— Это "дарваза гель», — сказала она, — мой самый любимый узор. А это — гюлли-гель, салор-гель, теке-гель. А этот рисунок называется — след щенка.
И бабушка рассказала, что когда-то у одной туркменской семьи был свой особый знак — гель. Его ткали на коврах на счастье. Верили, что этот знак обережет семью от злых духов.
— Теперь про злых духов люди и думать забыли, — говорила бабушка. — А красота осталась. Красота всем нужна и всем дорога.
Бабушка еще раз проверила, крепкие ли узелки получаются у Майсы, и они принялись за работу. Узелок за узелком, узелок за узелком, и получилась тоненькая красная полоска.
— А теперь начинаем узор, — сказала бабушка. — Смотри, как это делается. Я обвиваю белую нить основы красной и оба конца тяну вверх. Теперь ты попробуй.
Майса попробовала, и у нее опять все получилось.
— Молодец! — похвалила бабушка. — Концы надо отрезать вот этим кривым ножом. Он называется кесер.
— А когда я пройду весь ряд узлов, тогда что делать? — спросила Майса.
— Надо все узелочки утрамбовать дараком и подравнять ножницами. Эти ножницы для коврового дела называются сынны.
Когда бабушка с Майсой прошли ряд и утрамбовали его, девочка потянулась к ножницам, но бабушка сказала:
— Чтобы работать сынны, нужны очень сильные руки. Ты, Майса, пока учись вязать узлы и правильно наносить удары дараком.
— И все? — спросила Майса. — Больше никакой премудрости нет?
— Премудрость тут, верно, невелика, — сказала бабушка, — но чтобы ковер получился на славу, нужно большое терпение и, конечно, сноровка.
— А еще что нужно? — спросила хитрая Майса, думая о волшебстве.
— А еще нужна песенка! — улыбнулась бабушка.
— С песенкой ты не будешь знать усталости. И запела:
Будто солнце ясное,
Зеленое, красное,
Для друга ласковое,
Письмо мое, ковер.
Здесь вместо слов — узоры,
Горят они, как зори.
И море здесь, и горы,
И жизнь моя, ковер.
Не уставайте, руки,
Глаза, не знайте скуки.
Веселые подруги.
Споемте про ковер.
Фазан и тот дивится,
Какая мастерица!
Ах, сердцу нынче биться!
Закончен мой ковер!
По телевизору показывали цирк. Туркменские наездники на ахалтекинцах удивляли зрителей джигитовкой. Номера были сложные, бесстрашные, но вот выбежала на манеж девушка в белом.
Она прыгнула на спину прекрасного скакуна, сделала одно сальто, другое, перескочила на лошадь джигита и, опираясь на его руки, вышла в стойку.
— Бабушка! — воскликнула Майса. — Она же тут самая храбрая, самая ловкая и самая сильная!
— Делай по утрам зарядку, и ты будешь сильной, — сказала бабушка.
— А где учат, чтоб на коне так ездить?
— Это ты у дедушки спроси! Он у тебя известный джигит.
Майсе так понравились кони и наездница, что она тотчас отправилась к дедушке.
На улице лежал снег, дедушка острым топором рубил дрова для печи.
— Дедушка, — спросила Майса, — нельзя ли посмотреть на ахалтекинцев?
— Конезавод — не место для пустых зевак, — строго сказал дедушка. — Там растят коней так же заботливо, как детишек в яслях.
— Ну хоть в щелочку! — попросила Майса. — Хоть издали!
— Если тебе так хочется увидеть лошадей, — дедушка улыбнулся, — тогда другое дело. Я покажу тебе жеребят. Какие они славные. Сколько лет при них, а не могу налюбоваться.
Утром дедушка разбудил Майсу, и они поехали на конезавод. Дедушка ушел в конюшню, а Майсу он оставил возле загона. Но вот отворились двери конюшни и, обгоняя друг друга, выбежали на свежий степной воздух жеребята.
— Ах! — говорила Майса. — Какой жеребеночек!
— Ах! — говорила она в следующее мгновение. — А этот какой! В яблоках!
— Скоро им всем в школу, — сказал дедушка, подходя к внучке.
— А разве лошади учатся? — удивилась Майса.
— Учатся, — сказал дедушка. — У них своя школа. И не простая. Потом одни в цирк пойдут, другие в скачках участвовать. Есть такие кони, что весь мир объездили.
Дедушка подкрутил усы и показал на пробегавшего мимо тонконогого жеребца:
— Припомни мое слово — великим конем будет! Он из рода Абсента — олимпийского чемпиона. А отец Абсента тоже знаменитость, его звали Араб. На Арабе маршал Жуков принимал парад в честь Победы над фашистской Германией. Вот какие наши ахалтекинцы!
— Дедушка! — Майса обе руки к груди прижала.
— Дедушка, научи меня на коне скакать.
— А что, — сказал дедушка, — и научу.
Тут к изгороди подбежал жеребенок и потянулся к Майсе смешной и доброй мордочкой. Она набралась храбрости и погладила его.
ГЛАЗА ЧАБАНА
Мы едем в Каракумы, в пески. Меня взял с собой дядя Кулы. Он чабан.
Раньше чабаны уходили с отарами на долгие месяцы, а теперь машин много, чабанов меняют каждые две недели. Вот и мы едем на смену. Путь у нас далёкий, мы пробираемся к колодцу по имени «Два тополя». У всех колодцев пустыни есть имена, как у людей. Возле нашего растут два тополя. Два тополя на всю пустыню. Наши тополя чабаны знают. На коше — так называется стоянка, где живут чабаны, — меня ждёт дедушка Чары-ага. Он всю жизнь бродил с отарами по пескам. Ранней весной он уезжает к «Двум тополям» и — до глубокой зимы. А зима у нас короткая.
