[77]. Считается, что сунских текстов, на основании которых можно было бы судить об этих видах буддийских повествований, не сохранилось, поэтому о них высказывались только предположения.
Как отмечает Я. Прушек, о первой группе шо цзин (термин обычно переводят «рассказывание сутр») можно, видимо, судить по найденным в пещерах Дуньхуана текстам бяньвэнь[78] и, добавили бы мы, особенно по цзянцзинвэнь. Тексты эти, правда, более ранние, в основном, периодов конца Тан-У-дай (907-959), но некоторые, например, «Бяньвэнь о воздаянии за милости», относятся и к более позднему времени (конец X - начало XI в.). Они дают определенное представление о методе «раскрытия и изложения буддийских книг», преимущественно сутр, хотя утверждать с уверенностью, что этот вид повествований не претерпел к концу XIII в. изменений и, быть может, даже весьма значительных, невозможно.
Вторую группу - шо цаньцин - «рассказы о посещениях и приглашениях», - как можно предположить, представляли повествования, в которых толковались некоторые стороны буддийской практики - такие, как, например, созерцание, постижение пути. Еще одна тема повествований этой группы - «гости и хозяева». Что под этим понималось, недостаточно ясно. Имеются ли здесь в виду «религиозные празднества», как это предполагает Я. Прушек, устраиваемые благочестивыми хозяевами для гостей[79], или речь идет о «паломниках и монахах», которые «в благочестивых беседах познают истинное учение...», как это понимает А. Н. Желоховцев[80]? Или «гости и хозяева» означают рассказчиков («хозяев») и их слушателей («гостей»)? Как показывает Сунь Кайди, именно этими терминами обозначали при рассказывании сутр тех, кто вел повествование на помосте (фаши, дуцзян) и тех, кто их слушал[81]. (Тогда, по - видимому, правильнее будет перевести: «рассказы о посещениях и приглашениях - это рассказы о том, как слушатели и рассказчики [беседовали о] медитации, постижении пути и подобных вещах».)
Мысль о том, что этот вид повествований мог представлять серию вопросов и ответов, была высказана Ху Хуайчэнем, но отвергнута Я. Прушеком, как не имеющая достаточных оснований[82]. Мы же склонны разделить точку зрения Ху Хуайчэня и А. Н. Желоховцева, считающих, что повествования этого рода могли иметь форму бесед между слушателями и рассказчиками. И тем более что это могло происходить на религиозных празднествах, где, как правило, присутствовали буддийские монахи, выступавшие там с проповедями[83].
Представляется, что обе точки зрения пока, до обнаружения каких-то новых материалов, приемлемы только в качестве рабочих гипотез.
К этому виду повествований тематически примыкают произведения четвертой группы - о карме. Это были, видимо, особые сочинения, певшиеся под аккомпанемент какого-то струнного инструмента, и, благодаря манере исполнения, выделенные Чжоу Ми в отдельную группу[84].
Труднее решить вопрос о том, что из себя представляли повествования третьей группы - хунь цзин, упоминаемые У Цзыму и Чжоу Ми. Я. Прушек на этот счет высказывает несколько предположений. Одно из них - о том, что в повествованиях хунь цзин имело место разъяснение и толкование сутр, основанное на игре слов (в основе которой лежала омонимичность китайского языка) и подобное в какой-то мере тому, что наблюдалось в хунь хуа[85], представляется вполне вероятным. Однако слово хунь - «забавный, смешной, вышучивать» имеет, по нашему мнению, в терминах хунь хуа и хунь цзин различные оттенки - любая шутка (ирония) по поводу священного текста имеет определенный подтекст и таит в себе десакрализацию.
Начиная с эпохи Сун «буддизм в Китае стал постепенно приходить в упадок»[86]. Утверждение неоконфуцианства, борьба его идеологов, особенно Чжу Си (1130-1200) с буддизмом в сфере философской и социально-политической ослабили позиции буддизма как философии и религии[87] и усилили, видимо, критическое отношение к буддизму. Осуждение монахов, насмешка над ними становились темой народной литературы разных жанров, и это направление развивалось и продолжало активно существовать в литературе последующих эпох. Не являются ли повествования хунь цзин реакцией на ослабление позиций буддизма? Не представляют ли они собою пародирование священных текстов канона?[88] Этот вид повествований, видимо, был не самым распространенным и популярным - и У Цзыму и Чжоу Ми называют единственного[89], причем одного и того же рассказчика Дай Синьаня. Как представляется, такое искусство требовало специальной, более образованной и не слишком религиозно настроенной аудитории слушателей, способных понять и оценить зашифрованную насмешку, а также весьма искусного в своем мастерстве рассказчика, хорошо знающего и понимающего тексты сутр[90].
