венадцатью (глава 15) строками. Отметим, что стихи невысокого художественного уровня и написаны довольно небрежно. Они самым тесным образом связаны с содержанием произведения и выполняют в нем различные функции. Больше всего в повествовании стихов, состоящих композиционно как бы из двух частей: в первой непременно пересказывается содержание (главы или ее части), а вторая участвует в развитии сюжета повествования, причем это развитие может быть с переходом или в далекое или в ближайшее будущее. Так, первые строки цикла из трех четверостиший (гл. 8) являются пересказом того, о чем только что говорилось в прозе[67], а последующие непосредственно сдвигают сюжет. Иногда тема, заданная в стихах в середине повествования, разрешается лишь в финале (гл. 8, гл. 17), но порой такого завершения темы не происходит, как, например, в главе десятой.
Примером стихов, в которых вторая часть движет сюжет в ближайшее будущее, могут служить стихи, завершающие главы двенадцатую и четырнадцатую. В их последних строках называются страны, которые путникам предстоит пройти и о которых действительно рассказывается в следующих главах - тринадцатой и пятнадцатой. К этой же категории мы относим и стихи, в которых выражена «сиюминутная» реакция на какое-либо событие, чаще всего в них раскрываются чувства и мысли персонажей. Таковы, например, стихи, которыми обмениваются Трипитака и обезьяна (гл. 10). Трипитака выражает в них радость от встречи с крестьянами в местах, которые казались ему дикими и безлюдными. Обезьяна в ответных стихах рассказывает о жизни в стране, по которой они идут, и призывает не терять веры в успех дела и благополучное возвращение. Этот стихотворный диалог непосредственно проистекает из предшествующего изложения и четко вводит читателя в последующее: «Дальше они не пошли - полетели».
Кроме перечисленных типов стихов, есть и такие, которые дополняют изложенное в прозаических частях. Так, из четверостишия, завершающего десятую главу, мы узнаем неназванное прежде имя правительницы страны Женщин; из стихов, сложенных гостями, присутствовавшими на поминальной трапезе в доме хозяина Вана (гл. 17), становится ясно, что госпожу Мэн (пытавшуюся убить своего пасынка) и ее сына Цзюйна ожидает наказание.
Из всего сказанного видно, что стихи в повествовании несут достаточно большую функциональную нагрузку - в них, как и в прозаических частях, разрабатывается сюжет повествования.
В то же время следует отметить, что небольшая группа стихов является лишь пересказом прозаической части повествования и никакой роли в движении сюжета не играет, как, например, в гл. 7. По-видимому, здесь мы имеем дело с чисто формальным элементом повествования - каждая глава должна завершиться стихами, поэтому они здесь и помещены как поэтическое резюме.
Большинство исследователей отмечает, что стихи в шихуа напоминают гатхи буддийских сутр. Такое сравнение действительно напрашивается, и истоки стихов в шихуа несомненно следует искать в буддийской канонической литературе. Однако представляется, что заимствование здесь является не прямым, а опосредованным - через цзянцзинвэнь и бяньвэнь (произведения, возникшие как результат освоения в Китае буддийского канона и его популяризации в народе). В этих последних, сохранивших от буддийских сочинений принцип сочетания прозы и стихов, обе части повествования строятся на основании собственно китайских приемов, и произведения являются уже целиком китайскими[68].
Поэтические части этих произведений непосредственно связаны с их содержанием, в них мы встречаемся и с повторением (в стихотворной форме) рассказанного в прозе, и с развитием сюжета, и с прямой стихотворной речью и стихотворными диалогами персонажей, и, к/раме того, что особенно важно, в бяньвэнь и цзянцзинвэнь проникли и утвердились формы китайского классического стиха (цзиньтиши - ляньцзюй, цзюецзюй, люйши; гутиши). Даже стихи, в которых сохранилось обозначение «гатха», являются по существу китайскими стихами - ши[69]. Таким образом, именно в бяньвэнь (и особенно в цзянцзинвэнь) мы видим те же основные особенности стихов, что и в шихуа[70]. Конечно, в шихуа стихотворные части не достигают того формального и тематического разнообразия, но из всех повествовательных жанров простонародной литературы именно в шихуа, представляющем более поздний, по сравнению с цзянцзинвэнь и бяньвэнь, этап развития буддийских повествований, стихи наиболее многофункциональны. Стихи в повествовании, как и в бяньвэнь и цзянцзинвэнь, хотя несомненно и являются украшением, но это прежде всего элемент четко выраженной формы, нарушение которой в пределах данной композиции без потерь в содержании почти невозможно[71].