На коше меня ждёт ещё мудрая собака Акбай. и Байыр меня ждёт. Так зовут старого верблюда. Они все старые: и Чары-ага, и Акбай, и Байыр.
Вы думаете, пустыня — это одни пески? Безжизненные, горячие. Неправда.
Теперь весна. Каждый куст цветёт. Словно огонь по холму — это маки, а дальше — всё зелено.
Растёт сюзен, кандым, борджак, гребенщик, черкез, саксаул попадается, верблюжья колючка. А вон ышкын. Его корни можно вместо чая заваривать. А вон серпоносик — он как чеснок.
А там, на вершине бархана, раскидистый селин. Скоро вся зелень выгорит на солнце, а селин будет зелёным. Он в корнях влагу хранит.
Орёл полетел, суслика высматривает или зайца.
Сбегают с дороги и ныряют в норки толстенькие зверьки-песчанки.
Мы остановились отдохнуть возле брошенного колодца и увидели кобру. Она поднялась на хвосте, раздула мешочки на шее, но мы её не тронули. Теперь змей охраняют: яд нужен для лекарства.
Чары-ага встал с кошмы, поздоровался с дядей Кулы, а мне положил руку на плечо.
Овцы, сбившись в кучу, стояли, задрав морды, глядели на новых людей. Помощник Чары-ага навьючивал верблюда. Он повезёт еду, воду, кошму в степь на место ночёвки. Туда в полночь придут овцы на отдых. Овцы пасутся ночью. Днём жарко.
Дядя Кулы быстро переобулся. Надел кирзовые сапоги, чтобы колючки ноги не поранили, да и на змею можно в темноте наступить, на скорпиона.
— Отдохни с дороги, сынок! — говорит Чары-ага дяде Кулы.
— Я и так наотдыхался, дорогой Чары-ага! Не терпится в степь.
— А мне можно в степь? — спрашиваю я.
— Мы пойдём с тобой завтра, — обещает Чары-ага.
— А сегодня попьём чайку, на звёзды поглядим.
— Сказку расскажешь?
— Расскажу.
Солнце село. На пески опускается тьма.
Из-за кибитки выходит мой друг Байыр. Он узнал меня. Я почёсываю ему бока, шею. Верблюд вздыхает, опускается на колени. Он тоже пришёл послушать сказки Чары-ага.
Чары-ага говорит медленно, словно прислушивается к своим словам. Он заканчивает одну сказку и сразу начинает другую.
Бесшумно пришёл из тьмы старый пёс Акбай, лёг возле Чары-ага и тоже заслушался. Слушал, слушал и задремал. Совсем старик.
— В давние времена жил на свете один богатый бай. Овец и коней у него было столько, что он им счёта не знал. Но всем известно: чем богаче, тем скупей. Жестоко наказывал бай чабанов, потерявших скот. — Голос Чары-ага журчит, как ручей. Хорошо слушать. — Беда за бедным человеком по пятам ходит. Поехал однажды табунщик в аул, а с табуном сына оставил. Всего день пас мальчик лошадей и двух потерял в степи.
Прибежал он к баю, упал перед ним на колени и говорит:
«Ики ат ёк! Двух лошадей нет!»
«Ступай и найди! — закричал бай. — Не то отведаешь камчи, а знаешь, какая она у меня?»
Камча у бая была толстая, с вплетёнными железными крючьями. Не камча — зубастая пасть волка.
Бросился мальчик в степь. Долго искал — не нашёл лошадей. Взобрался он на высокий бархан и взмолился:
«О, если бы у меня выросли крылья, я отыскал бы лошадей и вернулся бы к отцу-матери, в родной аул».
Видно, вовремя сказал — выросли у него крылья. Полетел он над барханами, над горами. Крылья у него отросли ястребиные, и хищные птицы облетали его стороной. Но вот пропавших лошадей он всё равно найти не мог.
«Ики-ат-ёк! Ики-ат-ёк!» — кричал он в отчаянии.
Так его и прозвали — икатёк, а по-русски это значит «кукушка».
Икатёк не вьёт гнезда, не высиживает птенцов: на это у него времени нет, лошадей надо искать. Яйца икатёк подбрасывает в чужие гнёзда, и его дети, оперившись, улетают от чужих родителей искать потерянных лошадей. Ищут, а найти не могут.
Костерок, на котором готовили чай, почти погас. Лишь один уголёк вдруг начинает краснеть, краснеть, но силы вспыхнуть пламенем ему недостаёт, и он меркнет. А через мгновение спохватывается и опять начинает краснеть.
— Ещё про птиц сказки знаешь, яшули?
Чары-ага плавным движением, словно я сон вижу, берёт тунчу, наливает чай в пиалу.
— Мой верблюжонок, у народа про каждую птицу, про каждого зверя есть сказки. Вот про удода послушай. Знаешь эту пёструю птицу с хохолком?
— Знаю, Чары-ага.
— Что было, то было, чего не было, того не было, — начинает яшули новую сказку. — Растила женщина двух девочек. Одна была родная дочь, другая — падчерица. Родная дочь в холе растёт, падчерица с утра до ночи спину на работе ломает. Совсем загоняла мачеха девочку — расчесать волосы бедняжке времени нет.