Я думаю, что аул получил своё имя из-за богатства прежних его жителей. Говорят, что отары овец покрывали здешние пески, как тучи, покрывают небо в ненастную погоду. Правда, отары эти принадлежали баям — местным богатеям. И когда народ взял власть в свои руки, баи вместе со своим скотом ушли за границу, но золотая чаша не оскудела.
Мой отец был среди первых шестидесяти дехкан (так у нас называются крестьяне), переселившихся из со: еднего аула в опустевший Кизил-Аяк, на его плодородные земли.
Много лет прошло с той поры. В наши дни Кизил-Аяк — поистине золотая чаша.
Наш дом стоял на отшибе. Сразу за домом клубилась зелёная буря зарослей. Всего ближе стоял к нам дом Аннали-ага. Чтобы поговорить с моим приятелем Язли, достаточно было забраться на крышу или на дерево.
— Ка-а-ю-у-м! — кричит он на всю степь с крыши своего дома.
Я оставляю чашку молока, выскакиваю во двор.
— Чее-е-го-о? — ору я в ответ что есть мочи.
— Иди-и к на-ам! — вопит Язли. — У папы железная арба!
Мчусь к дому Аннали-ага.
Во Дворе странное железное существо. На огромных колёсах, зубья, как лезвия топоров.
— Оно огонь ест! — шёпотом говорит Язли, а сам забирается на сиденье. — Полезай! Папа обещал прокатить нас. Не бойся, пока огня ему не дашь, оно не поедет.
Но я боюсь.
Из дома выходит Аннали-ага.
— Садись, верблюжонок, рядом с Язли.
Деваться мне некуда. Забираюсь на жёсткое сиденье. Аннали-ага завёл мотор. Железная арба затряслась, загрохотала, я вцепился в Язли, и мы поехали. Пока добирались до поля, я успел привыкнуть к запаху солярки, к грохоту и лязгу. Я даже рассмотрел, что за нами тащится ещё какая-то железная штуковина. Аннали-ага понял, куда я смотрю, и спросил:
— Знаешь, что это?
— Знаю! — выпалил я. — Это жеребёнок железной арбы.
Аннали-ага расхохотался.
— Плуг это, ребята! Плуг. А железная арба называется «трактор». Я буду работать, пахать землю, а вы домой бегите.
Так я познакомился с первой машиной.
Язли был постарше меня, я бродил за ним, как хвостик, слушал его и слушался.
— Нашёл! — кричит Язли, выдёргивая из-под куста солодки кучерявый гриб. — Давай-ка им колени намажем.
— Зачем?
— Чтобы бегать быстро. Тогда нас чёртово колесо не догонит.
Я озираюсь.
— Где оно?
— У моего дяди! Он садится на него, крутит ногами и едет быстрей, чем на лошади. Дядя приедет, я тебя позову.
Мы трём колени кучерявым грибом, выламываем длинные пруты и мчимся что есть духу, взметая пятками дорожную пыль.
И вдруг — стоп! След огромной змеи пересекает дорогу. Змея — с узорчатой кожей. Мы идём по следу, а конца ему нет. Мы начинаем замедлять шаги, оглядываемся, останавливаемся, но следы поворачивают к аулу, и приводят к дому, где живёт дядя Язли.
У стены стоит чёртово колесо — велосипед.
Это было со мной, но не один я — многие ребята моего возраста в те далёкие времена принимали следы велосипедов, автомобилей, мотоциклов за следы страшных змей.
Когда я перебираю в памяти первые, оставшиеся от раннего детства картины, то вижу тополя, развалившийся дувал старой крепости, бабушку Тоты, которая приходила посидеть с нами, с малышней, и, чтобы мы не разбежались, не расползлись, рассказывала сказки. Ещё я помню — бедным колхозникам раздавали овец. Новые хозяева тотчас рисовали на спинах овёц особые знаки, чтоб не спутать с овцами соседей. Рисовали несмываемой краской. Видно, тавро на ухо умели ставить только байские чабаны. Крашеные овцы, пожалуй, самое яркое впечатление моего раннего детства.
Ещё помню, как Язли меня обманул: «Хочешь, — говорит, — сказку расскажу?» — и стал рассказывать:
— Жил да был один яшули. Было у него двое сыновей. Одного звали Айт — Говори, а другого — Айтма — Не говори. «Айт, неси молоток!» — скажет отец. Айт несёт. «Айт, спой песенку!» Айт поёт. Айт был умненький мальчик. А вот другой… Как же его звали? — схватился за голову Язли.
— Айтма! — подсказал я.
— Ну, так и быть, не стану говорить! — засмеялся Язли.
Я понял, что меня надули, утаили от меня сказку, и расплакался. До сих пор обидно.
Мы хоть и были маленькие, но помогали семье.
Однажды послали нас за дровами, наломать сухостоя. Был уже вечер. Мы пошли втроём: Язли, Джума другой наш сосед — и я. Пошли к старому руслу арыка. Джума был старше Язли, ему даже иногда ишака давали — дров привезти.
Мы быстро набрали каждый по вязанке, можно бы и домой, но Джума указал на одиноко росшее вдали старое дерево урюка. Под этим деревом летали какие-то большие птицы.
— Бежим гнездо глядеть! — предложил Джума.
Мы подхватили вязанки, топоры и побежали к одинокому дереву.
— Кто до гнезда доберётся первым? — предложил новое состязание Джума.