О произведениях сунских рассказчиков, специализировавшихся на буддийской тематике, судить труднее, чем о произведениях тех, кто, например, специализировался на «рассказывании истории» или на изложении «сюжетов новелл» (сяошо) - текстов, которые можно было бы отнести к названным выше видам рассказывания, практически не сохранилось. Случайно это или было вызвано некоторыми сдвигами в идеологии эпохи - судить трудно. Однако определенно можно сказать, что именно эта школа сунских повествований, процветавшая в танскую эпоху и давшая своим появлением могучий и живительный толчок развитию китайской простонародной литературы, не принесла тех блестящих плодов, какие дали школы историческая и новеллистическая[91].
К какой же из этих рассмотренных выше четырех категорий принадлежит шихуа о Трипитаке, которое, безусловно, является повествованием буддийским?
Ни к третьей, ни к четвертой категориям его отнести нельзя: в шихуа нет вышучивания или пародирования; петься оно тоже не могло, так как и написано в основном прозой, и жанр стихов ши, использованных в повествовании, пение исключал.
Исследователи в большинстве относят шихуа к категории шо цзин[92]. Однако это мнение, высказанное без каких-либо оговорок[93] или разъяснения содержания термина шо цзин[94], не может считаться вполне обоснованным.
Я. Прушек относит шихуа к категории шо цаньцин (отвергая мнение Чжэн Чжэньдо, считающего, что повествований этой категории не сохранилось[95]) на том основании, что в главе семнадцатой повествования содержится небольшой рассказ о том, как Трипитака («гость») на поминальной трапезе («религиозное празднество»), устроенной неким Ваном («хозяин»), чудесным образом вернул Вану его погибшего сына - извлек живым и невредимым из брюха огромной рыбы[96]. И хотя Я. Прушек рассматривает этот вставной эпизод как «вероятно, старейший и лучший образец повествований о религиозных празднествах, о гостях и хозяевах»[97], нам его мнение представляется недостаточно убедительным. Прежде всего, это не отдельное самостоятельное повествование, а лишь один из эпизодов большого рассказа о том, как жена благочестивого хозяина Вана после многих попыток сумела избавиться от своего пасынка, столкнув его в воду[98]. Этот эпизод имеет большое значение в развитии сюжета шихуа и образа Трипитаки, он введен в повествование с определенной целью - показать святость героя, благодаря которой тот творит чудо. Кроме того, представляется неправильным относить какое-либо произведение к той или иной разновидности, учитывая лишь какой-то один из эпизодов сюжета. Это тем более относится к шихуа - сложному конгломерату религиозных, исторических, фантастических, географических сюжетов. Многие даже известные факты и события излагаются здесь не ортодоксально, а в совершенно новой интерпретации, поэтому определить место данного сочинения в системе буддийских повествований можно, только учитывая по мере сил разные аспекты произведения. Следующие части работы и представляют собой попытку такого рода.
ПУТЕШЕСТВИЕ СЮАНЬ ЦЗАНА И ПУТЕШЕСТВИЕ ТРИПИТАКИ
В первую очередь рассмотрим, как реальные обстоятельства жизни и путешествия Сюань-цзана отразились в шихуа - т. е. попытаемся установить роль исторического фактора в повествовании. Основные факты его жизни таковы.
Сюань-цзан (мирское имя Чэнь Хуэй) родится в 602 г. недалеко от Лояна в уезде Хоушисянь (ныне пров. Хэнань). Он был последнем, четвертым, сыном в семье Чэнь. Мальчик рос смышленым, любознательным, был весьма серьезен и не любил играть и развлекаться с детьми. В совсем раннем возрасте он уже сумел показать свои способности и сообразительность. Когда один из его старших братьев - Чанцзе - ушел в монахи, Сюань-цзан еще ребенком серьезно заинтересовался буддизмом, и этот интерес привел к тому, что в тринадцатилетнем возрасте он ушел из дома в лоянский монастырь Цзинтусы («Чистой земли»), где в то время находится его брат, вместе с которым он и поселился. В монастыре от наставников Цзина и Яна очень быстро он выучил наизусть такие большие и важные сочинения, как