Это же отличает стихи в шихуа от стихов в хуабэнь или пинхуа - там они несут, прежде всего, идейно-художественную нагрузку и в развитии действия или почти совсем не играют роли (как в хуабэнь) или она менее значительна (в пинхуа)[72]. Изъятие большинства из них, с одной стороны, не отразилось бы на содержании и развитии действия произведения, а с другой - они и вне контекста имеют самостоятельную художественную ценность[73], чего нельзя оказать о стихах шихуа - вне данного контекста они просто непонятны (как, в основном, и в бяньвэнь). Представляется, что значительное место и роль стихов в повествовании в сочетании с их четко выраженной формой ши (в отличие от особенно популярных в период Сун стихов цы) позволили акцентировать внимание именно на этом формальном аспекте изложения сюжета и дали возможность в одном из вариантов назвать сочинение шихуа - повествование со стихами ши, чтобы привлечь читателей новым звучанием известного сюжета. Возможно, что это определенная тенденция - подчеркнуть в жанровом обозначении особенности использованных в произведениях поэтических форм, ибо приблизительно в тот же период Сун появляется термин гуцзы-цы («стихи цы под барабан»), обозначающий произведения, в которых стихи по своей функции, как это отмечает Л. Н. Меньшиков, близки к некоторым бяньвэнь (Бяньвэнь «Десять благих знамений»)[74] и, добавили бы мы, в какой-то степени к шихуа[75].
Современные исследователи китайской литературы, особенно литературы простонародной, пока еще не могут объяснить то разнообразие терминов, которое являет нам эта литература. Между тем термины указывают на определенный характер произведения и его принадлежность к какому-то жанру. Недостаток материалов не всегда позволяет выявить момент зарождения того или иного термина и проследить его эволюцию. Дошедшие до нас произведения отразили, видимо, какой-то этап развития простонародной литературы для чтения в связи с бурным ростом книгопечатания и развитием образования в эпоху Сун[76]. Появление новых терминов - сначала суцзян (в Танскую эпоху), позже пинхуа, хуабэнь, шихуа, цыхуа, еще позже яньи, яньчжуань наряду с уже существовавшими в «высокой» литературе терминами цзи, чжуань и т. д. - говорит о немалых сдвигах в развитии сюжетных повествований, в их оценке, понимании, говорит о литературных исканиях авторов. Поиски нового в рамках китайского традиционализма шли, естественно, наиболее плодотворно в сфере простонародной литературы, дававшей больший простор и свободу для творчества и новшеств и отражавшей как новые литературные тенденции, так и вкусы постоянно растущей широкой аудитории читателей.
Народное повествование о путешествии монаха Трипитаки в Индию сохранилось в двух изданиях под двумя разными жанровыми обозначениями. Этой счастливой случайностью исследователь не может пренебречь, ибо каждое из них отражает определенное отношение к тексту. Термин цзи как бы подчеркивает подлинность, «записанность» сообщаемых фактов и связь их с подлинными «цзи» - Записками о путешествии Сюань-цзана в Индию. Термин шихуа заостряет внимание на художественной форме текста, его «украшенности» стихами, причем именно стихами жанра ши. Таким образом разные названия нашего сочинения отражают различные этапы его создания и бытования.
О КАТЕГОРИЯХ БУДДИЙСКИХ ПОВЕСТВОВАНИИ
В ряде сунских источников, донесших до нас сведения о различных видах народного искусства, особенно процветавшего в столице южносунского Китая, упоминается о том, что среди рассказчиков выделялась группа, специализировавшаяся на буддийской тематике. Называются имена рассказчиков, мужчин и женщин, дающие основание предполагать, что большинство из них были монахи и монахини. Внутри этой группы рассказчиков существовала, видимо, некоторая специализация как по тематике, так и манере исполнения повествований, что нашло свое отражение в тех нескольких терминах, в которых известия о буддийских рассказчиках до нас дошли: 1) шо (или цзян, тань) цзин - «рассказывание канона», (разъясняется как «раскрытие и изложение буддийских книг» (вэй янь шо фо шу); 2) шо цаньцин - «рассказы о посещениях и приглашениях» разъясняются как «рассказы о гостях и хозяевах, медитации, познании пути и других подобных вещах» (вэй бинь-чжу цаньчань у дао дэн ши); 3) хунь цзин (или шо хунь цзин) - «пародирование сутр» и 4) тань чан инь-юань - «пение о карме под струнный аккомпанемент» - никак не разъясняются