жизнь, без причины подозревая мужа. Виноват я один, потому что я люблю Наиму, и из-за нее все так получилось…»