Мы с Язли кинулись карабкаться по сучьям, не замечая, что старший, Джума, остался на земле. Язли опередил меня, может, на секунду всего. Мы заглянули в гнездо и увидали в нём три остроносых яйца, голубоватых с крапинками. Величиной яйца не уступали куриным. Я потянулся рукой, чтобы взять яйцо, но в тот же миг кругом потемнело, засвистело, что-то острое, твёрдое, щёлкнуло меня по шапке.
Язли ужом заскользил по веткам вниз.
— Каюм! Слазь! Ещё ударит! — кричал он мне.
Я ринулся вниз, обдирая колени, руки. И когда встал ногами на землю, ноги у меня дрожали.
Джума хохотал.
— Ну как, познакомились со стервятником?
Мы отбежали подальше от дерева, сели передохнуть. Солнце, румяное, как чурек, уходило за горизонт. Мы стали рубить топорами старые пни. Сумерки сгущались, и скоро загорелись на небе звёзды. Мы заторопились к дому. Впереди шёл Джума. Я плёлся последним. Вязанки большие, тяжёлые. Тут ещё откуда-то взялся ветер. От каждого его порыва нас пошатывало.
Когда мы вышли на белую от пыли дорогу, я оглянулся назад и обмер. За нами во всю прыть гнались три волка.
— Волки! — прошептал я, но вместо того чтобы бежать, сел в пыль. Мои друзья метнулись было в стороны, но увидали, что меня нет, остановились, а потом подошли ко мне.
— Вставай! — крикнул Джума. — Где ты волков увидал?
Я открыл глаза и показал на чёрные шевелящиеся фигуры. Джума отважно бросился на них и ногой прогнал одного из «волков». Это был шар прошлогоднего перекати-поля.
Ночью мне не спалось. Было стыдно оттого, что я показал себя трусом. А ещё я всё время думал, что за человек Джума, хороший он или плохой? Подучил забраться в гнездо стервятника — стервятник ведь и глаза мог выклевать, но когда я остался на съедение волкам, он не бросил меня, а потом проводил до самого дома.
Так я ничего и не решил для себя в ту ночь.
Дружок мой Язли пошёл в школу. Мне Одному стало скучно. Однажды я даже пробрался в класс Язли и устроился на задней парте. Учитель начал урок, но увидал меня и выставил за дверь.
Язли был настоящий друг, он показывал мне буквы, рисуя их на песке, учил меня произносить их, писать, складывать в слова.
Как-то Язли взял меня на поле. Он помогал своей матери собирать хлопок. Мы шли вдоль арыка, когда увидали в небе цепочку журавлей. Язли схватил меня за руку, потянул, мы побежали на солончаковый холм. Задрав голову, Язли стал кричать журавлям:
— Журавли мои, сделайте круг! Журавли мои, сделайте круг!
И журавли действительно сделали над нами два круга и улетели.
Я был удивлён волшебной силой Язли.
— Вас этому в школе научили? — спросил я.
— Цок! Этому меня научил дядюшка Джакул. А в школе мы учили стих про уток.
И он прочитал стихи из хрестоматии.
Мы с Язли играли во дворе, когда мой отец приехал с базара. Он осторожно снял с ишака пёстрый хурджун — так у нас называют перемётную суму. В одной сумке хурджуна была тыква, какие-то мешочки, а в другой что-то большое, живое. Отец поставил это живое на землю и приказал: «Ложись!»
Рыжевато-красное существо с хвостом и висячими ушами послушно легло у его ног.
У отца дорога была далёкой, он устал, но был доволен.
— Сынок, — сказал он мне, — я тебе привёз охотничью борзую. Её зовут «Жек». Она умница, понимает человеческую речь.
Отец дал понюхать собаке нагайку и далеко бросил, за кусты.
— Жек, ищи! — собака стремглав бросилась исполнять приказ, нашла и принесла нагайку.
Язли увидел такое — и домой. Он привёл отца и дядю посмотреть на диковинную собаку, а скоро невесть откуда набежала толпа зевак.
Аннали-ага тотчас стал советовать отцу:
— Тангрыкули-ага, собаке следует укоротить хвост и уши.
— Верно говоришь, — согласно закивал головой темнолицый старик, — волк первым делом хватает собаку за хвост или уши.
Отец выслушал разговоры, снял шапку и, поглаживая наголо побритую голову, сказал:
— Братья мои, Жек — не волкодав, не его дело — драться с волками. Его дело — находить подбитую охотниками дичь: куропаток, перепелов, зайцев. Его сила в остром нюхе. Он за километр учует фазана.
Из толпы выступил мой друг Джума:
— Почтенный Тангрыкули-ага, говорят, что эта собака понимает человеческую речь, правда ли это?
— Верблюжонок мой, — улыбнулся отец, — хорошая охотничья собака не то что речь, она поглядит в лицо хозяина — и мысли его угадает. Жек ещё молод, но уже учён. Если я положу на землю ружьё и прикажу стеречь, он не отойдёт от ружья ни на шаг.
Джума снова не выдержал:
— У него две пары глаз, что ли?
— Над глазами у Жека подпалины, фальшивые глаза, чтобы дичь завораживать.
Целую неделю наш дом принимал гостей: люди аула приходили посмотреть на чудесную «четырёхглазую» собаку.
Я родился в 1930 году. В те годы сахар делали головками, но был он редкостью. За чаем мама давала нам по кусочку, величиной с косточку урюка, и всегда говорила: «Ешьте до крошки, не роняйте! Сахар подбросила нам добрая птица». Напившись чаю, мы усаживались вдоль стены дома, на солнышке и ждали добрую птицу. Маме она, хоть редко, но показывалась, а к нам так ни разу и не прилетела.